Журнал «Вокруг Света» №09 за 1976 год

— Где ремонтировали?

— На базе. У них подшипника под руками не оказалось, и они плашку стальную выточили. А она не крутится, а катается. Все там изжевало. Какая-то каша... Сейчас себя кляну, — неожиданно сказал Валера. — Я же первый сюда прилетел, все тут облазил, знал, что вал чужой, крышку на коробке передач поднимал, все осмотрел, а этот подшипник не заметил!

— До восьмого номера сейчас не добраться, — сказал Калязин. — Раскисло все.

Валера допил чай и ушел. В балке было холодно и неуютно. Тихо застучал по крыше медленный дождь.

...Было половина второго ночи. Вахту мы начали с того, что, проползав минут сорок по пояс в грязи под буровой, выложили мостик от контейнеров к крутому трапу, ведущему в глиномешалку, и принялись таскать по скользким доскам скользкие мешки с графитом. Все равно это надо было сделать когда-то, и уж лучше сейчас, когда нельзя делать того, ради чего мы собрались здесь на берегу тихой речушки, которая, извиваясь, ползла через тундру к холодному морю. Одним словом, когда нельзя, невозможно было бурить. Мы перетаскали тонны четыре, открыли новый контейнер и вдруг увидели вдали расплывчатое пятно света. И бросились на край приемного моста, вглядываясь в темноту, как островитяне, заметившие в ночи зыбкие паруса корабля.

Однажды в кино я видел, как плывут бегемоты, — только ноздри видны над водой, похоже выглядел вездеход — пуговки фар светились над самой жижей, низкая кабина заляпана грязью, тент порван, но из кузова торчала торжествующая голова Валеры Михайлова.

— Привез? — спросил Гриша.

— Ага, — сказал Валера. — Буди крановщика...

И настала ночь, когда нам не хотелось, чтобы вахта кончалась. Ну, еще хотя бы двадцать минут. Ну, пятнадцать... Седьмая трубка, восьмая, девятая... Вот уже и десятую начали забивать. Но на нее времени не хватило — смена. И все же за ночь мы пробурили сто девятнадцать метров... Теперь спустим обсадную колонну, зацементируем ее, оборудуем устье, установим превентор. И пойдем бурить дальше.

До проекта. До двух тысяч ста метров.

Калязин проснулся и сказал:

— Опять дом приснился. Да-а... С этой вахтовой системой дом только и снится. Сыну два с половиной года, а он меня то «папа» зовет, то «дядя Толя»... Накануне прилетал вертолет, увез вахту Ослина на отгулы. Вахтовая система теоретически выгляди! так: три недели работы — неделя отдыха. Но через час после ухода вертолета погода испортилась, и борт не вернулся, не привез смену. Будем выходить на работу «через восемь»: восемь часов — вахта, восемь — отдых, восемь — вахта... Пока не откроется небо. Тундра пятнистая, едва прикрытая снегом. Она стала просторнее, но это угнетающий простор пустоты. Где-то растут деревья, они еще не потеряли листвы, и над ними летят сейчас наши птицы; здесь остались только халеи, неутомимо кружащие над водой. Белесый сумрак приближает границы отведенного глазу пространства — а что за чертой? Пятнистая пустота, холмы и распадки, тихие озера и медленные, постепенно белеющие реки... Вон огни открылись — это восьмая буровая, четвертая, десятая, тринадцатая: на одной работают испытатели, на другой вышкомонтажники, на третьей буровики... Мы не одни.

Мороз уже ощущается, мерзнут ноги и уши, но сейчас важно, что сильно промерзает грязь внутри труб. Кое-как мы выковыряли шаблон и лом, нарастились. Забой около тысячи метров. Точнее, девятьсот пятьдесят; столько было к полуночи, когда мы возвращались с вахты.

На небе бесновались зеленоватые вспышки, шли цветные дожди, не доходящие до земли; когда сияние погасло, в этом квадрате неба ярко вспыхнули звезды Большой Медведицы.

Наладили котельную, и этому обстоятельству радуемся как дети. Вообще у нас здесь много детских радостей: летом — вода, теперь вот — пар.

Когда выдается свободный час и мы занимаемся уборкой буровой, все рвут друг у друга шланг центробежного насоса. Мощный напор, шланг подпрыгивает, извивается; струя воды, ударяясь о стены, отшвыривает и тебя в сторону, но ты удерживаешься на ногах и шланга не выпускаешь, строча по ключам, по свечам, по полу: та-та-та-та!

Теперь появилась новая игрушка — пар. Им мы отогреваем ключи, элеваторы, трубы, моем резьбы, а когда есть время — им же моем буровую. Только редко кому удается вырвать шланг паропровода из рук Гриши. Он может час возиться с ним, по квадратному сантиметру вымывая лед с пола, и делает это самозабвенно. Он стоит, упершись шлангом в пол, и старательно отмывает шляпки гвоздей, к которым пристыл раствор от бесконечных «вира-майна». Когда Гриша у тормоза, а шланг с паром в руках у другого, он бывает невыносим: и приборов, дескать, не видно, и вообще дух от пара тяжелый... А потом отдаст тормоз Калягину, схватит шланг и пойдет снова — от ротора к пневматическим клиньям, от клиньев к элеваторам, и вот уже шляпки гвоздей сверкают как хромированные.

Семь лет перерыва в бурении дали Калязину диплом геолога, но лишили его возможности вернуться к тормозу бурильщика. Он уязвлен тем, что ходит в помбурах — всего на одну, почти незаметную ступеньку выше, чем его бывший ученик Володя Макаров; Володю это не занимает, даже смешит порой, но у него впереди девять лет до Гриши и девятнадцать до Калязина. Он еще смутно представляет, как сложится его жизнь и что в ней будет главным; но мне не приходилось встречать бурильщиков, ушедших из профессии. Уходивших — видел, вернувшихся — знаю, ушедших — не встречал. Что так привязывает их к этому делу, которое всегда далеко от дома, в котором дом всегда далеко, в котором вся жизнь — кочевье, все наспех и начерно? И снег на тебя, и дождь на тебя, и раствор на тебя, но каждое предстоящее мгновение непохоже на прошедшее, и в каждом мгновении — неразгаданность... Грише, кажется, было лет десять, когда он впервые появился на буровой — принес завтрак отцу. Работать попрел на завод, а все равно бурение затянуло. Он работал на глубоких скважинах, это уже само по себе располагает к основательности; так в чем же она? Может, в той беспрестанной необходимости учиться и учить других? Он насмешлив и терпелив. Он всегда рядом. Как будто у него десять рук. Все чаще и чаще он дает Калягину возможность попрактиковаться у тормоза, и Анатолий этому бесконечно рад, хотя и не подает виду...

Настроение наше переменчиво, как здешняя погода (а сегодня с утра, после вчерашнего ослепительного солнца, небо заволокло, пошел снег, потом задул ветер, грозя превратиться в метель; погрозил-погрозил и прекратился, ртуть поползла вниз и остановилась на минус пятнадцати). Но стоило нам просто побурить нормально, как снова все стало хорошо и появилась надежда, что скважину мы вот-вот закончим. Ну и ладно, что задержка с перевахтовкой, зато побурим, зато скважину кончим. А улетать на выходные будем уже с десятой буровой, там и аэропорт под боком, и база рядом — центр! Прорвался вертолет, привез турбобур и три мешка с хлебом — что же нам еще надо?

— Какой забой, Гриша?

— Одна тысяча четыреста девяносто два метра шестьдесят пять сантиметров.

— Нормально...

— Нормально. Толик, ты выйдешь сегодня с полуночи — третью вахту набрали с бору по сосенке. Пойдешь бурильщиком.

Что ж, до проекта осталось чуть больше шестисот метров, все интервалы с отбором керна. Мы сидим и считаем: здесь вахта, здесь четыре вахты, здесь две... Нормально! На месяц раньше срока можем скважину закончить. Мы спорим, смеемся, пьем чай и еще не знаем, что через пять минут в балок прибежит мастер и скажет, что стенки скважины начали осыпаться и инструмент прихвачен...

И все-таки скважину мы прошли с ускорением. Не на месяц, правда. Всего на несколько дней. Всего...

Юрий Калещук