Сладкая отрава (СИ)

С улицы слышен шум голосов – толпа мятежников ожидает развлечения.

– Добрый день, Пит, – произносит мужской голос справа, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть человека.

Плутарх Хейвенсби.

– Отлично выглядишь, – говорит он, – тебе идет белый цвет.

– Спасибо, – безразлично отвечаю я.

– Позволь мне изложить тебе план? – воодушевленно спрашивает он.

Не имею ни малейшего понятия, о чем он говорит, так что просто киваю, ради того, чтобы он отстал.

– Ну, так вот, – начинает Хейвенсби, – как только ты выйдешь, сразу попадешь в объектив видеокамер. Постарайся держать голову прямо? Не хочется портить кадры твоей однообразной светлой макушкой.

Он замолкает, и я не сразу соображаю что он, оказывается, ждет, когда я соглашусь. Рассеянно киваю, глядя прямо перед собой.

Я спокоен? Уже не настолько. Крик толпы проникает в меня, ясно давая понять, что все эти люди жаждут моей смерти.

– В центре площади две платформы. Твоя левая. На правой разместится Сноу, – продолжает Плутарх. – Для Сойки-пересмешницы мы построили отдельный подиум, но не переживай, он не далеко от платформ – она не промахнется.

Снова поворачиваю голову в сторону этого странного мужчины. Что он несет? Какие платформы? Мысли разбегаются в голове. Почему Койн разрешила беременной девушке совершить убийство? Двойное убийство? Это бессердечно, аморально, да как ни назови, но не правильно!

Я не слушаю Плутарха: он что-то говорит, но слова пролетают мимо меня. Даже если Китнисс меня ненавидит, так уж случилось, что в ее чреве растет мой ребенок… Как она сможет жить дальше, зная, что моя смерть на ее руках?

Мне хочется защитить Китнисс, но я совершенно не представляю как. Броситься на кого-то из охраны, спровоцировать, чтобы меня пристрелил кто-то из них?

Пока я размышляю, кто-то постукивает по моему плечу, и я понимаю – пора.

Двери распахиваются, и мои глаза слезятся от яркого света. Я несколько недель не видел солнца – сильная резь провоцирует появление слез. Жмурясь, пытаюсь оглядеться. Площадь переполнена – людская масса простирается на весь горизонт взгляда. В центре, как и говорил Хейвенсби, две платформы, перед ними небольшой подиум.

Справа от этих конструкций расположился широкий помост, на котором стоят многие из тех, кто должен был участвовать в Квартальной бойне: Финник, Джоанна, Бити, Рубака, Чума и Энорабия. Слева построена огромная сцена, на которой рядами на лавках сидят лидеры повстанцев. Одно место – в центре – пустует, вероятно, Койн появится к самому началу… «праздника».

Крики толпы оглушают меня, и я иду на свою позицию, сопровождаемый двумя солдатами. Моя голова не клонится к земле – я смотрю прямо перед собой. Не потому, что так просил Плутарх, а скорее оттого, что от напряжения свело шею, и я просто-напросто никак не могу расслабить ее. Когда я оказываюсь на своей трибуне, меня ставят к столбу, руки связывают позади.

Шум сводит с ума. Начинается сильная головная боль.

Под новые неистовые крики толпы из тех же дверей, откуда привели меня, демонстративно выводят Сноу. Публика сходит с ума. Бывшего президента привязывают к точно такому же столбу, как и мой, хотя это совершенно излишне. Ни ему, ни мне некуда бежать. Наши игры закончены.

Гремит военный марш, и перед публикой появляется Сойка-пересмешница.

Она действительно похожа на птицу-мстительницу. На Китнисс темно-синее, местами ближе к серому, платье в пол. На груди красуется знакомая брошь. На плечи девушки наброшен плащ, и от дуновения ветра он развевается, что можно принять за символические крылья. Цинна мог бы сделать все куда искусней, да только стилист не дожил до сегодняшнего дня. «Я так и не сумел разгадать тайну его исчезновения», – с сожалением добавляю про себя.

Мой взгляд задерживается на теперь уже очевидном и будто специально подчеркнутом платьем животе Китнисс. Нашему малышу семь месяцев.

Сглатываю. Лучше не думать об этом. Все равно ничего не изменить.

На плече Сойки неизменный лук. Он смотрится нелепо в сочетании с очень женственным платьем и выделенным животом Китнисс, но, должно быть, на это и сделана ставка.

Глядя строго перед собой, не моргая, Китнисс проходит на подиум. Она стоит лицом ко мне, но даже не смотрит на меня. Я старательно всматриваюсь в нее. Бледная, изможденная. Уставшая.

Под приветственные крики, которые заглушаются новым громом марша, выходит Койн. Она выше, чем мне казалось, ее лицо не выражает ничего. Волосы уложены один к одному. Холодная, беспощадная. Властная.

Все камеры устремляются на Койн, и я вижу ее на больших экранах, установленных по периметру площади. Новый президент зачитывает список преступлений Кориолана Сноу – голос женщины ровный, торжественный, пропитанный сладким вкусом победы.

– Приговор – смертная казнь через расстрел, – заканчивает свою речь Койн.

Значит, Сноу решили убить первым?

Китнисс сохраняя все тоже бесстрастное выражение лица, тянет руку назад и достает стрелу. Устанавливает ее в лук, целится. Экраны любезно показывают Сноу. Бывший президент не теряет собственного достоинства. Его величественность остается при нем до последнего. В его глазах нет ничего – ни страха, ни раскаянья, ни гнева. Сноу спокойно смотрит вперед – на Китнисс, и даже не думает умолять о пощаде.

Секунда.

Я словно в замедленной съемке наблюдаю, как пальцы Китнисс отпускают тетиву.

Стрела летит вперед.

Я не слышу звука разрывающейся плоти Сноу.

Толпа молчит.

Экраны показывают, как вокруг его сердца расползается кровавое пятно.

Сойка-пересмешница не промахнулась.

Один из величайших правителей расстался с жизнью.

Ничего уже не вернуть.

Неожиданно начинает играть гимн Панема. Запоздало понимаю, что это традиция – хороший или плохой был президент, но на его похоронах всегда играет главная мелодия страны.

Внезапно ловлю на себе взгляд Китнисс, и звуки музыки затихают для меня. В ее глазах целая палитра чувств: сожаление, обида, решимость, жалость, печаль. Мне не нужны все эти оттенки, я хотел бы увидеть всего один: любовь. Ну, или два: еще прощение, но ни того, ни другого нет.

Минуты, когда мы смотрим друг другу в глаза утекают, как песок.

Наступает тишина, тело Сноу, оказывается, уже успели убрать, и я вновь слышу голос Койн. На этот раз она перечисляет мои действия, направленные против благополучия страны и ее жителей. Итог тот же, что и для Сноу:

– Приговор Пита Мелларка – смертная казнь.

Сойка-пересмешница выходит из ступора и начинает двигаться.

Стрела в ее руке.

Намеренно отведенный взгляд.

Натянутая тетива.

Глубокий вдох.

И резкий поворот налево.

За секунду по толпе пробегает шепоток, перерастающий в глухой гул.

Китнисс целится в Койн.

Я нервно сглатываю, лихорадочно соображая, что происходит. Сойка собирается убить и второго Президента? Для чего? Китнисс спасает меня?

Оглушительно громко звучит для меня ее голос, когда Китнисс начинает говорить:

– Я – Китнисс Мелларк, перед лицом каждого из присутствующих требую от тебя, Альма Койн, немедленной отмены смертного приговора для моего мужа. Мы заключили договор, и по условиям «Соглашения Сойки-пересмешницы» Пит Мелларк не может быть признан предателем, его жизнь не должна подвергаться опасности!

Я замечаю, как приходят в движение серые мундиры, и тут же перед глазами встает будущее, на которое себя обрекает Китнисс. Допросы, пытки, и такая же, как сейчас, публичная казнь. Я не могу этого допустить! Не могу позволить жене и матери моего ребенка умереть!

– Китнисс, не делай этого! – отчаянно выкрикиваю я, но девушка даже не дергается от моих слов.

Ее тело напряжено, стрела смотрит точно в цель – в сердце Койн.

– Вы совершаете опрометчивый шаг, солдат Эвердин! – произносит Койн. Ее голос звенит от ярости.

– Моя фамилия Мелларк! – чеканит Китнисс.

Воздух на площади пропитан напряжением, зрители застыли, раскрыв рты, и ожидают развязки невероятной выходки Сойки.