Daigaku-kagami (СИ)

— Что-то случилось? — он слегка улыбнулся, погладив ее по волосам.

— С чего ты взял? — она нахмурилась и недоверчиво отстранилась.

— Просто показалось, — притянув к себе любимую, он уткнулся носом в белоснежный ворох ее волос. — Дождем пахнешь.

— Дурак, — не сдержав улыбки, она вернулась на свое место у него на груди.

Они вернулись к фильму и закускам. Правда, долго это не продолжилось, и уже после пары минут, проведенных в молчании, он вновь любовно целовал ее шею, лицо и губы, а она жарко отвечала на все его действия. Слишком жарко.

— И все-таки, — после очередного лишающего кислорода поцелуя, он снова уставился в ее прекрасные глаза.

— Что? — она недовольно насупилась.

— Что случилось? — он нежно чмокнул ее в нос. — Я очень рад видеть тебя, но ты вдруг прибежала ни с того ни с сего, без зонта в такую погоду.

— Я просто очень хотела тебя увидеть и забыла его, — с каменным лицом сообщила она, на что он лишь рассмеялся.

— А теперь правду, — улыбаясь, попросил он, положив руки ей на плечи.

— Я сбежала из дома, — вздохнув, она отвернулась.

— И когда ты собиралась сказать мне, что теперь живешь здесь? — коснувшись ее порозовевшей от смущения щеки, поинтересовался он.

— Я… — она изумленно дернулась, смотря на него с неподдельным восхищением. — Вот дурак, — ее губы тронула усмешка, а из глаз неожиданно побежали предательские росинки слез. — Ты же знаешь, что отцу предложили хорошее место в России, — сбивчиво начала рассказывать девушка. — Я думала, все обойдется, мне ведь не пять лет, но он уперся, сказал, что я поеду с ним, — она смахнула глупые слезы тыльной стороной ладони. — Я ему столько гадостей наговорила… — лицом она уткнулась в плечо возлюбленного. — Он сегодня вечером уезжает, я, может, никогда его больше не увижу, и все так… так!

— Тише, — он мягко погладил ее по голове, другой рукой прижимая к себе. — Все будет хорошо, все обойдется, не волнуйся. Уверен, очень скоро вы помиритесь.

Его прервал режущий уши неприятный звук: с таким дверь слетела с петель и разбилось что-то, упавшее с тумбочки. Резко полились в комнату звуки улицы: шум дождя, сигналы машин, людские голоса. Но отчетливей всего в этом гомоне выделялись шаги, которые могли принадлежать одному-единственному человеку. Его они и увидели на пороге комнаты спустя несколько смертельно-тягучих мгновений. Высокий мужчина лет сорока, в черном плаще, с которого на пол противными каплями стекала вода.

— В машину, — ледяным тоном приказал он, зная, что возражений не последует.

Она сжалась, впиваясь пальчиками в плечи любимому в поисках защиты. Тот распрямился, загораживая девушку от ее отца, и постарался смотреть на него как можно увереннее. Она хотела остаться с ним здесь, она доверила ему свою судьбу, и он готов был на многое, лишь бы не потерять этой возможности.

— Она остается, — язык стал будто деревянным, и ему трудно было не сорваться — все-таки мужчина, легко выбивший входную дверь, был способен на многое, и его вряд ли остановит какой-то мальчишка.

— Я не намерен терять здесь время, — мужчина шагнул в комнату, легко отбрасывая кинувшегося на защиту его дочери парня. — В машину!

— Нет, — пискнула она, сжимаясь в беззащитный комок и с ужасом наблюдая, что он не поднимается на ноги после встречи с дверным косяком.

Больше отец не ждал. Схватив упирающуюся девушку за ее роскошные светлые волосы, он насильно выволок ее на улицу и затолкал на заднее сиденье машины. Шприц с успокоительным каким-то образом тут же оказался в его руках, а спустя некоторое время она, расслабившись под действием препарата, безвольной куклой сидела в машине, равнодушно следя за пролетающими мимо городскими пейзажами.

Очнувшись, он первым делом выкрикнул ее имя, отчаянно сжимая ноющую голову руками. С трудом поднявшись на ноги, он, пошатываясь, вышел на улицу, направляясь к небольшому гаражу, где держал свой обожаемый мотоцикл. Вышел он прямо так, как был: в домашней майке, шортах в клеточку и синих тапках-зайчиках, которые когда-то ему подарила она. Дождь тут же покрыл горящее тело сотней ледяных капель, но ему было все равно — сейчас главным было догнать, вернуть ее. Забыв о шлеме, он уселся на мотоцикл, легко завел его и, не сдерживаясь, рванул на полной скорости.

Он знал, что они едут в аэропорт, понимал, что домой отец ее точно не повезет: тогда будет определенный риск побега, а мужчина не привык рисковать. И он знал более короткий путь туда, пусть и проходил тот через слабоосвещенные окраины, виляющие по подворотням. Он гнал, не жалея себя и транспорт, глаза застилала пелена дождя и, наверное, слез, которые он просто не успевал смахивать вовремя.

Он любил ее. И должен был вернуть.

***

Отчаяние. Нет, не просто «отчаяние» — это слово слишком пошло звучит, чтобы передать всю глубину чувства, прячущегося за ним. Это нечто куда сильнее, чем простое отчаяние — это страдание, уже не сдерживаемое, рвущееся наружу, лишь бы только больше не жечь душу дотла, не занимать все мысли, все секунды жизни. Засыпать с мыслями об этом и проспаться под их несмолкающий гомон. Каждый день видеть, страдать, погружаясь все дальше и дальше, уже не замечая света, не замечая ничего вокруг, кроме отчаянной тьмы безысходности. Это сравнимо с погружением под воду, когда поначалу еще трепыхаешься в надежде спастись, но с каждым гаснущим лучиком солнца, с каждым вдохом воды в легкие оставляешь пустые попытки, смиряясь с судьбой, и только безнадежно глядишь вверх, туда, откуда могла прийти помощь. Могла, но не пришла, потому что из глубин собственного сердца не спасают. Там тонут — тонут, захлебываясь в невыплаканных слезах, задыхаясь от невысказанных слов, ставших поперек горла. Там гибнут, там уже не сгорают — тлеют, чернеют, рассыпаясь в итоге пеплом, тем пеплом, что не всегда вновь возрождается в человека. Разве можно это назвать отчаянием? Это слово даже звучит фальшиво, растягивая губы в невольной пародии на улыбку, оно режет слух, оно, подобно кислоте, заставляет морщиться, искривляя лицо, и потом трижды полоскать рот.

— …ано! Эй, Феличиано! Феличиано Варгас! — лишь когда его сильно встряхнули, крепко ухватив за плечо, он вынырнул из поглотивших его мыслей, изумленно протягивая излюбленное «ве-е». — Ты не появлялся в зале, и я пришел забрать тебя на тренировку, — строго взглянул на него учитель Мюллер. — Ты по-прежнему не можешь сдать нормативы, нельзя расслабляться.

— Людвиг? — Феличиано наконец сфокусировал взгляд на Людвиге, с любопытством наблюдая, как его лицо дергается от раздражения, — он не любил рассеянность своего ученика, пытаясь всячески приучить его к дисциплине во всем, а тот, как назло, в последнее время ходил, словно в воду опущенный.

— Спасибо за внимание, — сурово поджал губы Людвиг. — Я жду тебя в зале. Не задерживайся.

— Подожди-и! — запоздало плаксиво протянул Феличиано, понимая, что Людвиг в очередной раз не знает, как вести себя в подобных ситуациях.

Он был хорошим учителем и неплохим другом, но в такие моменты, когда Варгасу очевидно нужна была какая-то моральная поддержка, он терялся, не зная, как лучше себя вести, даром что был существенно его старше. И хотя Феличиано было от этого немного грустно, он все равно улыбнулся своей наивной детской улыбкой, разгоняя хандру, и, собрав кисти и краски, побежал в зал следом за Мюллером.

— Людвиг, Людвиг! — влетая в помещение, позвал он, тут же натыкаясь на слегка удивленный взгляд. — Я так увлекся новой картиной, что забыл о времени, — невинно улыбаясь, пояснил он, проходя в раздевалку, чтобы переодеться для тренировки.

— Постарайся больше так не делать, — с каким-то затаенным облегчением попросил Людвиг, когда Варгас, облачившись в форму, вышел к нему. — Для начала разомнемся, — не теряя времени даром, сказал он.

Началась стандартная процедура: первой размять шею, покрутив головой, затем плечевой пояс, руки, вплоть до кистей, выполняя вращения в различных направлениях. Потом Людвиг и Феличиано выполняли повороты тела и наклоны, разминая спину, а затем опустились и на ноги, вращая их и выполняя махи. Приседания, прыжки, и, наконец, десять кругов по залу различными стилями бега: и боком, и задом, и «ножницами», и с прискоком, и с захлестыванием голени. Учитель Мюллер уделял разминке должное внимание, занимая ею иногда больше половины урока. К несчастью для Феличиано, их тренировка, в отличие от простого урока, заканчивалась, когда они выполняли план Людвига, а не когда истекало время.