Некоторых людей стоило бы придумать (СИ)

На руке блестело кольцо.

— Я лучше, чем в порядке.

Я не врал.

Я был лучше, глубже, шире, страшнее, намного страшнее, чем банальное и стабильное «в порядке».

Я целовал его, на ощупь открывая дверь номера, и Юри ни слова не сказал о том, что в коридоре камеры, и могут пройти люди, и Мари-чан и Минако сенсей тоже… Не то чтобы у него была возможность что-то сказать.

Сумки упали на пол, Юри протестующе пискнул, он цеплялся за них весь день, как ребенок за долгожданные подарки.

Я прижимал его к двери, потом к стене у двери. Юри перестал пытаться заговорить, он только тяжело дышал и распутывал свой старый шарф дрожащими пальцами.

Мы поговорим завтра. Он откатает Эрос, я отведу его в кисс-н-тирз, и пока мы ждем результата, я дотронусь до его волос, поглажу по затылку, поцелую в висок — легко, мягко. Не так, как он любит — так, как я люблю. Привыкай, дорогой мой. Терпи.

Я чувствовал его дрожь, и у меня медленно и мучительно сладко сносило крышу. Юри стаскивал мое пальто, задирал свитер, терся щекой о грудь и живот.

Тянул меня за руку к кровати, мы путались в полуспущенных штанах, упали на постель, рискуя покалечиться. Я скользнул с кровати на пол.

Юри закричал, когда я взял его в рот, выгнулся, сгреб простыню в кулак.

Я открыл глаза. На безымянном поблескивало кольцо.

Я кончил, глядя на него, сдавив себя через трусы. Юри дернулся подо мной спустя пару минут — я был в ударе.

Он приподнялся и втащил меня к себе за свитер, который все еще был на мне.

Я даже не помню, как он раздел меня до конца, только как прохладное одеяло скользнуло по голой спине — приятно. Охуительно.

Я открыл глаза — Юри ходил по комнате, гасил свет, задергивал занавески, настраивал будильник — экран светил на его лицо, отражался в глазах.

Кольцо тускло блестело в полумраке.

========== 16. ==========

Комментарий к 16.

*Агутин, Добронравов - Тайна склеенных страниц

Не сценарий удивляет, а один отдельный взгляд.

Эти роли не читают, их играют наугад.

Эта маленькая тайна первозданной красоты

Существует неслучайно, хоть случайность — это ты.

— Виктор Никифоров мертв.

В спину прилетел увесистый пинок. Виктор Никифоров не среагировал только потому, что, возможно, действительно был мертв.

На язык просились пафосные штампы вроде «Да, прежний — точно мертв». Или — «наоборот, он, наконец-то, жив, Юра».

Я промолчал.

Во-первых, потому что хоронить себя не собирался. Этот Никифоров, которого так быстро приговорил Юрка, он был дорог. Я прожил с ним двадцать восемь лет, он ни разу меня не предал. Он смотрел на меня вместе с Юркой и держался, как утопающий, за разные маленькие соломинки.

Вроде таких — это ведь не кольца. Это «талисманы на удачу».

Это ведь не помолвка. Это просто обмен приятными фразами, в конце концов. Юри никогда в жизни не сказал тебе ничего в лоб, без обходных путей, кроме того раза на банкете. Пьяных людей легче воспринимать, они не умеют лукавить, тут все просто. Будь моим тренером.

Я ненавидел иногда свою работу, свою судьбу и катание, потому что даже самое лучшее, что случилось в моей жизни, было связано с катком, и отрывалось от него только с мясом и при колоссальном мысленном усилии.

Ага. Это не секс. Это разработка концепции Эроса.

И это не метка, а родинка. Конечно. И еще не факт, что на его затылке мое имя. Связь же не всегда двухсторонняя.

Я ушел из номера рано утром, чтобы погулять по берегу залива. Прожив в Хасецу с выздоравливающим Маккачином несколько дней, я приучил себя каждое утро бегать с ним по пляжу.

Теперь мне отчаянно недоставало собаки, наглых чаек, рыбака на набережной и темной линии деревьев по правую руку. Это неправда, что море везде одинаковое.

Зато была шумящая вдали автомагистраль, Юрка за спиной и кольцо на пальце.

Талисман на удачу. Юри сам-то верил в эту версию?

Ну, с другой стороны, чем не удача?

Пятикратный я, подающий надежды он.

Это все не удача, — гаденько пробормотало в голове. Это судьба, идиот. За тебя все решили, и в конце концов ты рад, как ни выкручивался.

Ну давай-ка начистоту, Никифоров. Ты сам хоть раз сказал Юри что-то прямо?

«Не уходи из спорта».

Смирись, не будет у вас, как у нормальных людей. Тебе было бы слишком скучно, слишком просто, а ты не любишь просто, Витенька, ты же любишь четверной флип во второй половине. И он такой же.

Юрка за моей спиной ждал. Я медленно повернулся.

— Совсем поплыл со своей свиньей, — вид у Юрки был смешной, я его другим, если подумать, и не помнил, другой Юрка меня всегда пугал, выбивал из колеи — Юрка в ужасе, Юрка в печали, Юрка в радости. Нет, вот этот был мой — злой, колючками наружу, чтобы кто-нибудь, не дай Бог, не добрался до мягкого брюха.

— Ты не забыл, с кем говоришь?

— А с кем? — Юрка бычил, смотрел из-под бровей. — Думаешь, на тебя по-прежнему дрочит вся Россия? Ты слился, слейся уж до конца.

Мне не нужен был кто-то, кто скажет мне то, что я и так знал, без сопливых солнце светит, Юра.

Я бы сгреб его за шиворот, дернул за затылок — но не стал, руку как будто повело. Дернул за подбородок, лицом к лицу, к себе, и Юрке пришлось встать на цыпочки.

— Кольца купили, — просипел он через сжатые щеки. Смешным он мне больше не касался, но лыбу я тянул. Так было надо. — А без них никак не катается, да? Золото к золоту, что ли, жопошники? Я вас без колец нагну.

Я молчал. Юрка засопел, выдрался.

Я отвернулся к заливу. По пляжу гуляла женщина с собакой.

Юрка ведь не мог до сих пор злиться на то, что я предпочел ему другого ученика?

Я уже не раз слышал, что после визита в Японию Юрка стал кататься лучше. Не злее, двигаясь по инерции, просто лучше. Если бы я остался — он был бы на всем готовом, лучший тренер, потом из рук в руки, сразу к Никифорову под крыло, и нигде не дует. Он не может не понимать, что так бы скатился, завяз бы. Талант, конечно, не пропал бы, пропал бы сам Юрка. Ему до того, чтобы озвездеть, и так было мало надо.

Себя в шестнадцать я и вспоминать не хочу.

Погано было, что Юрка думает, что я выбрал себе любовника. По глазам было видно — ну извини, что я маленький, что не педик, что не умею так задом вертеть.

Искупать бы его в заливе. Охладить маленько.

Юрка зашагал прочь по тротуару. Потом тормознул.

— В Хасецу почти такой же пляж.

— Вот и я о том же, — я не мог не улыбаться. Юрка вдруг успокоился, на пару секунд мне даже показалось, что он понимает, думает о том же, о чем и я — если бы не Юри, не чертовы тройняшки, не этот его прогон «Будь ближе»… нет, если бы Юрка не был таким говнюком и не зажал бы Юри в туалете, ничего бы сейчас не было.

Ладно, Плисецкому я по гроб жизни обязан, но рассказывать в ретроспективе, почему, — много чести. И так вон какое говно временами.

Деда на него нет. И Лилии, наверное, он всегда так отрывался в отсутствии старших. То, что меня он старшим не считал, даже не было обидно. Я признавал, что временами у меня детство в жопе играет. Да и сам его так пригрел — не хотелось быть для него старпером, я до ужаса боялся возраста, настолько, что малодушно позволил сопляку вести себя со мной на равных.

— Отабек хороший парень, правда?

Я не должен был этого говорить. Ну, а Юрка не должен был борзеть, называть Юри свиньей, а меня — пинать.

Юрка застыл — так кинематографически, волосы летят, глаза — убивают, красота ты моя.

— Что ты сказал?

— Я сказал — я рад, что вы нашли друг друга. Вы отлично проводили время, да?

— Пока вы не приперлись. Да, — Юрка развернулся и снова подошел, сунулся прямо в лицо перекошенной рожей, — мы отлично сидели.

— Я вправду рад.

— А мне наплевать.

— Не хочешь сказать спасибо?

— Не хочу, — Юрка вдруг хохотнул, — ты тут ни при чем, утрись. Он сам, первым…