Степени (СИ)

Рука была солёной.

Спустя секунду Нейтан снова задышал.

А Питер решил, что вряд ли когда-нибудь ему об этом всём напомнит.

* *

Родители, ещё два года назад, убедившись, что Нейтан поплыл по устраивающему их руслу, с акцентированным вниманием обратили взоры на Питера.

Ему это не понравилось. Всегда мечтая быть таким, как брат, на сей раз понимание того, что Нейтан живёт не совсем той жизнью, которой бы хотел (даже если отказывался признавать это вслух), и что, несмотря на его идеальность, где-то во всём этом есть подвох, вызвало отчётливый внутренний отказ Питера идти за ним след в след.

Родители не сдавались и всё активнее, особенно отец, пытались разубедить его и вернуть на ранее проложенный ими для него маршрут.

Но если предыдущие годы Питер сопротивлялся молчаливо, не вступая в открытый конфликт, то теперь грянула революция.

====== 9 ======

Сын тех самых Петрелли и младший брат блистательного Нейтана (фотография в военной форме которого ныне украшала стену колледжа, чтящего своих покоряющих мир выпускников), задумчивый юноша с последней парты, мечтательно смотрящий в окно, и ранее не слишком соответствующий лучшим стандартам, нынче и вовсе самым досадным образом стал подрывать престиж своей фамилии.

Имея светлую голову – и этого не отрицал никто – а также гибкий ум и невероятную способность к восприятию информации, анализировал и применял он эту информацию всегда самым непостижимым образом. Редко мог надолго сосредоточиться на чём-то одном, и часто, досконально и глубоко вникнув в какой-нибудь предмет, не дождавшись плодов этого вникания в виде оценок, переключался на что-то совершенно иное.

Предметами интересовался в основном гуманитарными, но и технические постигал легко. Что ничуть не являлось поводом для нахождения его в авангарде класса. К оценкам он относился равнодушно, знания свои никогда специально не демонстрировал, никаким популярным видом спорта не занимался, выдающейся внешностью не обладал, был худ, невысок, рассеян и не примыкал ни к одной из устоявшихся группок одноклассников. Изредка им проникались некоторые из учителей, но после того, как он перемещал свои эмоции, а значит и усилия, с их предмета на какой-то другой, все эти проникания растворялись среди более стабильных учеников.

Тем не менее, нельзя сказать, что его не любили. Напротив, и учителя и одноклассники относились к нему весьма благожелательно. Столкновений он не провоцировал, дороги никому не переходил, с советами не лез, чужие инициативы не пресекал, а либо пылко поддерживал, либо естественным образом не замечал. Ну да, был слегка сам в себе, но одноклассников это не волновало, а учителя полагали, что для младшего отпрыска Петрелли это вполне себе милая особенность, не требующая особого внимания, и даже отдельного упоминания родителям.

Поэтому когда Питер Петрелли, четырнадцати лет от роду, никогда не доставляющий проблем, на письменных тестах начал сдавать чистые листы бумаги, весь преподавательский состав всполошился не на шутку.

Дальше всё развивалось очень для всех неприятно. Было проведено несколько бесед, на которых Питер старательно уходил от ответа, и, разумеется, были извещены родители, попытки которых выяснить причину такого поведения тоже ничего не дали. «Не знал, что писать», «забыл выучить», «нет, чувствовал себя хорошо», «просто так получилось».

Отец был в ярости, тем самым всё лишь усугубляя. Мать пыталась пробиться исподволь.

Результата не было. Прошла неделя, другая, а Питер категорически отказывался отвечать на уроках – что в письменной, что в устной форме.

* *

Он не хотел, не хотел, не хотел быть таким, как брат!

Раньше просто не мог, а теперь ещё и не хотел…

Зачем быть лучше других, если потом всегда прислушиваться к чьим-то чужим указкам?

И с чего вдруг другие решили, что ему, Питеру, так уж необходимо равняться на брата, с чего вдруг всё чаще стали ставить того в пример, да ещё повесили эту дурацкую фотографию, каждый день по несколько раз напоминающую Питеру, что Нейтан, после всего случившегося, не отступился от прежнего пути, а пошёл и дальше по стопам отца, прямиком из Академии отправившись в горячую точку.

Фотографию, напоминающую о том, что Нейтан на войне – и не слишком понятно ради чего.

Образ брата расслаивался в голове Питера на две фигуры: одна постепенно трансформировалась в бесконечно рекламируемого ему супер-человека, столь же образцового, сколь и абстрактного, в икону с широкой улыбкой – такой же, как на той фотографии. Вторая фигура, была и пока ещё оставалась тем самым Нейтаном, его братом, с которым они всегда внутренне понимали и принимали друг друга, несмотря на свои различия.

Чего он добивался своими выходками, Питер и сам не знал. Просто хотел как-то заявить о своём несогласии следовать родительским указам, о том, что он лучше не будет делать ничего, чем то, что сочтут нужным они. Что он имеет право на свои собственные ошибки и на своё личное, не требующее одобрения других, счастье. Что будет плакать когда и сколько захочет. Что никогда не будет винить себя в чьей-то гибели. И что никогда не полезет в лапы смерти непонятно ради чего, бросив тех, кого любит. Наверное, любит… Питер ещё надеялся на это, хотя не разговаривал с братом уже очень давно.

* *

Однажды фотография Нейтана Петрелли исчезла со «стены гордости», причём была сорвана оттуда самым неаккуратным образом, оставив приклеенные уголки на месте. Скандал не выявил хулигана, хотя никто и не сомневался в том, кто именно это сделал.

Поражённый класс, наблюдая за происходящим, как будто впервые видел такого тихого ранее Питера. Хотя тот и сейчас был не особо шумный, но хороводы вокруг себя развёл такие, каких не любой громогласный разгильдяй бы добился.

Тихий бунт начинал уже грозить исключением из колледжа, или как минимум вынужденным пропуском в связи с лечением (к делу уже были подключены психологи), когда мать, каким-то чутьём понявшая, чем и кем ещё можно повлиять на Питера, привлекла к делу старшего сына.

С базой было связаться нелегко, ещё сложнее было выловить там Нейтана, но для отца, как всегда, не было ничего невозможного.

* *

- Питер, ну что ты творишь?

Голос брата, искажённый плохой связью, казался совсем чужим, и больше вязался с образом того супермена, которым истыкали его младшего брата, чем с образом человека, в грудь которого можно было уткнуться и сделать вид, что ты просто так рвано дышишь.

Питер не знал, что ему ответить.

- Что происходит? Ответь, пожалуйста, я не смогу долго разговаривать!

- Тебе-то что за дело?

- То есть? – опешил Нейтан, догадывающийся, что разговор будет не из простых, но не ожидавший услышать от брата столько агрессии.

- У тебя своя жизнь, и, похоже, я тебе в этой жизни не нужен.

О чём он говорит? При чём здесь он, Нейтан, и почему Питер не понимает, что движет его старшим братом?

- Питер, ты понимаешь вообще, где я и что делаю?

- Угу… потому что когда-то так делал отец!

- Ты несправедлив!

- А что, это не так? Если бы папа не воевал, то ты бы…

- Питер, подожди. Да, отец многое определил, но, Пит, мы, Я, здесь потому, что без нас у этих людей не будет надежды на спасение!

В голосе брата было столько истовой веры в то, что он делает, столько искренности и пыла, которых Питер никак не ожидал услышать, что он растерялся. Сам любящий поразмышлять о мире во всём мире, он делал это абстрактно, пока что мало представляя себе конкретные действия. И то, что братом движет именно этот, его личный любимый мотив, стало для него неожиданностью.

Получается, пока он мечтает – брат действует?

Весь его запал и желание противопоставить себя Нейтану исчезли, словно никогда и не рождались. А им на замену подступил стыд, и, освобождённое от навязанного комплекса, чувство самого обычного одиночества.

- Нейт…, – тот понял по сбившемуся голосу, что теперь у телефона тот брат, тот Питер, которого он помнил, которого оставил, когда уезжал. Он не ожидал извинений, хотя и обиделся немного на брата, но раскаянья в одном только произнесённом его имени хватило, чтобы обида исчезла, не успев толком созреть. В конце концов, Питер подросток, и, хотя сам Нейтан благополучно избежал слишком серьёзных последствий пубертата, он догадывался, что у Питера всё могло происходить несколько иначе.