Выученные уроки (СИ)

Я снова пожимаю плечами.

— Ты определенно скучный, — говорит Меган, хотя видно, что она явно шутит. Когда она увидела, что меня это не веселит, она схватила меня за локоть (о, боже мой) и потащила прочь по коридору.

— Я думал, ты идешь в библиотеку, — сказал я, пытаясь держаться, а она все не выпускает мою руку.

— Не буду им мешать на случай, если они там обжимаются или что, — говорит она таким голосом, что я должен подумать, что это само собой разумеется. Я надеюсь, что они этого не делают, конечно, потому что одна мысль о них вместе тошнотворна, несмотря на то, что им обоим этого хочется.

— Мне нужно, чтобы ты помог мне пролезть на кухню, — продолжает она. — Я пропустила обед, а Роуз говорила, она знает, как заставить эльфов дать ей еды.

— Я не могу! — выкрикиваю я, и я серьезно хочу как следует себя пнуть. Что со мной не так?

— Не можешь что? — она остановилась и странно на меня посмотрела.

Да, Меган, я настоящая задница.

— Я не могу тебе помочь, — нервно заканчиваю я. Она приподнимает бровь, и я чувствую, как мои ладони начинают гореть. Какого черта со мной не так? Почему я такой идиот? — Домовые эльфы, они не любят меня… То есть, мама Роуз, вот почему они любят ее…

Ох, гребаная нахер ебаная хрень.

Меган ничего не говорит. Просто смотрит на меня, будто я спятил, и мне нужна срочная психиатрическая помощь.

— Почему бы тебе не попросить ее, — продолжаю я, и почему я на хрен, все еще говорю? Заткнись, заткнись, заткнись. — Ты не помешаешь им с Дэвидом, я уверен, они не обжимаются.

О боже, я только что сказал «обжиматься» перед Меган Томас. Блять.

— Ну, хорошо, — медленно произнесла она. — Тогда, наверное, пока.

— Да, пока, — быстро сказал я, и потому, почти на хрен убежал от нее. Я все еще чувствовал ее руку там, где она за меня держалась.

Ох, убейте меня.

Я такой неудачник.

========== Глава 8. Колючая Роуз ==========

Ну да. Это случилось снова.

Моя мать меня опозорила на глазах у всех, кого я знаю. Уф. На этот раз, вообще—то, она пришла сама. Школа ее даже не вызывала. Она просто решила появиться и опозорить меня. По крайней мере, она хоть не орала на меня на глазах у других на этот раз, но я уверена, что все в радиусе сотни метров все слышали.

Это прошло как—то так:

Она: Что с тобой не так, черт возьми?

Я: Со мной все в порядке, а что, черт возьми, не так с тобой?

Она: Послушай, юная леди, я не в настроении выслушивать твои дерзости.

Я: Тогда прикрой уши.

Она: Я не понимаю, что с тобой твориться! Ты отбилась от рук!

Я: Серьезно, мам, несколько театрально, не думаешь?

Она: Я даже не знаю, с чего начать! Как будто ты специально стараешься попадать в истории и разочаровывать нас с отцом как можно чаще!

Я: Мам, профессор Монтегю ошибся. Что я должна была делать? Стоять и смотреть, как он всех неправильно учит?

Она: Ты хотя бы представляешь, что случилось бы со мной, если бы я поправила своего учителя Зелий?

Я: Мам, это было сто лет назад, когда девочкам было положено молчать и быть тише воды, ниже травы и вся такая херня.

Она: Насколько старой ты меня считаешь?

Я: Я пыталась быть вежливой и просто указала на его ошибку. Это у него вонючий характер.

Она: Ты не смеешь поправлять профессора! Это неуважительно!

Я: Он идиот!

Она: Он твой учитель!

Я: Я не понимаю, почему ты на его стороне. Он тебя ненавидит, знаешь?

Она: О, неужели, ненавидит?

Я: Да, так оно и есть. Он сказал, что я — как ты — раздражающая, надоедливая, самовлюбленная всезнайка.

Она: Забавно, если учесть, что он на два года старше и никогда не был со мной на уроках.

Я: Похоже, твоя слава бежала впереди тебя.

Она: Роуз, это не игра, и я не играю с тобой. Ты прекратишь это, понятно?

Я: Или что?

Она: Не провоцируй меня!

И бла—бла—бла. Была еще какая—то херня, но в основном это она болтала без умолку и не слушала ни единого моего слова — как всегда. Я в итоге начала плакать, просто, чтобы заставить ее заткнуться и уйти. Она не любит, когда я плачу, все время боится, что я окончательно спячу или что—то вроде. Так что, когда мне надоедает слушать ее болтовню о том, что я должна и что не должна делать, я просто даю волю слезам.

Это всегда работает.

На самом деле да, я была немного расстроена. Она сказала, что я их разочаровываю. Не просто устраиваю проблемы — разочаровываю. И ее, и папу. Ух ты.

— Ты думаешь, у твоей мамы есть на это основания?

Это мой психолог, Мельда. Она приходит в школу раз в неделю, и я получаю освобождение от пары уроков, чтобы поговорить с ней. Мои родители платят ей, не знаю, кучу денег, так что она никогда не уходит. Она никогда не говорит, что я безнадежна и пытается меня мотивировать, как будто я не совершенно сумасшедшая и будто она может мне помочь. На самом деле, я не думаю, что я сумасшедшая, но некоторые со мной не согласны. Иногда это служит мне на пользу.

— Я думаю, моя мать, — ехидно ответила я, — пытается спроецировать на меня свои собственные подростковые неудачи.

Мельда просто смотрит на меня. Могу сказать, она мне не верит, но полагаю, это ее работа, смотреть сквозь ту хрень, что я несу.

— Я рада, что ты близко к сердцу восприняла мои лекции о проецировании.

Я люблю Мельду. Серьезно, люблю. Она саркастичная и стервозная, и я это обожаю. Конечно, в основном она саркастична и стервозна по отношению ко мне, но мне это нравится. Приятно знать кого-то, кто не настолько пустоголовый идиот, как все остальные вокруг меня. Меня даже не волнует, что она здесь из-за денег, потому что не я ей плачу.

— Но я собираюсь повеселиться с тобой, — продолжает она, откидываясь в кресле и глядя мне прямо в глаза. — И какие, по-твоему, конкретно неудачи были у твоей матери подростком?

О господи. Теперь она пытается играть в психоаналитику. Отлично. Повеселимся.

— Ну, она спрашивала, знаю ли я, что случилось бы с ней, если бы она поправила учителя. Само собой, она зла из-за того, что никогда не набиралась храбрости его поправить.

— Или, — вмешивается Мельда, — она была консервативной и уважительной.

О, да. Уверена, она была идеальной. В конце концов, моя мать само воплощение идеального гражданина. Уверена, я сейчас расхохочусь.

— Это не имеет к этому отношения, — отвечаю я. — Моя мать — лицемерка, и ее расстраивает то, что она никогда не делала то, что сама же и проповедовала.

— Что ты имеешь в виду?

Отлично. Думаю, надо сказать ей это вслух.

— Когда я была маленькой, мои двоюродные меня все время задирали. Постоянно надо мной издевались за то, что я такая умная, обзывали меня, дразнили и все такое, — Мельда приподняла брови, и я продолжила. — Мама всегда говорила: «Роузи, ты должна уметь сама за себя постоять, или они тебя затопчут». Всегда мне это говорила.

— И что ты? Стояла за себя?

Я кивнула:

— Конечно же, да! Я не собиралась сидеть там и позволять этим идиотам меня доставать!

— А сейчас?

— А сейчас, — продолжила я, — она кричит на меня за то, что я делаю то, что она всегда мне велела делать.

Мельда перебросила волосы через плечо. У нее длинные золотистые волосы, которые вьются до самой талии, очень красиво.

— Серьезно, ты должна бы понимать разницу между защитой от грубых кузенов и дерзостью к преподавателям?

Она не права. Я не вижу разницы, потому что я не верю, что тут есть разница.

— Прошу прощения, но говорить, что следует стоять за себя перед одним человеком, а перед другим следует склоняться — это потрясающий пример двойного стандарта.

Мельда ко мне привыкла. Некоторые могли просто уставиться на меня с поднятыми бровями и выражением лица, к которому я уже привыкла: «Что ты нафиг несешь?». Но не Мельда. Она лишь качает головой и смеется.

— Ты никогда не устаешь меня поражать, — недоверчиво сказала она. — Иногда мне интересно, действительно ли ты веришь всему тому, что говоришь.