Неосновной инстинкт (СИ)

- Рин? – удивился он, и подошел к жене. – Ты не спишь?

- Нет, - безразлично ответила она, не поворачиваясь. Не похоже на неё.

- Ты чего? – положил он руки на её плечи под тонким шелковым халатиком. Никакой реакции. Не повернулась.

- Где ты был? – холодно прозвучал голос. Гук стал понимать.

- По делам мотался, - как обычно, не задумываясь, правдоподобно отчитался он.

- Каким?

- Ну как каким – рабочим! – попытался он улыбкой скрасить недобрый приём и развернуть жену на себя, но та убрала от себя его руки и отступила.

- Каким ещё рабочим?! – шепотом гаркнула она. – Я звонила в офис – никто не взял! Я звонила тебе на мобильный – никто не взял! Почему?! Почему ты не слышал звонки?

- Рин, милая, - ухватил он её, брыкающуюся, но не сумевшую воспротивиться, за запястье, и притянул к себе. – У меня отключен звук, почти всегда, когда я на переговорах. Ты же знаешь… я не думал, что ты не уснешь…

- Я спала, но проснулась Бом, начала плакать, так громко, что мне показалось, что она что-то чувствует! – разнервничавшаяся, Херин уткнулась в грудь мужа, судорожно найдя его ладонями и загладив его ими. – Я никак не могла её успокоить, часа два… она всё плакала и плакала, я звонила тебе, а ты не брал… и я… я… - она заплакала и сама, не выдержав. Ёнгук словно удар под дых получил. Он не мог видеть, как плачет Херин. Как мучаются и умирают люди – мог, а вот как жена плачет – нет. У него нутро выворачивалось и легкие лопались под ребрами от осознания, что это из-за него. Он сжал её тесно-тесно, посадив в клетку своих рук и начав целовать родную макушку.

- Прости, Рин, пожалуйста, прости, я не знал. Не плачь, умоляю, я, действительно, был занят…

- Где ты был, Гук? Где? – дрожала она, успокаиваясь, но не быстро. – Ты так часто пропадаешь по ночам! Ну какие адвокаты работают ночью?! Ладно бы выпившим приходил, я бы подумала, что у вас корпоративные посиделки, гулянки с коллегами, переговоры с партнерами в барах… но ты такой трезвый и собранный…

- Солнышко ты моё, - захохотал тихо Гук. – Ну что ты у меня за причуда? Тебе не нравится, что я трезвый домой прихожу? Где это видано… Ты только не подумай, что я идеальный. Я курю, между прочим.

- Ты мне изменяешь? – подняла она на него отчаянно испуганные глаза. Мужчина опешил.

- Ты что? С ума сошла? Да мне кроме тебя никого в мире не надо, - чтобы доказать свои слова, Гук перешел губами к виску, потом к скуле, к щеке и, наконец, губам, заставляя их молчать и не произносить напрасных обвинений. И не задавать ненужных вопросов. Он не может ей сказать, что он золотой! Так надо, так лучше. Для её же спокойствия. Херин много пережила и очень хрупкая в душе, его нежная и слабая девочка.

- Тогда почему ты отсутствуешь дома по ночам или приезжаешь очень поздно? – отрывалась она от поцелуев, чтобы продолжать допрос. Ох уж женщины! Ёнгук сдернул халат с её плеч, под ним была сорочка. Впившись в её шею, он спустился к ключицам, напер на Херин, прижав её к окну, и задрал подол. – Почему ты молчишь?

- Потому что я сгораю от желания заняться с тобой любовью, - трусиков на ней не было. Он всё равно их постоянно срывал, так что супруга разучилась надевать их на ночь. – Я юрист-международник, Рин, у меня дел – до хера и больше. Я их разгребаю с утра до ночи, и того не хватает. Пожалуйста, можно я не буду говорить сейчас о делах? Я просто хочу чувствовать тебя, обнимать тебя…

- Гук… - сдаваясь, прошептала она. Приподнятая, девушка была насажена на его готовый член. Простонав, Херин расслабленно выдохнула. Ёнгук жарко любил её, покрывая поцелуями, и лучших доказательств того, что ему никто другой не нужен, придумать было невозможно. – Гук…

- Ну, скажи, разве я набрасывался бы так на тебя, если бы уже натрахался где-то?

- Как будто бы ты дважды, а то и трижды не сможешь, - уже бессмысленно споря, заулыбалась Херин. Любимое тело прижалось к ней, вбиваясь до глубин, которые отзывались только ему, которые хотели только его.

- С тобой – сколько угодно, Рин, родная, любимая моя, - облизывая пересыхающие губы – надо бы бросать курить, - он целовал ими благословенное лицо, которое придало смысл его жизни. Женщина, подарившая ему дочь, его единственная, до которой он никого не любил, после которой не хочет мыслить ни о чем. Разве может он сидеть спокойно в квартире, не пытаясь бороться с грязью и преступностью, которые там, за порогом? Его Херин выходит в магазин, его дочь вырастет и пойдет в школу, будет жить в этом городе. Разве имеет право он – ответственный за них, - не сделать всё вокруг безопасным для их существования? Чтобы их ребенок, и будущие, если они появятся, дети, могли улыбаться и не опасаться, что однажды какой-то уродский дядя посадит их в машину и выпотрошит в пригороде, размалевав под шлюху, будь ты мальчик или девочка, ради этого он разнесёт все заговоры Нью-Йорка и достанет даже из ада последнего, кто организует криминал. Зарычав от оргазма, Гук успел выйти из Рин, засмеявшейся и накрывшей ему рот ладонью.

- Папа, ты разбудишь Бомми!

- Ничего, зато она точно будет знать, что родители любят друг друга, - Ёнгук захватил губы Херин и, буквально вылизав их и облизавшись после этого, стал отдышиваться. – Пусть знает, что мама самая любимая на свете женщина.

Преступление второе, посредственное

Ёнгук вошёл в квартиру-логово и услышал стучание по клавишам. Только оно мышиной вознёй своего бесперебойного клацанья более-менее заставило его выйти из остолбенения, в котором он ехал сюда, ехал как-то помутнено, быстро, немного безоглядно, чуть не проехав на красный свет на одном из перекрестков. За компьютером сидел Ёндже, а Рен за его спиной уплетал обед. Чоноп высунулся с кухни, здороваясь.

- Вы что, втроём здесь? А где остальные?

- Ну, все ж занятые, - пожал плечами Ёндже, крутанувшись на стуле к адвокату. – У всех женщины…

- А Сольджун?

- А у него несколько, - засмеялся химик. – Да нет, просто, зачем тут торчать без толку? – он посмотрел в каменно-бетонное лицо Гука, редко моргающее при разговоре. – Что-то случилось?

- Ничего страшного, сейчас отомру, - он плюхнулся в кресло, закрыв веки и потерев их большим и указательным пальцем правой руки. – Немного отвык вытягивать силой информацию у плохишей, которые не хотят говорить её добровольно вежливому и миролюбивому мне.

- Ты… он остался жив? – тихо поинтересовался Чоноп, протянув чашку с кофе, который приготовил себе. Мужчина с благодарностью принял её, после чего мрачно покачал головой. – Вот как…

- Польза-то была? – более отстраненно поинтересовался Ёндже, которого, судя по всему, не волновали люди, которых он ни разу в жизни не видел, даже если бы ему в подробностях описали пытки, которым те подверглись. За достаточно обаятельной и интеллигентной наружностью иногда просматривалась трудно разгадываемая натура, в которой хладнокровия, возможно, было больше, чем в том же Санха, выглядящим как пример эмоционального дуболома.