A and B, или Как приручить Мародеров (СИ)

Лили молча передала письмо по кругу, указав и на небрежный летящий почерк Нарциссы и дав зачитать записку до дыр тем, кто захотел к ней притронуться.

— Что значит, «Гонки»? — севшим голосом спросил Ремус, жадно глотая строчки в десятый, наверное, раз. Слова в письме начали размазываться и стираться от того, как часто он потирал в руках дорогой пергамент с литерой «B».

— Я полагаю, это одно из развлечений чистокровных, — тихо произнесла Лили, с болью глядя на друга. — Мы знаем, что они, вероятно, будут проводиться поблизости от Мальсибер-мэнора, но мы не знаем когда.

— Поблизости от Мальсиберов разве есть такое место? — спросила Марлин. Она порядком исхудала за прошедшие дни, позабыла следить за своей шикарной шевелюрой, отчего стала выглядеть немало потрепанной. Но это придавало ей определенный, воинственный шарм.

— Все поместья чистокровных — уединенные. Найти там дремучий лес, в котором можно по-тихому зарезать людей не проблема, — хриплым от сигарет голосом ответил Сириус. — Прочесывать все смысла не имеет. Это огромные территории. Надо знать, где искать, иначе искать мы будем вечно.

— И кто может нам дать эту информацию?

— Те, кто устраивает Гонки. Надо думать, что это наша любимая слизеринская компания. Они всегда ходят вместе. Нотт, Розье, Эйвери, Мальсибер, Люциус… — Сириус скривился. — Эйвери — самый слабый из всех. Если его прижать, он расколется. Но если он исчезнет, это всколыхнет сообщество, и они отложат Гонки на неопределенный срок.

— И что ты предлагаешь?

Вопрос Джеймса повис в тишине.

Беаты среди них не было. Она ушла еще тогда, вместе со всеми, но сдаваться не собиралась. Спринклс предпочла отправиться к своим, в резиденцию Кавендиш, и с тех пор от нее не поступало ни одной весточки. Если Сириус и волновался, по нему это сказать было невозможно. Он либо пил, либо думал, и в глазах у него пылала ненависть.

А еще он знал, что Беата не пропадет. Кто угодно, но только не она.

Они не поссорились, когда она уходила. Не сказали друг другу «Будь осторожнее», не плакали, не держались за руки, как Лили и Джеймс каждый раз, когда Сохатый отправлялся на очередную разведку… Ничего такого.

Они просто посмотрели друг другу в глаза.

Потом Беата вскинула голову, а Сириус коротко кивнул.

И выпустил ее пальцы из своей ладони.

Ощущение было таким, будто ему вырвали почки. Просто дернули их на себя, вытаскивая из тела и все. Сириус не знал, что чувствовала Беата в этот момент — у него закружилась голова. Он просто смотрел ей вслед: на ее жесткую спину в черной косухе, на сильные красивые ноги в грубых гриндерах и обтягивающих кожаных штанах… он смотрел и впервые чувствовал, что это такое — когда уходишь не ты, а уходят от тебя.

И все, что у тебя остается — это глупая слепая вера. И больше ничего.

— Бродяга! Бродяга, твою мать, ты что, сдох?

Джеймс наклонился над Блэком, так напряженно водя носом, будто пытался уловить запах мертвечины. Сириус обратил на него свои страшные черные глаза, и Поттер удовлетворенно хмыкнул. В глазах друга скользнуло понимание, но он умел держать язык за зубами, когда это действительно было нужно.

— Мы вот что решили, — Джеймс уселся обратно, сверкая на Блэка обеспокоенными глазищами. — Мы сговоримся — то есть, Лили сговорится — с Нарциссой о встрече. Если твоя кузина прислала нам письмо, значит, ей не так уж и наплевать. Значит, есть крохотный шанс, что она поможет.

— Или это ловушка, — буркнул Блэк.

— Мы этого знать не можем, — Джеймс резко и зло развел руками. — Ты лучше знаешь свою сестру, вот и скажи нам, что это — милосердие или возмездие?

Сириус задумался всерьез, отрешенно перебирая в памяти моменты, связанные с хрупкой бледной девочкой с удивительной красоты лицом и ловкими тонкими руками. В этих воспоминаниях было что-то тоскливое, далеко, но удивительно приятное. Это было маленькое напоминание о том, что все они когда-то были детьми. Были немножко лучше, немножко чище и немножко светлее.

— Это не ловушка, — наконец сказал он, блуждая взглядом по пестрым обоям. — Нарцисса хочет помочь. Или я хочу в это верить.

— Приятно видеть, что ты не разуверился в своих родственниках, — фыркнул Джеймс.

— Но если она ответит слишком поздно? Или не захочет ответить? — спросила Лили.

— Тогда мы в полной заднице, — просто сказал Джеймс.

Окно распахнулось так резко, будто кто-то снаружи специально поджидал нужный момент, и незнакомая тяжелая сова влетела внутрь, проскрежетав коготками по кофейному столику, оставляя неглубокие царапины.

Все уставились на нее, как на пришествие самого дьявола, сверля глазами конверт, привязанный к птичьей лапе. Внутри Сириуса что-то екнуло и он медленно, с опаской протянул к сове руку. Та, смерив его подозрительными черными глазами, подала лапу в ответ. Выглядело это так, словно бы никому другому птица не позволила бы к себе притронуться.

Сириус аккуратно, на самом деле боясь, что письмо рассыплется в руках, развернул его, пробежался по строчкам и поднял глаза. В них плескалось ликование.

— Это от Беаты, — почти торжественно молвил он. — Слушайте.

***

Лес Дина

Беата сидела в кресле, вытянув перед собой ноги в заляпанных рванных гриндерах. Им было много лет, и они чертовски износились, но если бы кто-то предложил купить ей новые, она бы плюнула этому советчику в лицо. К некоторым вещам прирастаешь душой.

За окном родного когда-то дома шумел лес Дина. Деревья привычно переговаривались между собой, покачивая тяжелыми ветвями. Здесь было настолько спокойно, словно это был совершенно отдельный дивный мирок, в котором никто не знал слова «война», в котором никто не убивал, не ненавидел и не знал боли. Природные колдуны всегда держались особняком.

Дамблдор очень вовремя и очень удачно совершил переворот в этом тихом сообществе, когда завалил Гвендолин чужими руками, но Беата все равно ощущала очень неприятные настроения, блуждающие по общинам. Колдуны нервничали. И задумывались.

Задумывались о том, на чью сторону встать и стоит ли вообще это делать.

У Беаты это вызывало смутное отвращение. Она видела перед собой кучку трепещущих закостенелых старичков и ни на что неспособный, взращенный в сахарных условиях молодняк. Молодняк жался к своим мамочкам, заискивающе глядел им в глаза и спрашивал, что им делать. Мамочки, в свою очередь, оглядывались на бабушек, а те — старые и поношенные — скрипели о том, что всегда лучше остаться в стороне. А потом расстелиться перед победителем, представиться ему в выгодном свете и сохранить автономию.

Соблюсти нейтралитет.

Беата такого слова не знала и никак не могла его запомнить.

Она честно рассмотрела ситуацию и так и эдак со всех сторон и сделала вывод, что оставаться в стороне и спокойно смотреть на то, как обезумевшие кровожадные твари пытаются подмять под себя мир просто потому, что им так хочется, она не может. Возможно, в ней играл юношеский неукротимый максимализм и стремление изменить старый, закостеневший мир. Возможно, она просто чувствовала, как из ее пальцев ускользают последние крохи магии. Возможно, она просто была человеком, который родился не в то время и не в той семье.

Ну или просто была человеком.

В любом случае, она сделала выбор и впервые могла бы сказать, что он полностью, до последней капли осмыслен. Это было ей не свойственно, но время детских игр кончилось.

Она не говорила ни Сириусу, ни Эмили, ни своей матери, но у нее было стойкое и страшное чувство, что ей не пережить этой войны. Это чувство билось внутри, раздувалось, как воспаленный гнойный нарыв и заставляло взрослеть. Им всем нужно было сделать это в очень короткий срок, чтобы не сойти с дистанции и не быть списанными со счетов. Детям не победить в войне, им не отстоять своих родных, своих близких и свой дом — для этого они слишком беспечны, слабы и наивны. А взрослыми они стать не успевали, но их мнения никто и не спрашивал.

Ощущали ли это Мародеры и все прочие — Беата не знала. Но когда они прощались с Блэком у массивных старых ворот Блэкшира, и он невесомо касался ее рук своими, Беата поняла, что пришло время уходить.