Великая сила искусства (СИ)

При желании Юр Карпович сам говорил, как диктор. И уж конечно, его формулировка звучала лучше, чем «мы уже не знали, куда пойти, и в отчаянии отправились на радиостанцию».

– Но мы ведь не государственная безопасность, – возразили с той стороны стола. – Нас не учили ловить сбежавших больных. Особенно агрессивных. Но если вы дадите карту и пистолеты, может, мы попробуем. В свободный час после вечернего эфира.

Здесь они лукавили, конечно. Если Медкорпус имел при себе специально обученных людей, то радио со своими архивами и поступающей отовсюду информацией просто обязано было держать маленькую личную армию. Интересно, подумал Виктор Дарьевич, их армия такая же твердолобая, как медицинская? Но сейчас от Радио требовались не пистолеты и уж тем более не пробежка по стройке за Лавром Сандриевичем.

– Больной – шизофреник, – сказал Виктор Дарьевич. – Параноидальный. Если в Городище он находится у человека, которому пока еще доверяет, то… при правильной подаче информации это доверие можно устранить. Тогда есть шанс, что пациент запаникует и попытается сбежать, а дальше уже наше дело. Вас мы просим донести информацию.

– Замечательно, – оценило идею Радио. – Вместо вечерних новостей: сдавайтесь, вы окружены! Несомненно, Бюро Патентов оценит изменения в программе.

– Если наши предположения верны, – вмешался Врат Ладович, – то Бюро Патентов вряд ли будет возражать против любых средств, направленных на благо Всероссийского Соседства.

– А если неверны?

– А если неверны, то фаланги будут очень недовольны, – признался Валентин Ананьевич.

– Фаланги, – мечтательно сказало Радио. – Фаланги в бешенстве – как раз то, что нужно вечером воскресенья и всю следующую неделю. Очаровательно. Но если риски понятны, то зачем в этом принимать участие нам, совершенно неочевидно. Это ваш пациент и «ваши» фаланги, скажем так. Или вы рассчитываете на нашу вассальную верность, которая обязывает нас хранить режим?

Слева за столом снова выбили быстрое стаккато пальцы, энергично ударив в последний раз, словно поставив точку – и Виктор Дарьевич запоздало сообразил, что его историю, как и все слова Медицинской гэбни, а так же риски и перспективы уже обсудили прямо в процессе рассказа и приняли решение. Причем обсудили, можно сказать, открыто, что могло сойти за проявление вежливости к собеседникам. Да и решили наверняка все заранее, еще соглашаясь на эту встречу – полулегальную, без официальных приглашений. Еще утром. А теперь развлекались, наслаждаясь разыгрываемым представлением. Радио – оно и есть радио, позеры с любовью к театральщине.

– Скорее на любознательность, – сказал Виктор Дарьевич, чтобы комедия стала уже, наконец, комедией и перестала притворяться чем-то серьезным. Юр Карпович пнул его под столом, без всякого скрытого значения, просто желая привести в чувство, но Виктор Дарьевич не сомневался – он на верном пути. – Где вы еще найдете такую сенсацию?

Повисла тишина, а потом воздух заискрился от счастливого смеха людей, чью выходку оценили по достоинству. Четыре пары темных очков легли на стол.

– Вот это другой разговор, – сказало Радио голосом Кристофа.

***

В апреле темнело уже после семи часов, и Городище Виктор Дарьевич увидел только в сумерках – синих, густых. Сумерки намекали, что пора поторопиться: искать в темноте с фонарями Лавра Сандриевича не хотелось. А то еще убежит в темноте на стройку и сломает ногу! А может, оно и к лучшему – меньше бы бегал…

А ведь хотелось выехать раньше, но не получилось – обсуждали детали.

– Городище, – сказал один из Радиогэбни, коренастый, широкоплечий, с желтоватыми ногтями на коротких крепких пальцах. – Это хорошо, что Городище…

Но пояснять свою мысль не стал. Что ж, хоть кто-то видел в Городище что-то хорошее. Вот Виктор Дарьевич до сих пор ничего, кроме головной боли, от него не получил.

Было странно разговаривать с Кристофом в присутствии остальных. Гэбенные инструкции предписывали встречаться исключительно четыре на четыре, поэтому ни о каком приватном обсуждении речи не шло, как будто вдвоем они бы построили коварные планы против своих же коллег. Бредятина, конечно, но в этот день Медкорпус нарушил уже достаточно правил, чтобы понимать, где пора остановиться и не заходить слишком далеко.

Трясясь в служебном такси, Виктор Дарьевич смотрел в окно и думал о разном. Например, как им быть с Кристофом, если уж на случай встречи гэбен существуют такие подробные инструкции. А если Виктор Дарьевич Подпокровов общается с Кристофом Карловичем Толстолобиковым не как голова гэбни, а просто как здоровый дееспособный мужчина, которому еще не исполнилось тридцати? Или нужно каждый раз оформлять встречу гэбен? И приходить четыре на четыре? А если в процессе встречи двум головам разных гэбен необходимо удовлетворить свои сексуальные потребности, значит ли это, что остальным нужно сделать то же самое?

Вся эта чушь лезла в голову, потому что думать было особо не о чем. Все, что они могли, они сделали. Врат Ладович и Юр Карпович поехали в Медкорпус прикрывать грядущую операцию с тыла. Валентин Ананьевич сел за руль служебного такси и повез Виктора Дарьевича на передовую, в Городище (вот так наобщаешься с фалангами и начнешь думать их терминами: тыл, передовая…) Радиогэбня отправилась по своим делам. Виктор Дарьевич смутно понимал, что для осуществления их планов необходимо было настроить оборудование, как-то поменять программу, найти ведущего…

Хотя нет.

С ведущим все было ясно.

Леший знает, может, Кристоф бы не возражал, если бы ему предложили секс в компании двух гэбен. Во всяком случае, на встрече он, когда были сброшены темные очки, стал вести себя как обычно, хотя и непривычно было видеть его в строгом черном костюме. Именно на Кристофа ложилась обязанность написать тексты, которые должны были уйти в эфир, а потом прочитать их, и Виктор Дарьевич выложил ему все, что могло быть полезным. Тему изобретения Лавра Сандриевича приходилось аккуратно обходить стороной, но в дипломатии и уловках Виктор Дарьевич никогда не был силен, так что в конце концов Кристоф возмутился:

– Витя, если об этом нельзя говорить, так и скажи! Что я вокруг тебя танцую, как будто я хуй знает?

Наконец все детали утрясли, и черновик текста Кристоф забрал с собой. Высокие стороны разошлись. Уже после официального прощания, когда встреча считалась законченной, Кристоф поймал Виктора Дарьевича за рукав.

– Гляди бодрее, – сказал он, сощурившись, прежде чем вернуть на место свои очки. – На нашей стороне великая сила искусства.

В великой силе искусства Виктор Дарьевич сомневался. Все эти зыбкие, эфемерные материи, которые так любил Кристоф, для повседневной жизни совершенно не годились. То ли дело достижения когнитивной психологии и общей психиатрии! Вот на них еще можно было положиться. Только это и оставалось.

При подъезде к Городищу уже были видны огни мигалок: «скорые» стояли на постах. Интересно, сколько из них удалось безболезненно снять с дежурства. Конечно, кого-то пришлось выдернуть в выходной, да и технику выгнать всю, которая нашлась. Резервы всегда были неплохие, но и на оцепление Городища ушло немало.

Возле ленты оцепления Валентин Ананьевич остановил машину. Виктор Дарьевич выпрыгнул неудачно – в бурую слякоть, немедленно покрывшую ровным слоем его ботинки. Виктор Дарьевич помянул лешего и прошел под ленту, где уже ждал человек с невыразительным лицом и табельным оружием под курткой. Изъясняясь исключительно простыми предложениями, Виктор Дарьевич выяснил у него, что территория оцеплена, люди расставлены так, чтобы просматривался весь район, и уже неоднократно возникали вопросы со стороны проживающих в данном районе лиц с четвертым и третьим уровнями доступа. На последних словах в голосе человека с оружием промелькнуло что-то живое: не то претензия, не то робкая надежда, что с появлением Виктора Дарьевича его избавят от таких вопросов. Виктор Дарьевич же мысленно посочувствовал Врату Ладовичу и Юру Карповичу, которым предстояло объясняться с фалангами по поводу карантина.