Грядет новый мир (СИ)

- Енох, - его редкое имя прозвучало у меня как заклинание. Он поднял голову, слегка щурясь. – Есть ли хоть что-то, что отличает…

- Да.

Мое сердце забилось так, словно было заправлено ракетным топливом. Естественно, я не спрашивал различия в немецких и английских бомбардировщиков, он был достаточно умен, чтобы понять, о чем я спрашиваю. Но что значит «да»? Что отличает меня и деда? Как много? Это было архиважно для меня. Критически. Он смотрел мне в глаза, и я в который раз попался в его ловушку. Эмма была права на все сто процентов. Он контролирует меня. Потому что я хочу этого.

- Как жаль, что я не родился лет на восемьдесят раньше, - произнес я едва слышно, не зная, почему именно жаль. Я почти догадался. Его полуулыбка привела меня в еще большую злость. Я искал, искал ее причину в себе так глубоко, как только мог, отбросив стыд.

- Если бы я знал, я бы не отдал ему так много.

Себя. Я закончил за него. Мое сердце билось, казалось, в моих ушах. Если бы не мой дед, он достался бы только мне. Мой. Я нашел это, то, отчего мне хочется рычать, убить кого-то. Открутить кому-нибудь голову. Я хотел, чтобы Енох был моим. Чтобы в его жизни никогда не появлялся мой дед, только я. От невыразимой ярости мне свело руки. Я отпустил его рубашку, но вместо того, чтобы отойти от него, я положил руки на его плечи. Поднял на шею. Горячая кожа под моими ладонями лишь ухудшала мой очередной психоз. Я прижался лбом к его лбу. Он смотрел на меня так, как будто пытался перекопать все внутри меня. Он ждал подвоха, ждал признаков того, что сделал когда-то мой дед. Что бы это ни было, я не собираюсь повторять его ошибки. Смотри, сколько нужно.

Его лицо было так близко от моего. Мне казалось, что он даже не дышал. От напряжения и ярости я звенел внутри себя, как натянутая струна. Я напоминал себе ребенка, который увидел игрушку его жизни, только вот Енох не был игрушкой. Он был тем, чего я так хотел, чего не мог добиться, как бы близко к нему не оказался. Мне было так мало его.

- Он когда-нибудь…

- Нет.

Как ор мог знать то, о чем я хочу спросить его? Я злился еще больше. Я хочу услышать, что он никогда не трогал Еноха. Никто, кроме меня. Его длинные темные ресницы дрогнули. Он моргнул и отвел взгляд.

- Как ты можешь знать, о чем я хочу спросить тебя? – спросил я тихо. Его нос касался моего носа.

- Потому что я не могу это сказать, - еще тише откликнулся он. Его холодная здоровая рука легка на мою руку. Я позволил ему переплести пальцы с моими. Как мне удовлетворить этот голод до тебя, Енох? Как мне перестать гадать, какой пустотой я являюсь, если мечтаю сожрать тебя всего без остатка? Еще немного, и я совершил бы что-нибудь непоправимое просто потому, что хотел избавиться от этого. Я молил его отпихнуть меня. Я молил его предотвратить то, к чему я шел километровыми шагами. Он закрыл глаза и оттолкнул меня.

От досады я едва не застонал.

- Не думаю, что моя одежда будет лучше, чем то, что осталось от Эйба, - произнес он как ни в чем не бывало. Он хотел натянуть свитер сам, но и здесь я помог ему, закусив губу. Быстро и деловито. Запрещая себе даже думать о том, что я мог совершить.

- Не хочу искать, - пробормотал я, хотя дело было не в этом. В тот момент я ненавидел деда да то, что он сделал с Енохом. Мне достались его осколки. Я чувствовал, что внутри него кто-то невообразимо горячий, полный сил. Был когда-то, пока он не разделил себя на части, которыми жертвовал, чтобы вытаскивать моего деда. Что за вид монстров мы представляем с ним, если мы жрем близких нас людей, называя это жертвами и подвигами? Я стянул мокрую и грязную одежду, наспех вытираясь полотенцем. От него удушающе пахло стиральным порошком, так, что, казалось, я провонял им насквозь. Енох бросил мне все, что могло удержаться на мне, и я принялся подворачивать штаны и закатывать рукава. Не думая, я обмотал цепь вокруг шеи дважды, лишь бы не потерять медальон. Он скрылся под тремя слоями одежды, которая также пахла порошком.

Если бы она пахла Енохом, я сошел бы с ума.

Вскоре мы стояли во дворе дома странных детей, молча отдавая дань памяти замечательным годам. Похороны Виктора были чем-то очень значимым, но не для меня. Мне было стыдно за тот укол ревности, который я ощутил, когда Енох положил на грудь Виктора одного из своих гомункулов. Но я тут же одернул себя. Идиотизм – ревновать к мертвецам.

Мы брели к докам под покровом ночи, похоронная процессия детей с жалкими пожитками, на лицах которых было столько же скорби, сколько и на простых детях этой войны. На нашем пути в доки нам никто не мешал, и вскоре мы распределились по лодкам, ухитрившись впихнуть только часть наших вещей. Остальное пришлось спрятать в лодочном сарае, но скорее для того, чтобы скрыть факт нашего исчезновения. Никому из нас, ну, может быть, за исключением Клэр, не верилось, что мы вернемся сюда. Я греб в одной лодке с Хью, Енохом и Эммой. Эмма постоянно твердила, что может грести не хуже мальчика, Енох же молчал, устроившись на деревянном возвышении возле моих ног. Дерево лодки было ювелирно высушено Эммой, и все же запах плесени все равно преследовал нас. Мы плыли молча, сохраняя подобие энтузиазм до конца волнорезов. Когда Эмма озвучила расстояние, я впал в глухое отчаяние. Меня нельзя было назвать сильным парнем, далеко не выносливым, но выбора у меня не было. Я греб в течении нескольких часов, стараясь не обращать внимания на жару. Я пожалел о теплых вещах, что натянул на себя. Мы двигались слишком медленно.

Я позволил себе отдаться невеселым мыслям. Что будет, когда мы переплывем пролив? Группа детей без единого взрослого вызовет подозрение даже у обычных людей. А ведь еще война. И твари. Чем больше я думал об этом, тем больше впадал в новые глубины отчаяния. Что мы можем? Среди нас есть совсем маленькие девочки. Наши способности поражают, но и они имеют предел. Я волновался за рану Еноха, хоть Эмма и прижгла ее. Я вообще волновался за него, и особенно из-за чертового медальона, греющего кожу над грудиной. Я снова вспомнил момент в его комнате, испытав своего рода волнение. Все могло быть понято двусмысленно. Почему-то мои мысли закончились на воспоминании о том, как я помогал ему переодеваться. Я видел голых парней на физкультуре миллион и один раз, и я не помню, чтобы меня это когда-то смущало. Но то, что я видел Еноха без рубашки, имело какой-то интригующий смысл, странную особенность, которая и рождало это волнение. Я рискнул подумать о том, что было бы, будь у меня в запасе хотя бы месяц. Ведь всего за несколько часов я буквально сошел с ума. Я никогда и ни в ком не испытывал подобной потребности. Енох дремал, подложив под голову на лавку рядом со мной свою сумку. Я мог беспрепятственно разглядывать его лицо, хотя я был уверен в том, что уже знаю его до последней черты. И все же я продолжал находить в нем что-то новое.

Туман настиг нас незаметно. Бронвин сочла это плохим знаком, я же больше волновался за свои руки. Натертые мозоли давно превратились из волдырей в эрозии, и я физически не мог держать весла. У Хью была та же проблема. С огромным опозданием я понял, что нужны были перчатки, но откуда мне знать особенности многочасовой гребли? В тумане мы моментально потеряли нужное направление. Поднявшийся ветер не сулил ничего хорошего.

До сих пор мне кажется, что берег за проливом мне приснился. Мы выползли на негт мокрые до трусов, изможденные и лишенные всякой надежды. Если бы не Оливия, мы бы утонули. В этом не могло быть никаких сомнений. Я не мог даже сполоснуть руки холодной водой – морская вода была соленой, и от боли я бы мог и сознание потерять. Еще пару часов назад я думал, что устал смертельно, но я догреб и вылез на землю на ногах, хоть по ощущениям они не были моими. Земля была усеяна галькой, но я растянулся на ней во весь рост, дыша полной грудью. Руки саднило, я волновался о том, что не смогу их использовать вовсе. Можно было бы намазать их любым кремом, но почти весь наш багаж утонул в проливе. Я посмотрел на свои руки на фоне серого пасмурного неба. Это было жалкое зрелище. Боль пронзала все мое тело и поражала своим разнообразием, от тупой и ноющей боли в спине до саднящей в руках. Я хотел пить, мои губы пересохли, а тошнота от голода только усиливалась. Весь я был снова грязный, насквозь мокрый, оставленный на неизвестность под холодными порывами ветра. Я сел, стараясь вытереть лицо тыльной стороной кисти. Глаза щипало от соли, и я начинал замерзать. Больше всего на свете мне хотелось лечь, но я понимал, какая отличная мишень из нас, группы детей на пустынном берегу. Мы разбрелись с нехитрыми заданиями, однако успехом увенчалась только миссия Милларда. Он обнаружил укрытие в скале. Гораций принес менее утешительную новость: в небе вот-вот должны были появиться цеппелины, и судя по их курсу, они искали совсем не лодки. Здравый смысл подсказывал мне, что мы не могли интересовать этих людей, но я уже не удивился бы, узнав, что твари есть и там. Или, по крайней мере, верные им люди. Все были согласны воспользоваться укрытием, чтобы передохнуть. Я отказывался верить глазам, сообщавшим мне, что даже у Бронвин есть свой предел. Мы волочили ноги с гальки на песок, пока не добрались до укрытия. Только под сводом из камня мы наконец услышали гул моторов. Миллард первым вспомнил о лодках и следах, и мы бросились за ними, не обращая внимания на боль в мышцах и ничего не видящие от усталости глаза. Наконец мы устроились в сыром, холодном каменном укрытии, без вещей, еды и воды. Здесь почти не было света, и Эмма, как ни старалась, ничего ярче маленького огонька размером со свечу, сообразить не могла. Я упал в темноту, привалившись к стене. Меня трясло. Нужно было просто не думать о холоде, я много раз делал так в детстве, но пережитый стресс давал мне свое. Я даже не пошевелился, когда кто-то приблизился ко мне. Я не мог больше переживать или удивляться. Я просто позволил Еноху устроиться рядом с собой. Ему пришлось сесть на весла, помогая нам в шторм, и я даже в абсолютной тьме знал, что он еще более измучен, чем я. Холод не собирался отпускать нас, а высушить одежду не было никакого варианта. Мой нос моментально заполнился водянистыми соплями, вероятно, из-за того, что в моих ботинках хлюпала вода. Я хотел спать и не знал, можно ли. Глаза болели, и я не смог их закрыть. Наконец я ощутил, как Енох касается моей руки. Удивительно, но даже в полной темноте я отлично знал, что рядом со мной он и никто другой. Я интуитивно развернулся к нему лицом. Забыв о собственном плохом состоянии, я притянул Еноха к себе, надеясь, что меня хватит на то, чтобы его согреть. Поначалу мне было еще холоднее от его не менее мокрой одежды и волос, но минута за минутой между нами росло тепло. Я хотел видеть его в моих руках. Вместо этого я довольствовался лишь его запахом и холодными руками в моих руках. Он пошевелился, и его голова легла на мое плечо. Я замер, ощущая, как его присутствие стирает прочие неудобства. С каждой секундой я все больше понимал, что я ненормален. Не существовало никакой нормальной причины, по которой мои руки сводит от желания… Я мысленно застонал. Мне моментально стало жарко от стыда. Я просто отлично согрелся, сгорая внутри от идиотских наваждений. Я только сильнее сжал его руки в своих руках, запрещая им сдвигаться даже на миллиметр. Енох засыпал. От его теплого сонного дыхания меня накрыла волна мурашек, и я тут же похолодел. Я ясно ощущал все места, которыми только касался его тела. Вес его головы на моем плече слегка увеличился, и я понял, что Еноху удалось заснуть. Я завидовал ему. Мое сердце вытанцовывало дикие пляски, а я тратил все силы на то, чтобы держать его так, как еще могли объяснить приличия. Меня крутило от потребностей не хуже пустотного голода. Я хотел обнять его.