What if..? (СИ)

- Нет, правда, Джес, у меня хватит денег, чтобы купить… половину этой клиники.

- А вторая?

- Что вторая? – не понимает Ал.

- Вторая половина как же? – Джесси лениво ковыряется в пачке и со второго раза ему удается выудить оттуда сигарету. Он сует ее в опухшие губы. Ал поспешно протягивает ему зажигалку. Его пальцы все еще дрожат, поэтому высечь огонь удается только с третьего раза. Причем с каждым разом он краснеет все больше. Джесси же сидит по-прежнему вальяжно и неподвижно, глаза, прищуренные на солнце, с ленивым любопытством устремлены прямо на Ала. Подкуривает он не сразу.

- Расслабься, Ал… - медленно говорит Джесси, делая шумный выдох. – Тебя это не касается. Прибереги свои денежки, пока я выйду отсюда. И мы укатим с тобой в Мексику.

- В Мексику? Почему в Мексику? – Геттер кажется жалким и потерянным.

- Потому что кактусы, Ал, - Джесси оглядывает скучающим взглядом дворик для прогулок. В этом месте он не был еще ни разу. Только деньги Ала открыли для Джесси эту роскошь. Свидание длиною в час. И Джесси с легкой неприязнью пытается не замечать, как каждые пять минут Ал смотрит на часы, и как с каждым таким взглядом он все глубже впадает в панику от того, как мало времени у них осталось. Джесси делает очередную затяжку и прислушивается к слабому пересвисту каких-то невидимых глазу птиц.

- Да, только теперь ты отсюда не скоро выйдешь, - глухо произносит Ал, сверля Джесси глазами. – Проклятье, Джесс, зачем ты хотел… убить своего доктора?

Джесси пожимает плечами и стучит пальцем по сигарете, сбивая давно уже упавший пепел.

- Я… не совсем уверен, что я_хотел_ его убить. Честно говоря, я вообще ни черта не помню о том дне. Вообще, сеансы электросудорожной терапии плохо сказываются на памяти. Это все знают. – Джесси замолкает и стремительно уносится мыслями прочь. Его глаза стекленеют. После короткого молчания, очнувшись, он продолжает: - Зато, может, они перестанут, наконец, выжигать мне мозг, - он натянуто улыбается, - и будут вместо этого травить меня таблетками… Кстати о таблетках. Надеюсь, ты не будешь против, если мы прихватим с собой в Мексику одного местного психа? – Джесси старается придать улыбке немного естественности. Он знает, что ради одной этой улыбки Ал согласится даже на то, чтобы прихватить с собой половину всех здешних психов. Но Ал сдвигает брови, он в замешательстве.

- Кого ты хочешь… прихватить? – он нервно сглатывает и подается к Джесси всем корпусом. Деревянный столик скрипит под его локтями. Джесси выпускает в лицо Ала идеальное колечко дыма и, облизнув губы, улыбается. Он молчит.

- Не волнуйся ты так, Алан, - словно передумав, говорит Джесси серьезно, - когда я выйду отсюда, мой мозг, скорее всего, превратится в кашу. Кому я тогда буду нужен? – Джесси стремительно поднимается со стула. – Ты, например, будешь вытирать мне… допустим, слюни? – для полноты картины Джесси тут же пускает несколько пузырей, которые лопаются и стекают слюной по подбородку. На губах его играет неуверенная улыбка, взгляд с интересом устремлен на Ала. Тот поднимается со стула и берет лицо Джесси в ладони. В его глазах Джесси видит собственное отражение, тонущее в вязкой, словно болото, любви. Ал целует его в подбородок, и Джесси отстраняется. Он отворачивается, щелчком отбрасывает окурок в нежный розовый куст, и до скрипа в зубах сжимает челюсти.

- Мне ты всегда будешь нужен, - раздается за его спиной, он поворачивается вполоборота и смотрит на Ала.

- Это-то меня и пугает… - тихо отвечает Джесси, и ему все равно, слышит его кто-нибудь или нет.

***

- Вы хотите спросить меня о чем-то, Уилл?

Вопросы в голове Уилла неуправляемой толпой бросаются задаваться, но застревают, не сумев протиснуться, в горле. Грэм только открывает и закрывает рот, словно задыхающаяся на горячем песке рыба. И пальцы его дрожат, поэтому он прячет их за спиной, они там прижимаются к мокрой от холодного пота рубашке, но дрожать по-прежнему продолжают.

- Вы правы. Говорить вообще много не нужно. За людей говорит действие. Либо бездействие. Остальное не имеет никакого значения. Ваши фантазии, мысли, сны, надежды, желания. Только то, что вы делаете, влияет на историю в том или ином масштабе, – Ганнибал чуть заметно пожимает плечами. - И все.

Уилл недоверчиво смотрит на неподвижно сидящего в кресле человека. Его «Я» - в горделивой осанке, властном взгляде, бесконечном спокойствии полуприкрытых глаз - настолько очевидное и безусловное, что Уилл начинает искренне верить в его бессмертие.

- Что вы сказали ему? Перед тем, как… - наконец, выдавливает из себя Уилл.

- Допустим, я сказал, что для достижения его цели ему понадобится нечто более действенное, чем сунуть голову в духовку.

- Каких… целей?

Ганнибал устало улыбается.

- Зачем вам, Уилл, знать о безысходности других, вы из своей-то выбраться не можете.

- И это ваша профессиональная точка зрения? – усмехается Уилл.

- Для меня нет безвыходных положений. Но вы… вы как слепые котята, - его улыбка из усталой превращается в нежную, с толикой жалости. – Вас надо направлять и подталкивать, а то вы так и умрете от голода в двух шагах от миски с молоком.

- Вы могли умереть, - Уилла передергивает от звука собственного голоса. Потому что он дрогнул, он стал жалким, не сумев скрыть стыд за то, что действительно боялся этого.

- Вы могли предупредить, - слышит он в ответ не украшенную никакой знакомой ему эмоцией фразу. Бесцветная констатация факта. Да, он мог. – Я мог бы спросить, почему вы этого не сделали, но вы и без того достаточно мучаете себя. А мне вас жаль.

- Это все, что я у вас вызываю? Жалость? – Уилл твердит себе мысленно: «Остановись», но сделать этого не может. Его уносит прочь вихрь обиды, сомнений, стыда и злости. Ему хочется провалиться сквозь землю, тем более после этой действительно жалкой фразы. Почему у него нет такого самообладания, как у доктора? Возможно, потому, что он не хладнокровный маньяк-убийца… Ведь нет? Его внутренний диалог прерывает голос доктора Лектера:

- Жалость для меня – уже непозволительная роскошь, Уилл.

Доктор не спеша поднимается, застегивает на пиджаке пуговицу и, заложив руки за спину, делает несколько шагов по комнате. Грэм молчит, он прикидывает в уме, насколько сильно разочарован доктор Лектер его, Грэма, поступком. Приходит к выводу, что сильно. Несмотря на всю показную степенность и хладнокровие, а так же на то, что диалога сегодня у них никак не складывается, доктор Лектер не спешит заканчивать встречу. Он продолжает в полном молчании отмерять степенными шагами пространство перед креслом Уилла Грэма. Шаги становятся громче, когда Лектер приближается, и тогда все процессы в организме Уилла замирают. В голове расплывается свинец, в груди что-то неприятно тянет, зудит и ноет. А когда Ганнибал проходит мимо и шаги его становятся тише, тело Грэма снова живет, снова функционирует, снова ждет и снова пытается найти хоть какую-нибудь тему для разговора. Тишина гнетет его сильнее угрызений собственной совести. Грэм всей душой ненавидит этот мучительный метроном, он был бы рад сорваться с места и бежать, спрятаться в своей палате, но сидит. Он просто не представляет себя вне этого кабинета, вне этих шагов, вне этого парализующего аромата, которым пропитано все вокруг, в том числе – и главным образом – сам Уилл.

Доктор останавливается, смотрит на часы и переводит взгляд на Грэма. Уилл знает, что он собирается сказать, и только сильнее сжимает мокрыми пальцами подлокотники кресла. Капризный ребенок в его голове заранее твердит упрямое «Не пойду».

- Я думаю, на сегодня достаточно, - словно предлагая чашечку кофе, вежливо произносит Ганнибал. Он берет со стола свой блокнот и направляется к двери. – За вами сейчас придут.

А Грэма медленно сковывает немой тягучий страх. Страх того, что Ганнибал через какие-то секунды покинет комнату, и будет удаляться все дальше и дальше. Уилл неподвижно смотрит перед собой, делая вид, что бесконечно занят, размышляя. Но каждая клетка его кожи в этот момент представляет собой миниатюрный магнит, который безнадежно пытается притянуть проходящего мимо, собирающегося куда-то доктора. «Не уходи» - звучит в голове Грэма, но Ганнибал уходит. «Останься» - но доктор вежливо улыбается, прощаясь легким поклоном. А потом рвется та теплая живая нить между ними, и ее обрывки тлеют под грязными ботинками чьих-то чужих ног. Грэм сидит все в той же оцепенелой позе и слушает, как в полной тишине лопаются и кровоточат разочарованием магнитики его кожи.