Конагер

Плотный мужчина чуть-чуть приоткрыл дверь и выглянул наружу.

— Одна из лошадей лежит. Придется сначала обрезать постромки.

— Так обрежьте, — согласился Логан и кинул мужчине длинный охотничий нож с тяжелым лезвием и острый как бритва. Тот поколебался одно мгновение и выскользнул наружу. Стоя на коленях, он быстрыми взмахами ножа перерезал ремни упряжи. Схватив кнут, хлестнул ближайшую лошадь, и она помчалась, увлекая за собой остальных. Через секунду, сильно накренясь, дилижанс промчался через двор, сбив по дороге индейца, который неожиданно выскочил из-за кедрового бревна.

Человек, обрезавший постромки, метнулся к двери, но споткнулся, его быстро втащили в дом, когда пули забарабанили по двери и стене. И снова воцарилась тишина.

Девушка перешла от раненого, лежавшего на полу, к Бену Логану. Работая точно и ловко, она промыла и забинтовала его раны.

Снаружи не раздавалось ни звука. День клонился к закату, дневная жара сменилась вечерней прохладой.

— Как думаешь, Бен, — спросил Логана мужчина с квадратным лицом, — уйдут они ночью или останутся и будут драться?

Бен пожал плечами.

— Наверное, уйдут. Не в характере краснокожих продолжать проигранный бой, а ведь за сегодняшний день они потеряли больше народу, чем при иных столкновениях с армией. Я полагаю, они постараются забрать своего убитого; возможно, попытаются увести лошадей. Но, вероятно, они все же уйдут. — Помолчав, он добавил: — Они умеют считать не хуже нас с вами и знают, что здесь, за каменной стеной, пятеро стрелков. Индейцы не из тех, кто кладет жизнь за медали.

Долго, медленно тянулся вечер; еще дольше и медленней — лунная ночь.

Несколько раз, просто для острастки, обороняющиеся палили вдоль загона, который хорошо был виден из хижины. Только дальняя его сторона не просматривалась. На заре лошади все еще стояли на месте, однако тело убитого индейца исчезло, а к десяти часам утра они поняли, что осада снята.

— Не волнуйтесь, — предупредил Логан. — Если дилижанс не прибудет в Плазу вовремя, солдаты выйдут на поиски.

И они пришли… сорок всадников, целый отряд в полном вооружении.

Глава 5

Апачи появились и исчезли. Напавший на хижину бродячий отряд, как выяснилось позже, пришел с мексиканской границы, из индейских становищ в дальних горах Сьерра-Мадре.

Эви Тил смотрела на побуревшую осеннюю степь и думала о превратностях судьбы, о величии жизни. Всего неделя миновала с тех пор, как она увидела в окно первого индейца, а ей казалось, что прошла уже целая вечность. Столько всего случилось — бой, кровь, страдания, радость спасения! События пронеслись, буря разметала людей. А земля, окружающая их, осталась такой, как и была. Что изменилось в прерии? Да ничего. Тот же покой, те же первозданная сила и безучастность!

Но апачи оставили след в душах Эви и детей. Отныне они всегда будут начеку, осторожны и осмотрительны. Однако противостояние сделало их сильнее, ибо они встретились с врагом лицом к лицу и выстояли.

И еще кое-что обрела Эви Тил — впервые почувствовала себя здесь спокойно, по-настоящему спокойно. До сих пор она считала эту землю враждебной, даже боролась против нее. Но невозможно все время воевать с землей, равно как и с морем. Приходится учиться жить с ней вместе, принадлежать ей, соответствовать ее времени и ее пути. Эви вдруг ощутила, что земля — это тоже живое существо. Она дышала ветром, плакала дождем, мрачнела под тучами и веселела под солнцем.

Когда Эви попала сюда, ее ужаснула заброшенность их дома посреди бескрайних необитаемых просторов. Теперь же хижина уже не казалась ей чем-то чужеродным на этих холмах. Она уже не выглядела как нечто привнесенное извне, а превратилась в часть пейзажа. Да и сама Эви. Разве она та же, какой приехала сюда несколько месяцев назад? Все началось с игры света и тени на поверхности травяного моря. Земля как бы протянула ей руку. Но теперь она должна создать что-нибудь свое, нельзя оставлять землю творить в одиночестве.

— Лабан! Руфь! — позвала ребят Эви. — Давайте разобьем цветник и вырастим цветы.

Дети поглядели на нее с удивлением и в радостном нетерпении.

— Мы выкопаем степные растения и посадим их у дверей, — пояснила Эви. — Лабан, ты начнешь первый. Возьми заступ и вскопай грядки по обеим сторонам, от крыльца до угла. Глубину бери четыре фута. Руфь, а мы пойдем за цветами. Найдем маргаритки, и еще я где-то видела индейские гребешки… Пошли!

Когда они вернулись, неся полную корзину бережно выкопанных стебельков, Лабан уже вскопал грядки, разрыхлил их и полил водой.

— Хорошо бы еще посадить деревья, — предложила Руфь. — У нас достаточно воды, а возле ручья растет несколько молодых тополей.

До сумерек они обсуждали, как разместить деревья, чтобы они давали тень хижине и в то же время не мешали дилижансам.

Теперь, уложив детей, Эви часто выходила из хижины, чтобы посмотреть на яркие, безмолвные звезды, прислушаться к ветру, пообщаться с землей. Это было ее личное время, когда она забывала о заботах дня и просто стояла, чувствуя, как ветер касается ее волос, как земля отдает накопленное тепло, и жалобный крик койотов далеко в степи уже не внушал ей страх.

В окне хижины неярко светилась лампа, потому что масло следовало экономить.

До Эви доносилось, как топчутся и время от времени фыркают лошади в загоне или чем-то рассерженный конь бьет копытом.

Джейкоб погиб…

Теперь она поверила в это. Она не знала, как и где он нашел свою смерть — убит или тяжело ранен, — но ни на мгновение не сомневалась, что он не мог так просто исчезнуть, бросив их на произвол судьбы. Джейкоб был слишком предан своему долгу, и для него много значили его дом и дети.

Он никогда не испытывал к ней нежности и, скорее всего, не любил ее. Даже в редкие минуты близости он казался ей не в своей тарелке; и все же она чувствовала, что со временем муж по-своему к ней привязался. Он принадлежал к тем миллионам замкнутых мужчин, которые не умеют по-настоящему выразить свои чувства и, более того, считают это неприличным.

А она нуждалась в любви и нежности и испытывала страшное одиночество рядом с Джейкобом, но не в его силах было дать ей любовь, которой она так отчаянно ждала, о которой так долго мечтала.

Уже второй раз смерть близкого человека ставила Эви в чрезвычайно сложную ситуацию. Тогда, три года назад, сойдя в могилу, отец не только лишил ее финансовой поддержки, оставив совершенно одну в незнакомом месте, но и унес с собой ее мечты.

Он всегда был полон различных планов — как правило, очень непрактичных, но они давали надежды. Отец не мог жить без мечты и недолго огорчался, когда рушились его прожекты, он тут же посвящал всего себя следующему; его увлеченность питала ее собственные фантазии, в которых обязательно где-то на горизонте маячил некий Сказочный Принц, молодой, красивый и нежный, ищущий по свету ее — одну-единственную.

С отцом она похоронила свои мечты о Сказочном Принце: Джейкоб под эту категорию никак не подходил, он больше напоминал скалу, о которую она могла опереться, когда жизнь поворачивалась к ней своей уродливой стороной. Без денег, без дома, без крыши над головой, без шанса найти работу — она приняла его предложение.

И вот она снова осталась одна. Правда, с прежним одиночеством это не имело ничего общего, потому что с ней были дети, которые в ней нуждались. Они нуждались в ней так же сильно, как и она в них. А еще у них был дом, семья. Без этого она снова бы стала тем, чем прежде — потерянной девчонкой в жестоком мире, где одинокой женщине не на что рассчитывать.

Прохлада ночи наводила на мысль, что где-то далеко прошли дожди. Эви помешкала еще минутку, вошла в дом и закрыла за собой дверь на брус. Она немного постояла, прислушиваясь к детскому дыханию на чердаке; оглядела полутемную комнату, освещенную лампой да отсветом углей в очаге.

Двуспальная кровать, стол, лавка, стулья, начищенные до блеска кастрюли и сковородки на стене… твердо утоптанный земляной пол… Будет ли у них когда-нибудь деревянный пол — теперь, когда Джейкоба нет в живых?