Техасский рейнджер

— Отлично, Дьюан; значит, будем сражаться. Возможно, так будет даже проще. Ребята горят желанием подраться. Давай, выкладывай свой план!

— Поставьте по одному человеку на каждом углу этой улицы, у самой границы города. Пусть они прячутся там с ружьями, чтобы не дать улизнуть ни одному бандиту, если мы их отпустим. Я подробно осмотрел здание банка. Оно очень подходит для наших целей. Оставьте четырех человек здесь, в комнате, перед зданием банка, — по двое у каждого открытого окна. Пусть не высовываются, пока не начнется игра. Они нужны здесь на случай, если хитрые бандиты заподозрят неладное прежде, чем сойдут с коней или войдут внутрь банка. Остальных людей расставьте внутри за конторками кассиров, где они могут укрыться. Предупредите обо всем банковских руководителей и ни в коем случае не разрешайте им закрывать банк. Вам понадобиться их содействие. Пусть они позаботятся о сохранности золота. Но клерки и кассиры должны быть за своими окошечками, когда появится Поггин. Он сперва заглянет внутрь, прежде чем спрыгнет с седла. Они не делают ошибок, эти ребята. Мы либо перехитрим их, либо проиграем. После того, как вы проинструктируете банковских чиновников, посылайте своих людей по очереди, одного за другим. Главное — никакой спешки, возни, суеты, ничего необычного, что могло бы привлечь внимание.

— Отлично. Превосходно! А где ты собираешься поджидать бандитов?

Дьюан расслышал вопрос Мак-Нелли, и он как-то особенно задел его. Казалось, он говорил и планировал все чисто механически. Но вопрос о его собственной роли в предстоящих событиях поставил его в тупик, и он задумался, опустив голову.

— Так где же будешь ты, Дьюан? — настаивал Мак-Нелли, испытующе глядя на него.

— Я буду ждать перед входом… сразу за дверью, — с усилием произнес Дьюан.

— Зачем? — удивился капитан.

— Ну… — неуверенно начал Дьюан. — Поггин первый сойдет с коня и начнет операцию. Но остальные тоже не останутся далеко позади. Они последуют за ним, потому что смогут действовать, только очутившись внутри. В том-то и вся загвоздка: они не должны свободно пройти в помещение банка, поскольку проникнув сюда, они сразу пустят в ход револьверы. А это может угрожать жизни многим. Если удастся, мы должны остановить их сразу при входе.

— Но ведь ты спрячешься? — спросил Мак-Нелли.

— Спрячусь? — подобная мысль и в голову не приходила Дьюану,

— Там широкий дверной проем, нечто вроде круглого холла, вестибюль с несколькими ступенями, ведущими в банк. В вестибюле есть еще одна дверь; не знаю, правда, куда она ведет. Мы можем поставить там людей. И ты там можешь укрыться.

Дьюан ответил молчанием.

— Послушай, Дьюан, — взволнованно начал Мак-Нелли. — Ты ведь не станешь нарываться на ненужный риск. Ты ведь укроешься вместе с нами?

— Нет! — вырвалось у Дьюана.

Мак-Нелли уставился на него, и странный отблеск понимания, казалось, осветил его лицо.

— Дьюан, я не могу приказывать тебе сегодня, — отчетливо произнес он. — Я только советую. Стоит ли тебе брать на себя дополнительный риск? Ты сослужил великую службу нашему делу — уже сослужил! Ты тысячекратно оправдал свое помилование. Ты вернул себе доброе имя. Губернатор, адъютант-генерал, — целый штат будет вставать в твою честь! Игра почти закончена. Мы уничтожим этих бандитов, если не всех, то достаточно, чтобы избавиться от них навсегда. Поэтому послушай: неужели тебе, рейнджеру, так необходимо рисковать больше, чем твоему капитану?

И снова Дьюан промолчал. Он оказался заключенным между двумя противоборствующими силами. И та из них, чей могучий прилив, казалось, готов был вот-вот разорвать удерживавшие ее узы, по-видимому, начинала брать верх. Другая, отступающая сторона, более слабая, обрела наконец голос.

— Капитан, вы хотите иметь уверенность в благополучном исходе дела? — спросил Дьюан.

— Разумеется.

— Я указал вам путь. Мне одному известны особенности тех людей, с которыми нам придется столкнуться. Пока я не могу сказать, где я буду и что я сделаю. В подобных случаях все решают мгновения. Но я буду там, где надо!

Мак-Нелли развел руками, беспомощно взглянул на своего странного и симпатичного рейнджера и покачал головой.

— Теперь, когда ты выполнил задание — устроил бандитам западню, — как ты думаешь, честно ли будет по отношению к мисс Лонгстрет поступать так, как собираешься ты? — многозначительно спросил он, понизив голос.

Дьюан вздрогнул, словно могучее дерево, подрубленное под корень. Он посмотрел на капитана так, будто увидел перед собой привидение.

— Ты ведь можешь завоевать ее расположение, Дьюан! — безжалостно продолжил капитан рейнджеров. — О, тебе меня не обмануть! Я понял все сразу, в первую минуту. Примешь участие в схватке вместе с нами из укрытия — и вернешься к ней. Ты сослужишь службу делу техасских рейнджеров, как никто другой. Я приму твою отставку. Ты станешь свободным, уважаемым, счастливым. Ведь девушка тебя любит! Я прочел это в ее глазах. Она…

Резким жестом Дьюан оборвал речь капитана. Он вскочил на ноги, и столпившиеся вокруг рейнджеры отшатнулись от него. Он остался по-прежнему хмурым, замкнутым, молчаливым, но что-то в нем переменилось, из-за чего он стал еще более мрачным и отчужденным.

— Хватит! С меня довольно, — с печалью в голосе сказал он. — Я уже решил. Согласны вы с моим планом — или я сам встречу Поггина и его шайку?

Мак-Нелли выругался и снова развел руками, на этот раз с неприкрытой досадой. В его темных глазах светился немой укор, когда они в последний раз остановились на Дьюане.

Дьюан остался в одиночестве.

Никогда еще его сознание не было столь ясным, четким и удивительно логичным в понимании сложных и неумолимых импульсов, руководивших до сих пор его странными поступками. Он твердо решил встретиться в поединке с Поггином до того, как кому-нибудь другому представится такая возможность, — сначала с Поггином, затем с остальными! Он был настолько тверд в своем решении, что казалось, будто окаменел в момент его принятия.

Почему? И тут наступило прозрение. Он больше не был рейнджером. Он больше не заботиться об интересах штата. Он больше не думал об освобождении общества от опасных преступников, об избавлении страны от помехи на ее пути к прогрессу и процветанию. Он хотел убить Поггина. Знаменательно было то, что он совсем забыл об остальных бандитах. Он был классным стрелком, опытным, умелым, азартным и страшным. Кровь его отца, его скрытная и болезненная наследственность, дух его матери, ее могучий, несгибаемый инстинкт выживания пионеров и первопроходцев, — все это было в нем; и убийства, следовавшие одно за другим, дикие, страшные годы изгнания и преследований помимо его воли сделали его рабом своего револьвера. Он понял это теперь с горечью и безнадежным отчаянием. У него хватило ума, чтобы возненавидеть то, во что он сейчас превратился. Наконец подошел момент, когда он стал испытывать дрожь под воздействием неукротимой, безжалостной, нечеловеческой жажды убийства, присущей стрелкам-профессионалам. Давным-давно Дьюан, казалось, навеки похоронили этот ужас, тяготевший над людьми его образа жизни, — потребность в убийстве очередной жертвы, чтобы избавиться от гнетущей, лишающей сна и покоя памяти о предыдущей. Но эта потребность постоянно таилась под спудом в его сознании, и теперь проявилась, более страшная, более могучая, усиленная благодаря долгому отдыху, многократно умноженная неистовыми страстями, свойственными и неизбежными для дикого и странного порождения техасского пограничья — стрелка-профессионала. Страстями настолько грубыми, настолько неизменными, настолько примитивными, что они едва ли могли существовать среди мыслящих людей. Поистине, достойный штришок в его характеристике! И еще тщеславная гордыня от того, что он быстрее всех умеет управиться с револьвером! И еще ревнивое чувство к любому возможному сопернику!

Дьюан не мог в это поверить. Но выход был однозначен, без вариантов. То, чего он так боялся многие годы, стало чудовищной реальностью. Самоуважение, чувство собственного достоинства, остатки чести, за которые он цеплялся во время изгнания, — все это мгновенно слетело с него, словно чешуя. Он остался голый, с обнаженной душой — душой Каина. С тех пор, когда на нем было выжжено первое клеймо, он был обречен. Но теперь, когда его израненная кровоточащая совесть оказалась бессильной перед его хищным тигриным инстинктом, он погиб. Это были его слова. Он сам признал это. И как последний смертельный удар, довершающий его полное уничтожение, душа, которую он презирал, внезапно дрогнула и затрепетала при мысли о Рей Лонгстрет.