Техасский рейнджер

Хриплый, насмешливый голос прервался. Нелль отступил на шаг от товарища, которого ненавидел. Покрытый испариной, измученный, осунувшийся, он весь дрожал от возбуждения, но выглядел величественно.

— Бак Дьюан, ты помнишь Хардина? — спросил он едва слышал голосом.

— Да, — ответил Дьюан, и мгновенное прозрение подсказало ему намерения Нелля.

— Ты встретил его… заставил его взяться за оружие… и убил его?

— Да.

— Хардин был моим лучшим другом!

Челюсти его туго сомкнулись, а губы сжались в тонкую прямую линию.

Комната погрузилась в молчание. Не стало слышно даже дыхания. Время слов миновало. В этой долгий момент тревожного ожидания тело Нелля постепенно напрягалось, и в конце концов он перестал дрожать. Он пригнулся. Глаза его сверкали яростным огнем.

Дьюан наблюдал за ним. Он ждал. Он уловил мысль Нелля — момент, когда его напряженные мышцы дрогнули, сбросив оцепенение. Тогда он выхватил револьвер.

Сквозь дым выстрела он увидел две красные вспышки пламени. Пули Нелля с тупым стуком врезались в потолок. Он упал с криком, словно дикий зверь, смертельно раненный охотником.

Дьюан не видел, как умирал Нелль. Он смотрел на Поггина. А Поггин, словно громом пораженный, ошеломленно глядел на распростертого на полу товарища.

Флетчер бросился к Дьюану, держа руки высоко поднятым вверх.

— Убирайся отсюда, проклятый лжец, или тебе придется убить также и меня! — кричал он. Все еще с поднятыми руками, он плечами и всем телом вытолкал Дьюана из комнаты.

Дьюан вскочил в седло, пришпорил лошадь и умчался прочь.

Глава 23

Дьюан вернулся в Фэйрдейл и разбил лагерь неподалеку в мескитовых зарослях, где и скрывался до двадцать третьего числа. Эти несколько дней показалась ему вечностью. Он постоянно думал о том, что минута, когда он обязан будет навлечь позор на Рей Лонгстрет, медленно, но неотвратимо приближается. За время своего бесконечного ожидания он познал, что такое любовь и долг. Когда, наконец, наступил намеченный день, он помчался как безумный вниз по крутому склону, перепрыгивая через валуны, с треском ломясь через заросли кустарника, и в ушах его звучал не только свист ветра. Какая-то тяжкая обуза висела на нем.

Одна сторона его сознания, похоже, была неизменно направлена на осуществление твердой цели, в то время, как другая представляла собой беспорядочное скопление торопливых отрывочных мыслей и чувств. Он никак не мог успокоиться. Почти бессознательно он все быстрее и быстрее гнал свою лошадь. Энергичные действия, казалось, ослабляли гнетущее, подавляющее настроение, детали его менее тягостным. Но чем дальше он продвигался вперед, тем труднее ему было продолжать путь. Неужели он вынужден будет отвернуться от любви, счастья, а возможно, и самой жизни?

Не было смысла двигаться дальше, прежде чем он не обретет абсолютной уверенности в себе. В мозгу Дьюана сформировалось четкое и ясное понимание того, что при таком настроении он никогда не сможет выполнить работу, которая требовала от него полного напряжения всех его физических и духовных сил. Он ухватился за эту мысль. Несколько раз он придерживал коня, затем остановился, впрочем, лишь для того, чтобы снова двинуться вперед. Наконец, поднявшись на пологий водораздел, он увидел впереди зеленые сады и светлые домики Фэйрдейла, и это зрелище явилось решающим аргументом в его споре с самим собой. На склоне водораздела росли мескиты, и Дьюан отыскал в них уютное тенистое местечко. Был полдень, жаркий, знойный, с ослепительным солнцем и без малейшего ветерка. Здесь Дьюан должен будет дать решительный бой противнику. Он совершенно переменился; он не в состоянии был вернуть себе прежнюю сущность; он уже не был человеком, каким помнил себя прежде. Он знал причину всего этого. И причиной была Рей Лонгстрет. Искушения терзали его. Представить ее своей женой! Невероятно! Тем не менее, коварная мысль была предательски соблазнительной. Дьюан вообразил себе дом. Он видел себя, едущим мимо плантаций сахарного тростника, хлопковых и рисовых полей, возвращающимся домой, в старый, величественный особняк, где длинноухие собаки приветствуют его радостным лаем, и женщина ждет и встречает его счастливой и очаровательной улыбкой. Там могут быть… обязательно должны быть дети. И в сердце Дьюана зародилась какое-то новое, необычное чувство, приводившее его в трепетное смущение. Там будут дети! И Рей будет их матерью! Жизнь, о которой одинокий изгнанник всегда мечтал и которой был лишен. Он видел ее перед собой, ощущал словно воочию.

Но за всем этим, и над другими призрачными мечтами, возвышалась фигура капитана Мак-Нелли. При мысли о нам в душу Дьюана проник смертельный холод. Ибо он знал: что бы ни случилось, он должен будет убить либо Лонгстрета, либо Лоусона. В этом он был совершенно уверен. Лонгстрета, правда, можно попытаться заманить в ловушку и арестовать, но Лоусон лишен здравого смысла, лишен самообладания, лишен чувства страха. Он будет рычать, как пантера, и хвататься за револьвер. И его придется убить. Подобный исход, наряду с любыми другими, следовало учитывать.

Эти размышления наполняли Дьюана горечью, ожесточали и очерствляли его душу — наиболее подходящее состояние для выполнения его трудной и опасной роли. Он вновь и вновь погружался в свои обманчивые, несбыточные мечтания, невыносимо мучительные теперь из-за безнадежной любви. Он гнал прочь от себя эти мечты. На их месте возникали образы смуглолицего Лонгстрета с его проницательным, острым взглядом, или угрюмого, злобного Лоусона с его порочным лицом, и затем вдруг возвращалось прежнее странное желание, во сто крат более волнующее и мрачное, встретиться в поединке с Поггином один на один.

Около часа пополудни Дьюан приехал в Фэйрдейл. Улицы большей частью были пустынны. Он направился прямо на розыски Мортона и Циммера. Он нашел их, обеспокоенных, хмурых, встревоженных; они до сих пор не знали, какую роль он сыграл в Орде. По их сообщению, Лонгстрет уже находился здесь. Возможно, он вернулся домой также в полном неведении о случившимся.

Дьюан приказал им быть наготове в городе со своими людьми на случай, если ему понадобиться их помощь. Затем, стиснув зубы, он направился на ранчо Лонгстрета.

Дьюан незаметно проскользнул через густую траву и кусты и уже приближался к скрытой галерее, когда услыхал знакомые громкие, злые голоса. Лонгстрет и Лоусон опять спорили между собой. Счастливая звезда Дьюана не подвела его и на сей раз! У него не было какого-нибудь определенного плана действий, но в мозгу у него мгновенно возникали сотни разнообразных вариантов. Он твердо решил идти на любой риск, но не убивать Лонгстрета. Оба мужчины находились на галерее. Дьюан прокрался к границе зарослей и, низко пригнувшись, стал ждать подходящего момента.

Лонгстрет выглядел усталым и изнуренным. Он был в одной рубашке без пояса. В руке он держал револьвер, который затем положил на столик у стены.

Лоусон, красный, разгоряченный и потный, весь опухший от беспрерывного пьянства, казался однако абсолютно трезвым и имел вид отчаявшегося человека, стоявшего у своей последней черты. Так оно, в сущности, и было, хотя он и не подозревал об этом.

— Какие у тебя новости? Можешь не бояться задеть мои чувства, — сказал Лоусон.

— Рей призналась в своем расположении к рейнджеру, — ответил Лонгстрет.

Дьюану показалось, что Лоусона хватит удар. У него и без того была толстая короткая шея, и прилив крови заставил его рвануть мягкий воротник сорочки. Дьюан молча продолжал ждать своего случая, спокойный, хладнокровный, зажав все свои чувства в стальные тиски воли.

— Но почему вдруг твоя дочь заинтересовалась этим рейнджером? — настаивал Лоусон.

— Потому что она любит его, а он любит ее.

Дьюан с любопытством наблюдал за реакцией Лоусона. Такое заявление должно было произвести на него впечатление разорвавшейся бомбы. Был ли Лонгстрет искренен? В чем заключалась его игра?

Лоусон, к которому вернулся, наконец, дар речи, осыпал проклятиями Рей, затем рейнджера и в конце концов Лонгстрета.