Как был покорен Запад

— Глупая болтовня, — заметил Лайнус. — Кому дури хватит везти женщин сюда, в индейскую страну? А кроме того, зачем их сюда везти? Шкурок становится все меньше… а больше тут и нет ничего. Такого, чтоб вспомнить стоило.

— Земля… люди земли хотят.

— Ну, на этот счет им найдут что сказать сиу… сиу note 6, и шайены note 7, и арапахо.

— Ты там на востоке гляди в оба, — предупредил Уильямс, — не то враз все потеряешь… Там на востоке дикости больше, чем во всех здешних горах. Я слышал, в тамошних местах бабы просто сами под мужиков ложатся… не то что в индейской стране, где ты должен отдать воину за его скво пару одеял и двух, а то и трех пони.

Два дня Лайнус ехал вместе с трапперами. Потом они расстались. Ветер был холодный, но на склонах холмов появились зеленые заплаты, деревья покрывались листьями. То здесь, то там виднелись темные пятна — земля была еще влажной от недавно стаявшего снега.

Лайнус Ролингз соблюдал осторожность. Все-таки это была страна племени юта.

Если бы все индейцы были такие, как шошоны, не-персе иди чинуки-плоскогодовые — тогда другое дело. Человек может узнать их, а узнать их — значит полюбить. Не-персе похваляются тем, что ни один воин их племени никогда не убил белого человека, и Лайнус был готов этому поверить.

Но здесь была страна ютов. В списке врагов ни одно племя не было опаснее для белых, чем юта; а следом за ютами в этом списке шли арапахо…

Глава вторая

Ева Прескотт стояла одна, на несколько шагов позади своей семьи, и разглядывала суда, теснящиеся на реке Гудзон и на Эри-канале. Берег был завален высокими штабелями тюков, корзин и бочек, разных товаров и домашних вещей — все это ожидало отправки на Запад. Ничто из прежней жизни на ферме или в крохотной соседней деревушке не напоминало ей подобное зрелище.

Крупные, просто одетые мужчины толкались вокруг, орали, добродушно бранились — грузили или разгружали суда и фургоны. Мимо громыхали огромные повозки, запряженные такими большими лошадьми, каких она в жизни не видела — это были першероны и клейдесдальские тяжеловозы. С реки доносились пронзительные свистки, звон колоколов, шипение выпускаемого пара.

Вокруг Прескоттов толпились другие эмигранты, такие же, как они сами, топтались возле своего багажа и сложенной одежды, ожидая, пока их вызовут грузиться на баржу, отправляющуюся по каналу. Они тоже оборвали все связи, бросили позади все знакомое и привычное и отважились двинуться на новые и пугающие земли.

Оглядываясь вокруг, она видела мужчин, похожих на ее отца; они громко разговаривали о стране Огайо, о том, как будут занимать новую землю, о новых возможностях, о черноземе, ливнях и диких животных, на которых они будут охотиться. Они говорили громко, чтобы скрыть смятение и тревогу; конечно, одно дело болтать о рискованной затее, строить планы — тут сколько хочешь простора для восторгов, горячности, предположений, но вот по-настоящему начинать новую жизнь, забрать семью и шагнуть в полную неизвестность, как все люди здесь, — это дело совсем другое.

Раньше они были смелее, и Ева, зная таких людей, не сомневалась, что смелость к ним вернется… но теперь они опасались точно так же, как она…

Сердце у нее колотилось, в горле стоял ком. Вся эта суета вокруг была какая-то чужая, непонятная. Эти мужчины с дерзкими глазами, проталкивающиеся мимо нее, с криками выполняющие свою работу, — что им за дело до нее, до всей ее семьи? Но время от времени ее глаза перехватывали смелые, одобрительные взгляды, которые дали ей понять, что этим мужчинам может быть до нее дело… по крайней мере, в одном определенном смысле.

Ева с удивлением поняла, что такие взгляды не столько возмущают ее, сколько будоражат и доставляют удовольствие. Там, дома, все мужчины были разложены по полочкам; знала она тех, что были женаты и потому отпадали, знала и одиноких. Она могла точно оценить степень интереса к ней каждого мужчины, понимала, что означает или мог бы означать этот интерес — но сама не испытывала интереса ни к одному из них.

Точно так же они знали ее. Знали, что легко завоевать ее никому не под силу, не раз наталкивались на ее высокомерное пренебрежение, когда являлись поухаживать, подумывая о женитьбе. Так что она не особенно сожалела о том, что оставалось позади — если не считать, что она расставалась со всем знакомым и понятным.

Она покидала знакомые поля и деревья, школу, где научилась читать, писать и складывать числа, дом, где ей была известна каждая скрипучая половица, где она могла заранее сказать, как будет гореть очаг в ясный или пасмурный день, или когда поднимется сильный ветер…

Здесь, в Олбани, она чувствовала себя неловко, вся сжималась — от пыли, угольной копоти и суматохи. Зеленые поля в родных местах такие свежие и прохладные. Это был дом… раньше — а теперь это больше уже не ее дом…

Ферма продана. Чужие ноги ступают теперь по половицам дома — что ж, очень хорошо. Она чувствовала, что там ее уже больше ничего не ждет.

«Уж слишком ты много мечтаешь!» — говаривал ей часто отец, как всегда наполовину ворчливым, но неизменно ласковым тоном — и это была правда. А теперь ее мечты жили на западе, где-то на Огайо…

Она лишь смутно представляла себе, где течет река Огайо, где лежит земля, куда они едут, эта неизвестная земля, их земля, которая будет принадлежать им по праву первопоселенцев… которую никто не видел. У отца даже карты не было — да и существовала ли вообще такая карта? Все, что они видели — это несколько линий, нацарапанных на земле у заднего крыльца. Какой-то бродяга прочертил палочкой течение реки Огайо и показал, где лежат свободные земли, которые разрешено занимать.

Страна Огайо — это дикий запад, пустынный, нетронутый край. И в этот край они собрались…

Вот уже несколько лет слышит она это название — Огайо… и теперь оно как будто выжжено в мозгу. Люди говорили о нем, как о земле обетованной.

Неподалеку какой-то бородатый мужчина со знанием дела толковал о реках Миссури и Платт, о путешествиях на кильботе и торговле пушниной. Он рассказывал двум подвыпившим речникам с Канала об индейцах, что живут в диких местах вдоль этих рек. Она в жизни не слышала про эти отдаленные реки — для нее и Огайо протекала уже где-то далеко-далеко.

Ева была девушка замкнутая и сдержанная. Вот и сейчас она молча следила за суетой вокруг, но мысли ее были далеко — в этой пока неизвестной стране Огайо. Если она не смогла никого найти себе дома, как можно надеяться, что кто-то встретится там, где людей еще меньше? Многим из ее подружек пришлось удовольствоваться куда меньшим, чем они мечтали. Когда девушке переваливает за восемнадцать, ею постепенно начинает овладевать отчаяние… Но эти неотвязные мысли никак не отражались у нее на лице.

Впереди рядом с родителями стояла ее шестнадцатилетняя сестра Лилит, тоненькая и красивая. Она резко повернулась и подошла к Еве.

— Ой, Ева, до чего интересно, да? Только я никак в толк не возьму, зачем нам ехать на запад. Почему мы не могли остаться здесь?

— Папа — фермер. Ему надо ехать туда, где есть свободная земля, которую можно занять, обрабатывать. Ну, а насчет остального, так ты скоро убедишься, что все это страшно скучно. Все интересно, пока оно для тебя новое, пока ты не привыкла, не разобралась, что к чему… а потом оно становится обыденным и нудным…

— Но разве тебе никогда не хотелось делать что-нибудь другое, не такое как раньше? Знаешь, Ева, я тебя порой вообще не понимаю!

— А как ты можешь меня понять? Иногда мне кажется, что ты и себя-то не понимаешь.

Лилит быстро покосилась на сестру.

— Но ты-то понимаешь, да? Я имею в виду, что ты знаешь, чего ты хочешь, и всякое такое. Хотела бы я так… — она наморщила лоб. — Ева, я не знаю, что со мною делается. Знаю только одно — что мне не хочется ничего этого… ни фермы, ни вообще… — Она оглянулась на забитую судами реку. — Может, я гадкая? Или просто дурочка? Понимаешь, я мечтаю о многом… о невозможных вещах.