Пастырь пустыни

Телеграмма была адресована тем, кто отправил его в эту далекую миссию. Затем Ингрэм снова пошел по улице к своей хижине.

Ему хотелось бежать, но он заставил себя идти неторопливо. Ему хотелось пробираться до дома задворками, но он сдержался и продолжил свой путь сквозь толпу мужчин и женщин. Еще несколько мальчишек выбежали на дорогу, чтобы подразнить священника. Он услышал, как мать отозвала своих отпрысков:

— Мальчики, оставьте этого никчемного беднягу в покое!

Это было сказано о нем!

Входя в свою хижину, Ингрэм снова вспомнил, что сегодня воскресенье. Тогда он достал Библию и начал читать, заставляя себя вникать в текст, до тех пор, пока через порог не упала тень, протянувшись по полу до его ног.

Это был монах-доминиканец.

Он вошел и протянул руку. Ингрэм даже не взглянул на нее.

Тогда брат Педро сказал:

— Я многое предполагал, брат. Но о таком я и подумать не мог. Я думал, все решится просто, с помощью оружия. Я даже не представлял, что может быть что-то еще хуже! — Помолчав, он добавил: — Брат, я понимаю тебя. Остальные не видят истины. Сейчас ты их ненавидишь. Впоследствии ты поймешь, что они — как дети. Прости их, если можешь. Не сегодня, это слишком трудно. Но завтра.

Сказав это, он вышел также тихо, как вошел, и, переваливаясь, как обычно ходят толстяки, направился вниз по улице.

Спустя некоторое время монах поравнялся с домом Васы. В саду копошилась мать семейства, прервавшая свои домашние дела, чтобы наконец заняться овощами. Брат Педро прислонился к изгороди и заговорил с ней.

— Как Астрид?

— Девочка лежит в постели, — сказала миссис Васа. — Ей очень плохо.

— Плохо? — переспросил монах. — А что врачи говорят по этому поводу?

— А, врачам об этом знать нечего. В некоторых делах врачи бессильны, брат.

Педро побрел дальше по улице. Он зашел в гостиницу, где бездельники-отдыхающие обрушили на него град приветствий, предлагая разнообразную выпивку. Монах отказался от всего, не потому что считал ниже своего достоинства выпить кружку пива (или пульке, если была такая возможность), а потому, что обычно пил дома, а не в салуне. В дальнем углу гостиницы он встретил Рыжего Моффета.

Рыжий приветствовал его. Но поскольку монах молча продолжал свой путь, высокий ковбой встал перед ним.

— Послушай, Педро! В чем дело? Ты меня не видишь?

— Я не хочу говорить с тобой, Рыжий, — ответил священник. — Потому что если я заговорю, то могу не сдержаться.

— Полагаю, ты имеешь в виду Ингрэма, — сказал здоровяк.

— Я имею в виду Ингрэма.

— Ну а что я должен был сделать, по-твоему? Поднять на него пистолет?

— Могу я сказать то, что думаю, Рыжий?

— Валяй, старина. Ты можешь говорить все, что хочешь.

— Тогда я скажу тебе, что совершенно уверен — если бы ему не мешали угрызения совести, Ингрэм мог бы в одиночку уложить любых двух мужчин в этом городе!

— Это что, шутка? — спросил Моффет.

— Это не шутка, а достовернейший неопровержимый факт.

— Послушай, брат, этот парень — трус!

— Не говори мне это, Рыжий. Ингрэм просто держит себя в руках. Он не будет драться из принципа — даже ради спасения своей шкуры. И сейчас ты на гребне, а он — на дне. Но я не удивлюсь, если в один прекрасный день он поменяется с тобой ролями!

— Пусть поторопится, — хмыкнул Рыжий. — Этот трус получил свое. Он телеграфировал, чтобы его забрали отсюда.

— Неужели?

— Да, он завопил о помощи! — Рыжий злобно усмехнулся, не скрывая своего удовлетворения.

— Очень хорошо, — сказал доминиканец. — Он просит, чтобы его сменили на посту, потому что считает, что больше не может принести здесь пользу — после того, как ты опозорил его. Но говорю тебе, Рыжий — для тебя эта история еще не кончилась. Она будет очень-очень длинной!

Не сказав больше ни слова, монах с мрачным лицом вышел из гостиницы, оставив Рыжего Моффета стоять, погрузившись в раздумья.

Перейдя речушку, священник шел через беднейший район города, пока не оказался в кварталах своих соотечественников. Тема, занимавшая их умы, была той же, что и в более зажиточном районе Биллмэна.

К доминиканцу обратился прихрамывающий парень, только что вышедший из больницы:

— Брат, это правда, что наш друг, сеньор Ингрэм — не настоящий мужчина?

— Кто сказал тебе это? — рявкнул Педро.

— Но ведь… его высекли, как собаку!

— Хочешь, я скажу тебе одну вещь, друг мой?

— Да.

— Это большой секрет, амиго.

— Так скажи мне, брат!

— Этот сеньор Ингрэм — тихий человек. Но придет время, и все увидят, что он «muy diablo»!

Невозможно перевести эту фразу — «муи дьябло». Она означает «сущий дьявол» или «сам дьявол». Но она имеет и другой смысл. Можно сказать «муи дьябло» о человеке, не похожем на других, «белой вороне». А еще это выражение можно использовать, говоря о динамитном патроне. Услышав эти слова, батрак-пеон вытаращил глаза. Он ни на секунду не усомнился в словах монаха.

— Я буду хранить этот секрет! — воскликнул он. — Но… когда сеньор Ингрэм начнет действовать?

— Это знает только Бог и его совесть. Он начнет действовать в свое время!

Педро молча смотрел, как батрак убегает прочь. Он знал, что через полчаса весь город будет знать секрет о том, что сеньор Ингрэм, священник, каким-то мистическим образом является «муи дьябло». Брат Педро был в этом уверен.

10. Магия труда

Слухи в Биллмэне, как и во всех небольших западных городках, передвигаются со скоростью и неуловимостью змеи. Поэтому, переходя из уст в уста, среди жителей быстро распространилась новость о том, что Ингрэм, несмотря на полученное от рук Рыжего Моффета унижение, сильнее, чем кажется; что он на самом деле «муи дьябло». Священник просто выжидает время. И очень скоро случится то, что покажет людям его истинную сущность.

Слыша это, ковбои пожимали плечами и готовы были расхохотаться. Но слова эти не шли у них из головы. Было что-то в твердой походке Ингрэма, когда он шел по улицам в день своего позора, что заставляло задуматься. Люди повторяли про себя слова «муи дьябло» — и становились серьезнее. Наконец история достигла ушей Астрид Васа; девушка внезапно села в кровати, сверкая глазами.

Кто знает?

За пять минут она оделась. Еще через пять минут она была на улице, торопливо направляясь к Ингрэму.

Она обнаружила его стоявшим в хижине с телеграммой в руке, в которой говорилось, что заменить его на посту в Биллмэне прямо сейчас нет возможности и что он должен оставаться на этой должности неопределенное время. А пока ему следует описать в деталях, что случилось.

Услышав голос Астрид, зовущей его по имени, Ингрэм вышел на солнце и встал с опущенной головой, слегка наклонившись вперед, как борец, готовящийся получить удар. Девушка растерялась.

— Я только хотела сказать, Реджи, что написала ту записку, не подумав. Я надеюсь, что не обидела тебя… я имею в виду… я думала…

Он поднял голову и посмотрел ей в глаза. Астрид легонько всхлипнула.

— Лучше бы я ее никогда не писала! — скорбно сказала она. — Я очень сожалею. И я не знала, что ты будешь… что ты… Ну, скажи хоть что-нибудь! — внезапно воскликнула девушка.

Юноша не проронил ни слова. Его молчание не было молчанием надувшегося ребенка. Нет, скорее он молчал как человек, которому нужно спокойно все обдумать. Словно невидимая рука оттолкнула Астрид от священника. Она почувствовала, что никогда больше не сможет быть с ним рядом.

Астрид начала сожалеть о сделанном, и сожалеть горько. Нельзя сказать, что она знала, что было на уме у мистера Ингрэма, или что он был за человек — но она чувствовала, что он отличается от всех остальных мужчин Биллмэна. А Астрид любила новизну.

— Ты не простишь меня! — простонала она вдруг.

— Простить? — хрипло повторил юноша. — О, да, я прощаю вас!

Никаких эмоций не было в этих словах. Он словно читал эти слова по книге, и это оказалось для Астрид горше, нежели самое гневное обвинение. Она выскочила на улицу и бросилась домой.