Собрание сочинений. Том 1

К исходу долгого и сухого лета низкие холмы, подступавшие к белым стенам крепости, все больше и больше напоминали своим цветом кожаную куртку коменданта и сама природа словно бы переняла его сухой и жесткий взгляд. Земля потрескалась от жажды; порча напала на сады и виноградники, а дождь, которого так долго ждали и о котором так горячо молили небо, все не выпадал. Небо, сухое и безжалостное, как правый глаз коменданта, не проронило ни капли. Ропот недовольства, разговоры о непокорстве среди индейцев достигали его слуха; он только крепче сжимал зубы, туже затягивал узел на своем черном платке да отыскал свою толедскую шпагу.

К исходу последнего дня 1798 года, в час вечерней молитвы комендант одиноко сидел в караульном помещении. Он больше не посещал службы святой церкви, а забирался в эти минуты в какой-нибудь укромный уголок, где и предавался молчаливому раздумью. Отсветы пламени играли на балках низкого потолка, оставляя согбенную фигуру коменданта во мраке. Погруженный в свои мысли, он почувствовал вдруг прикосновение маленькой ручки к своей руке и, опустив взгляд, увидел рядом со своим коленом фигурку Пакиты, его маленькой ученицы-индианки. «А, ты, малюточка, — сказал комендант, и в интонации, с которой произнес он уменьшительный эпитет, столь характерный для его родного языка, было нечто от прежней его доброты. — Что делаешь ты здесь, милочка? И разве ты не боишься того, кого все сторонятся и перед кем трепещут?»

«Нет, — с готовностью отозвалась маленькая индианка, — в темноте не боюсь. Я слышу ваш голос — он прежний; и чувствую вашу руку — она тоже прежняя; но я не вижу вашего глаза, сеньор команданте. Только его я и боюсь, а он, о сеньор, о отец мой, — произнесла девочка, простирая к нему ручонки, — он ведь, я знаю, не ваш собственный!»

Комендант вздрогнул и отвернулся. Потом, справившись с волнением, он грустно поцеловал Пакиту в лоб и велел ей уйти. А несколькими часами позже, когда тишина воцарилась в крепости, комендант добрался до своего ложа и мирно уснул.

Примерно в середине ночной вахты какая-то неясная фигура протиснулась через низкое сводчатое окно в комнату коменданта. Другие фигуры двигались в это время по плацу, и комендант мог бы увидеть их, если бы не спал столь безмятежным сном. Незнакомец бесшумно приблизился к ложу и прислушался к глубокому дыханию спящего. Потом индеец поднял руку, и что-то сверкнуло в отсветах огня; еще мгновение, и все недоумения, мучившие Херменегильдо Сальватиерру, были бы разрешены разом, однако внезапно дикарь вздрогнул и в ужасе попятился. Комендант Сальватиерра продолжал мирно спать, но правый глаз его, широко раскрытый и неподвижный, холодно и пристально смотрел на убийцу. Индеец в ужасе рухнул наземь, и звук его падения разбудил спящего.

Потребовалось лишь мгновение для того, чтобы комендант вскочил на ноги, схватил шпагу и обрушил град ударов на мятежных язычников, заполнивших к этому времени комнату. Помощь подоспела вовремя, и взбунтовавшиеся индейцы были вскоре оттеснены за стены крепости, однако в потасовке комендант получил удар по правому глазу, и теперь, подняв к лицу руку, комендант обнаружил, что глаз его исчез. Его так и не удалось найти, и никогда более, к огорчению или радости, не украшал он правую глазницу коменданта.

А с исчезновением глаза рассеялись и чары, тяготевшие над Сан-Карлосом. Дождь пролился на истомившуюся землю, вернув ей силы, мир и согласие между священнослужителем и воином были восстановлены, зеленая трава вновь заколыхалась на иссохших склонах, дети стали по-прежнему толпиться вокруг своего воинственного наставника; в церкви снова зазвучала «Te Deum» — хвала господу, и идиллическое спокойствие вновь благословило прекрасные долины Сан-Карлоса. А где-то вдали пробирался все дальше к югу «Генерал Корт» и его капитан Пелег Скаддер выменивал у индейцев меха на бусы и сбывал вождям стеклянные глаза, деревянные ноги и другие бостонские товары.

Перевод Б. Носика

ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ ГВАРДЕЙЦЕВ

Соч. Александра Дюма

ГЛАВА I,

свидетельствующая о благородном происхождении клиентов провансальскою трактирщика

Двадцать лет спустя провансальский трактирщик гигантского роста стоял, вглядываясь в облако пыли на большой дороге.

Облако пыли возвещало приближение путешественника. В это время года путешественники были редки на большой дороге между Парижем и Провансом.

Сердце трактирщика возликовало. Обернувшись к госпоже Перигор, своей супруге, и погладив свой белый фартук, он сказал:

— Сен-Дени! Поспеши накрыть скатерть. Добавь на стол бутылку шарльвуа. Этот путешественник, который скачет так быстро, судя по его скорости, должен быть монсеньером.

И в самом деле, когда путешественник в форме мушкетера подъехал к дверям гостиницы, видно было, что он не жалел своего коня. Бросив поводья трактирщику, он легко спрыгнул на землю. Это был молодой человек лет двадцати четырех, говоривший с едва заметным гасконским акцентом.

— Я голоден, morbleu [46]. Я желаю обедать!

Гигант-хозяин поклонился и провел его в уютную комнату, где стоял стол, уставленный роскошными яствами. Мушкетер тотчас принялся за дело. Дичь, рыба и pâtes [47] исчезали друг за другом. Перигор вздыхал при виде этого опустошения. Приезжий остановился только один раз.

— Вина!

Перигор принес вино. Приезжий выпил дюжину бутылок. Наконец он встал и собрался ехать. Обратясь к стоящему в ожидании хозяину, он сказал:

— Поставь на счет.

— На чье имя, ваша светлость? — с тревогой спросил Перигор.

— На имя его высокопреосвященства!

— Мазарини? — воскликнул трактирщик.

— Совершенно верно. Приведи мою лошадь! — И мушкетер, сев на своего любимого коня, ускакал.

Трактирщик медленно вернулся в гостиницу. Не успел он войти во двор, как топот копыт снова привлек его к воротам. Подъехал юный мушкетер, на редкость стройный и изящный.

— Parbleu, любезный Перигор, я умираю с голоду. Что у тебя есть на обед?

— Оленина, каплуны, жаворонки и голуби, ваше превосходительство, — отвечал услужливый хозяин, кланяясь до земли.

— Достаточно! — Юный мушкетер соскочил с седла и вошел в гостиницу. Усевшись за стол, вновь накрытый заботливым Перигором, он очистил его так же быстро, как и первый посетитель.

— Вина, мой славный Перигор, — сказал изящный юный мушкетер, как только смог произнести хоть слово.

Перигор принес три дюжины шарльвуа. Юноша осушил их одним глотком.

— Прощай, Перигор, — небрежно бросил он, махнув рукою, когда, предшествуемый изумленным хозяином, медленно двинулся к дверям.

— Но, ваша светлость, а как же счет? — сказал пораженный Перигор.

— А, счет? Запиши.

— На чье имя?

— На имя королевы.

— Как, на имя ее величества?

— Совершенно верно. Adieu, мой добрый Перигор! — И изящный незнакомец уехал. Последовало молчание, в продолжение которого трактирщик жалобно глядел на свою супругу. Вдруг топот копыт заставил его вздрогнуть, и в дверях показался господин аристократической наружности.

— Ах, — приветливо сказал вельможа. — Уж не обманывают ли меня мои глаза? Нет, это радушный и щедрый Перигор. Послушай, Перигор. Я голоден. Я умираю. Я бы охотно пообедал.

Трактирщик снова уставил стол яствами.

И снова он был опустошен, как нивы Египта, обглоданные чудовищным нашествием саранчи. Приезжий поднял голову.

— Принеси мне еще курицу, любезный Перигор.

— Невозможно, ваше сиятельство, кладовая пуста.

— Ну тогда копченый окорок.

— Невозможно, ваша светлость, ветчины больше нет.

— В таком случае, вина!

Хозяин принес сто сорок четыре бутылки. Вельможа выпил их все подряд.

— Когда нечего есть, можно пить, — благодушно сказал аристократ-приезжий.