«Литке» идет на Запад!

Захватив инструменты, третий механик Желтовский полез в огневую коробку. Капли воды падали вниз, обжигая тело. Погасла свеча, не выдержав высокой температуры. Раскрыв рот, как рыба, вытащенная на берег, третий механик исправлял связи и дымогарные трубки. Ледорез чуть накренился, форсируя льды. Вода потекла к незащищенной ноге, расплавленным металлом лизнула ступню. Желтовский взвыл от боли и, теряя силы, продолжал ремонт. Вылез он из котла, когда последняя связь была заделана, застонав, опустился на чугунные плиты кочегарки и выбыл из строя на добрую треть похода.

Котел зажгли снова.

Но несчастье никогда не приходит одно.

Нам памятен день отхода из Касадодока. К борту ледореза подъехал на моторке старший мастер — высохший, как гриб, старик-японец. Он бережно поднял на палубу коричневый ящик и торжественно вручил его первому штурману. Ящик — виктрола — до сих пор стоит в красном уголке «Литке». На его стенке большими буквами выведено по-русски:

«Подарка от Касадодока».

Это был первый подарок.

Второй мы получили нежданно под мысом Шмидта. Наклепанный в трех местах, отремонтированный для вида, форштевень «пустил слезу». Зловеще журча, соленая вода Чукотского моря сочилась в форпик. Кочегары перегибались через поручни полубака, разглядывали форштевень и невесело смеялись:

— Подарка от Касадодока!

Сквозь выбитые заклепки вода проникла в трюм и подступала к аварийному запасу продовольствия. В Чукотском море мы жили авралами: перетаскивали на верхнюю палубу громоздкие ящики с консервами, мешки с мукой, штивали уголь, взятый в бухте Провиденья, латали корпус цементными ящиками. В свободное время слушали лекции профессора Визе и гидролога Березкина о Северном морском пути, искали белых медведей, остатки лагеря Шмидта в торосах и пресную воду в проталинах.

Двадцать седьмого июля наша вахта вывела судно к мысу Шелагскому.

— Тагам! — радостно сказал, передавая штурвал, мой партнер по вахте, матрос первого класса Варлаам Чочия. — Держи вдоль кромки на запад. Проскочили!

Пролив де-Лонга лежал позади, и пятнистый топорок, не отставая от ледореза, гортанно кричал над нами:

— Тагам на запад!

Куканов и Куква

Припав на крыло, самолет набирал высоту.

Стремительными рывками проваливалась вниз бездонная глубь прогалины. Расстояние тупило изломанные острия торосов, сглаживало неровность раздробленных форштевнем полей, равняло бесформенные груды льдов с грязно-белым лежалым снегом. Дым, как тесто, обвисал по наклонной трубе «Литке», пушисто стлался на воде, затягивая пенистый след, оставленный разбегом амфибии.

Мотор важно гудел. Припав к борту кабинки, Дуплицкий, не отрываясь, смотрел назад, куда тысячью метров ниже убегал отбрасываемый скоростью полета ледорез. Оранжевое солнце несло круглосуточную вахту, бесстрастно освещая унылый полярный пейзаж. Покрытая венозными путами коротких разводьев, вокруг расстилалась ледовая пустыня Чукотского моря. Лиловые шапки Врангеля и Геральда расплывчато колебались в голубых далях.

Куканов вел самолет на запад, отыскивая выход из ледяного мешка, в который попал «Литке», пробиваясь к мысу Шмидта.

Двое суток, не смыкая усталых глаз, капитан пытался вывести судно на чистую воду. Двое суток штурманы поочередно взбирались на марс, водили биноклем по всем направлениям и мрачно кричали неизменную фразу:

— По горизонту торосы!

Ледорез повернул к острову Врангеля, избрав рискованный курс к северо-востоку. Мы шли наощупь, не зная глубин и состояния района. Ни один судоводитель не поднимался этик проходом. Белое пятно неизвестного лежало перед нами, предательски завлекая ширью прогалин, пока сплошная стена многолетних торосов не остановила нашего бега в шестидесяти милях от острова.

Тогда на глянцевитую гладь прогалины спустили амфибию, и бортмеханик заправил баки горючим.

— Внимание! — предупредил он пилота, проворачивая окантованный медью винт. — Контакт!

— Есть контакт! — отозвался Куканов, включая магнето.

Зеленая птица, вздрагивая крыльями, ринулась вперед. Нос лодки глубоко зарылся в воду. Каскады брызг взметнулись над кабиной.

— Надо убавить горючего, — подрулив к льдине, сказал Куканов. — Троих не возьмет.

— Слезайте, Куква, — распорядился Дуплицкий.

Бортмеханик неохотно спрыгнул на льдину.

Освобожденный от лишнего груза, самолет легко ушел в воздух. Куква огорченно махнул рукой: он не умел скрывать своих переживаний. Любопытство, свойственное двадцатитрехлетнему возрасту, заставило секретаря комсомольской ячейки придонской станицы поступить матросом на азовскую шаланду, затем — в летную школу, оттуда повлекло на границу с Америкой — в Уэллен.

Куканов улетел на разведку.

Чукчи хорошо запомнили белобрысого, всегда улыбчивого парня, который исполнял обязанности передвижной мастерской по ремонту «железных уток» [20] при полетах к лагерю Шмидта. Не любил его единственный человек — шаман с острова Колючина, вшивый старик Пенаульхен, хозяин яранги, где механик квартировал, приводя в надлежащий вид ферму шасси и моторную раму самолета Ляпидевского.

За год Куква обжился на Чукотке.

Слепые полеты в пургу от Биллингса до Уэллеиа научили механика величайшему арктическому искусству — терпению. Долгой зимней ночью, когда приходилось пережидать пургу в лагунах, пока спал в оленьем кукуле [21] пилот, он до рассвета возился с грелкой у трехмоторного «Н-4», разогревая застывшую воду.

Челюскинская эпопея была закончена, и перед тем как вернуться домой, Куканов сговорился с механиком, что через год они снова приедут в Уэллен. Разговор происходил в пассажирской каюте «Хабаровска».

После двухлетнего плена во льдах пароход бункеровался в похожей на горное озеро, окаймленной отвесными скалами просторной бухте Провидения. Куква смотрел в иллюминатор на голые берега чукотской земли и мысленно мчался в уютном купе владивостокского экспресса к вишневым садочкам Азовья.

— Старина, — позвал его Куканов, в раздумья проводя ладонью по лысине, — с «Литке» прислали радио. Начальник экспедиции Дуплицкий предлагает нам идти в сквозной поход.

— Фасонно! — вырвалось любимое словцо у механика.

— Думаю, что ничего не стрясется, если мы немного запоздаем домой, — помолчав, добавил пилот.

— Думаю, Кузьмич, что ничего не стрясется…

Так попал на «Литке» Семен Куква — бортмеханик амфибии «Ш-2».

Возвращаясь с мыса Шмидта бреющим полетом, Куканов искал «Литке».

Туман скрыл видимость. Бессильно багровел солнечный диск. В пятидесяти метрах под самолетом мчались извилистые трещины разводьев. Испуганно подскочил и плюхнулся в черную рябь дремавший на льдине морж.

Разведка была удачной. Серебристые полоски чистой воды змеились от устья реки Амгуэмы до мыса Якан. Под самым Рыркарпием огромная перемычка, закрыв путь к проливу де-Лонга, подступала к каменистым террасам берега. Дальше недоступным соседством темнело открытое море.

Пилот всматривался в молочную пелену. Хрустальные осколки тумана висели на иглах рыжеватой щетины его небритых щек. Обветренное лицо было сосредоточено и спокойно. Не отводя упорного взгляда от слюдяного козырька над кабиной, он рассчитанными движениями поднимал и опускал самолет.