На грани риска

Ночью ветер стал усиливаться, и 15 февраля к утру пурга разыгралась не на шутку. Ветер обрушился на стенки палатки с такой силой, словно намеревался напрочь сдуть ее с льдины. Мы все набились в маленькую КАПШ (в лагере Сомов запретил оставаться), кое-как притиснувшись друг к другу. Только дежурный время от времени выбирался наружу и, закрываясь от снежной круговерти, всматривался в ночь, напряженно вслушиваясь в завывание ветра, чтобы уловить шум торошения и подать сигнал тревоги. Под утро все проснулись от резкого толчка.

– Михал Михалыч, заторосило на севере от нас, - сказал Яковлев, всовывая голову в палатку. Все мигом выбрались из спальных мешков.

Сквозь надрывное гудение пурги с севера явственно доносились звуки торошения: треск и рокот шевелящегося льда. Они то затихали, то возобновлялись с новой силой.

Утро не принесло успокоения. Сквозь серую мглу испарений, поднявшихся над широкими разводьями, мы вновь увидели тревожную картину. Теперь уже торосы наступали с севера и северо-запада. Из тумана, словно белые призраки, вырастали ледяные горы, приближавшиеся к нам с неотвратимостью рока. Но сейчас бежать было некуда. Разве что обратно, в старый лагерь.

И несмотря на это, точно в назначенный срок радисты передали на землю очередную сводку погоды, а Миляев, заявив, что торошение не отражается на силах земного магнетизма, заново принялся устанавливать свои приборы для продолжения геомагнитных наблюдений. Ледоисследователи бродили по лагерю, замеряя трещины, рассматривая структуру ледяных глыб. Определение высоты ледяного вала подтвердило, что она достигла восьми метров. Только гидрологи остались временно не у дел, так как их лунки засыпало льдом и снегом. Но у Сомова и Никитина и без того хватало неотложных дел, связанных с перебазированием лагеря. Непогода угомонилась только шестнадцатого. Едва стих ветер, к югу и юго-западу от лагеря на поиск нового пристанища вышли две группы.

В палатке остались лишь мы с Зямой и вахтенный радист. Курко со Щетининым теперь круглосуточно держали связь с Большой землей. Радиограммы поступали одна за другой из Москвы и Ленинграда. Радисты на Шмидте и острове Врангеля вели за нами непрерывное радионаблюдение. Из Москвы сообщили, что готовится группа самолетов для проведения спасательной операции, и с каждой новой радиограммой в нас возрастала уверенность в своих силах, уверенность в успешном завершении дрейфа. Впрочем, теперь, когда самая страшная беда миновала, мы спокойно смотрели в будущее. Оно, конечно, нам не казалось розовым, но уж во всяком случае не черным.

Перебравшись вместе с Гудковичем через огромную трещину, по дну которой, словно в глубоком овраге, текли темные ручьи, мы вскарабкались на гребень вала, чуть не сокрушившего наш камбуз. Мрачная картина открылась перед нами. Со всех сторон виднелся исковерканный, изломанный лед. А между беспорядочными нагромождениями торосов чернели пятна открытой воды, уже чуть подернутой молодым ледком.

Мы возвратились к радиопалатке несколько подавленные увиденным. А какие известия принесут группы, отправившиеся на поиски "хорошей" льдины? Где среди этого разгула стихии можно отыскать хоть мало-мальски надежный островок льда? И все же такой островок удалось обнаружить на западе, километрах в полутора от старого лагеря. Правда, путь туда преграждают несколько нешироких трещин и три гряды торосов. Но это поле, хотя размер его всего километр в поперечнике, вполне надежно и, главное, почти не пострадало от февральского торошения. Конечно, переезд труден... Нечего и мечтать тащить через эту полосу препятствий все наше имущество. Это нам не под силу. Теперь вся надежда на ГАЗ-67, сиротливо мерзнувший у комаровской палатки. Вопрос в том, сумеет ли Миша поставить его на колеса. Если сумеет, то нам придется прокладывать дорогу к новой льдине: прорубить проходы в торосах, заровнять ямы, засыпать трещины.

Тишина непривычна, но приятна. Небо очистилось от туч, и молодая луна залила окрестности своим желтоватым светом. Правда, время от времени то там то здесь слышались вздохи и скрипы. Но это уже агония сил зла. Теперь они уже не кажутся ни подозрительными, ни пугающими: мы не такое видели!

17 февраля

Снова всю ночь гул торошении не дает нам уснуть. То в одном конце поля, то в другом раздается хруст ломающихся льдин. Трещину у палатки радистов исторосило, и вывороченные льдины стали частоколом. Трап сбросило в трещину и придавило льдом. Единственная радость - посветлело. А при дневном свете все воспринимаешь спокойнее. Вроде бы теперь знаешь, куда бежать, если начнется очередное наступление льдов.

Трое суток подряд мы работаем почти без отдыха. Прикорнем, забежим перекусить, хлебнем кружку чаю и снова за дело. Нас не оставляет тревога, что все повторится и мы не успеем спасти остатки нашего добра. Но пока наступило затишье.

Самое трудное - перетащить в новый лагерь палатки. Надо, во-первых, освободить их от снеговой обкладки, которая от мороза и ветра стала твердой, как бетон. Во-вторых, отбить наледь, сплошь покрывшую палаточный тент. Но самое трудное - вырубить палатку из ледяного фундамента, в который она вросла на полметра. И все это сделать осторожно, чтобы не повредить ткань. После долгих усилий удалось "выковырять" сначала палатку-радиостанцию, потом сомовское жилье.

Покончив с палатками, мы занялись сбором бензиновых остатков. Их совсем немного - всего три бочки. Правда, мы все еще уповали на бензин, остававшийся в отрубленных плоскостях самолета, хотя до сегодняшнего дня Комаров, считавшийся главным авиационным спецом и начальником аэродрома, использовать авиационный бензин для отопления не разрешал, требуя "санкции Москвы". Сомов уже дважды запрашивал по этому поводу начальство, но ответ почему-то задерживался. И вот сегодня из Главсевморпути пришло "добро". Но как мы ни рылись во всех подозрительных сугробах, как ни кидались к каждому черному пятну, ни плоскостей с бензином, ни каких-либо других самолетных остатков обнаружить не удалось. Заторосило ли их наступающими льдами, поглотил ли их океан - это осталось тайной. Но, главное, рухнули все надежды на "теплые денечки".