Новичок в Антарктиде

— Много разных взглядов, точек зрения, модных увлечений, — говорил Джон. — Одно время очень распространились хиппи, теперь их стало меньше. Я сам был хиппи и ходил босиком, но вести такую жизнь мне оказалось не по карману: модные лохмотья стоят очень дорого. Какой-нибудь программы у хиппи нет, это болезнь юности, и она проходит, но быстрее у тех, кому надо зарабатывать на жизнь. А что касается политики, то среди молодёжи очень популярны были Джон и Роберт Кеннеди, которые казались нам более прогрессивными и либеральными, чем их соперники. К сожалению, и братья Кеннеди не покончили с войной во Вьетнаме, о чём мечтала вся наша молодёжь, потому что мы не хотим погибать во имя каких-то очень туманных политических лозунгов…

Беседа с нами потребовала от Джона столь больших усилий, что он извинился и «выключился из игры». А я, горя нетерпением, набросился на Гусарова с просьбой рассказать о тех необычных визитах, которые были в наше отсутствие.

— У нас создалось впечатление, что туристы, прибывшие на американском судне, — это просто скучающие миллионеры, и развлекать их не было ни особого желания, ни времени, — сказал Геннадий. — Начальник станции предоставил в их распоряжение вездеход, они отправились на экскурсию, а мы продолжали заниматься своими делами. Вышел я из дому, вижу — навстречу мне идёт пожилая, но энергичная, спортивного склада женщина. Спрашивает по-английски, не знаю ли, где можно найти доктора. Я отрекомендовался и спросил, чем могу быть полезен. Оказалось, что в медицинской помощи она не нуждается, ей просто нужно перезарядить фотоаппарат, а у доктора, по слухам, имеется зарядный мешок.

Я выполнил её просьбу, и мы разговорились. Она сказала, что воспользовалась редкой возможностью повидать Антарктиду и очень сожалеет, что такое интересное путешествие ей довелось совершить без мужа: Эрнест очень любил путешествовать, он был известным в Америке писателем и объездил полмира.

— Хемингуэй? — спросил я.

— Да, — удивилась она.

— И вы… Мэри Хемингуэй?!

Она смотрела на меня и улыбалась. Я извинился и побежал за ребятами.

В одну минуту вся станция узнала, что в медпункте находится Мэри Хемингуэй, спутница жизни выдающегося писателя. Мы выставили на стол все лучшее, что хранилось в наших кладовых, угостили Мэри полярным обедом, расспрашивали её, танцевали с ней под радиолу. Метеоролог Энн Креэм принёс эстонский журнал с рассказом Хемингуэя и подарил его Мэри. Она была растрогана таким приёмом и долго сидела с нами в кают-компании, рассказывая о Хемингуэе, о том, что он всегда с большим интересом относился к нашей стране, высоко ценил советского читателя. Сама она уже один раз была в Советском Союзе и надеется, что и этот раз не последний.

Геннадий подарил мне фотографию: Мэри Хемингуэй в кругу полярников станции Беллинсгаузена. Я вспомнил мудрое изречение знакомого по Северу лётчика Горбачёва: «Все самое интересное происходит за день до вас или через день после вашего отлёта».

С Геннадием у меня ещё во время перехода на «Визе» установились добрососедские отношения. Целый месяц мы сидели за одним столом в кают-компании и, насколько я помню, не успели надоесть друг другу. Доктор молод, строен, высок и красив; карие глаза, чёрные волосы и острая бородка делают его похожим на разночинца времён Писарева. Впрочем, среди полярников такой тип не редкость: Валерий Чудаков, например, словно сошёл с картины Репина «Отказ от исповеди». До Беллинсгаузена Геннадий заведовал отделением в хирургической клинике известного ленинградского профессора Углова, где занимался изучением врождённых пороков сердца, и подготовил диссертацию. В Антарктиде доктор не новичок. В Девятую экспедицию он зимовал на Молодёжной, участвовал в походе Восток — Мирный и пришёл на вторую зимовку, умудрённый полярным опытом.

Здесь доктору Гусарову предстояло нанести два визита, после которых в чилийских газетах замелькало странное для русского уха созвучие: «Сеннади Гусардви».

Однако, прежде чем поведать эту историю, напомню читателю, что рядом с нашей станцией Беллинсгаузена, в нескольких стах метрах находится чилийская антарктическая база. У соседей, с которыми у наших ребят сложились исключительно дружеские отношения, доктор Гусаров пользовался особым расположением: не только благодаря личным качествам, но и потому, что на чилийской станции не было врача.

По первому зову и без специальных приглашений Геннадий приходил к чилийским друзьям и оказывал медицинскую помощь.

— Двадцать третьего декабря я навестил одного больного, — рассказывал Геннадий, — и тут ко мне подходит Хорхе Вилья, начальник станции. «Не можете ли дать по радио консультацию своему коллеге, с корабля „Пилото Пардо“? У одного офицера подозрение на аппендицит».

Чилийские радисты были уже наготове. Переговаривались мы с помощью морзянки. Меня спросили, не могу ли я вместо устной консультации прилететь на судно, чтобы в случае необходимости произвести операцию. Я поставил в известность начальника станции Симонова, получил, конечно, его «добро» и вскоре уже летел над морем: чилийцы не сомневались в нашем согласии и во время переговоров выслали вертолёт. Через полчаса я был на корабле, вместе с молодым судовым врачом-практикантом осмотрел офицера, подтвердил предполагаемый диагноз и немедленно сделал операцию. Действительно, промедление могло привести к беде: у больного был остро развившийся гнойный аппендицит. Отдохнув за чашкой кофе в каюте командира, я на вертолёте вернулся домой.

Прошло три недели. Неожиданный звонок с чилийской станции: простите за беспокойство, но с корабля «Пилото Пардо» за доктором Гусаровым вылетел вертолёт. И снова аппендицит! Я предупредил по радио, чтобы больного, не теряя времени, готовили к операции, и отправился на судно. Мой первый пациент, уже совершенно здоровый, весело встретил меня на палубе и провёл в операционную, где уже лежал на столе заболевший матрос. Минут за тридцать сделал операцию, пообедал и вылетел обратно, буквально с «доставкой на дом» — вертолёт приземлился в десяти метрах от моего медпункта. Иду домой, а за мной следом второй пилот с каким-то ящиком. Это чилийские моряки преподнесли нашим полярникам «презент»: свежие помидоры и плоды авокадо — по виду груши, а по вкусу нечто среднее между сыром и маслом, очень напоминают «Виолу»… Вскоре Хорхе Вилья вручил мне благодарность чилийской антарктической группы и многочисленные вырезки из газет, где меня называли «Сенади Гусардви», «Геннади Гусардви» и сильно переоценивали, скажем прямо, рядовые операции, о которых шла речь. Приятно было другое: с тех пор наши отношения с чилийскими соседями стали ещё сердечнее, а это действительно мы очень ценим: зимовать нам вместе целый год…

Новые знакомые на берегу пролива Дрейка

Удивительный уголок природы — остров Ватерлоо! В хорошую погоду, когда стихают сильнейшие ветры и пурги, а солнце заливает живительным теплом каменные горы, тысячи птиц весело носятся над побережьем, сотни пингвинов и тюленей, котики и морские слоны нежатся на разогретых камнях, и тогда кажется, что этот остров лишь по прихоти географов попал в Антарктиду. Зоологу здесь раздолье, немного осталось в мире уголков, где, нисколько не боясь человека, бродит на просторе непуганая фауна.

А фантастические скалы на берегу пролива Дрейка? А вечно избиваемые волнами остроконечные рифы, которыми можно любоваться без устали целыми часами? Особенно нам приглянулся один из них, удивительно похожий на повернувшего голову барашка. Он лежал в миле от берега, весь в белых кудряшках от пены прибоя, и, казалось, звал погладить себя, приласкать. Он был совсем не безобидным, этот барашек, недаром подходить здесь к берегу моряки и думать боятся… Во время одной из прогулок по острову Гусаров показал нам останки норвежского промыслового судна, давным-давно разбившегося об эти рифы. Геннадий рассказал, что, когда он забрёл сюда впервые, здесь валялись медные гвозди, обломки мачт, куски палубы, корабельной обшивки. Месяц назад Ватерлоо посетил американский ледокол, на борту которого был один норвежский учёный, Геннадий проводил его на место катастрофы, и взволнованный норвежец увёз обломки судна, чтобы на родине, в спокойной обстановке, изучить и, быть может, разгадать тайну морской трагедии.