Новичок в Антарктиде

Гимн «Харьковчанке»

Все свободные от вахты вышли на палубу и столпились у правого борта судна; десятки людей на барьере прекратили работу и обратили свои взоры к огромной, выкрашенной в жёлтый цвет машине.

Привет тебе, «Харьковчанка»! Десятки тысяч километров прошла ты по Антарктиде. Ты побывала на Востоке, на полюсе недоступности и на Южном полюсе, ты проваливалась в трещины и благополучно из них выбиралась, ты столько раз выручала полярников, что заслужила их вечную признательность.

Привет тебе, могучая и гордая «Харьковчанка», покорительница ледяных пустынь Антарктиды! Тридцать пять тонн твоих стальных мускулов сделали тебя самым мощным и величественным сухопутным кораблём шестого континента. Сейчас ты стоишь и ждёшь погрузки, израненная, вся в шрамах — боевых орденах, которые ты заслужила в легендарных ледовых походах…

До чего же обидно, что я не поэт! Не найти мне «шалунью-рифму», чтобы передать чувства, обуревавшие полярников при виде их любимой «Харьковчанки», надолго покидающей поле боя… Подхваченная мускулистыми стрелами, она повисла в воздухе и, провожаемая сотнями глаз, медленно опустилась в трюм. Теперь ей предстоит долгий путь на Родину — залечивать раны.

Завидна твоя судьба. Редко какой машине доставалась такая: весь мир знает «Харьковчанку-22», изображённую на почтовой марке. Славу эту разделяют не менее заслуженные сестры, с номерами 21 и 23 на жёлтых бортах. Первая из них лишь месяц назад возвратилась в Мирный из похода на Восток, а вторая стоит на Выставке достижений народного хозяйства, свежевыкрашенная и парадная, и уборщица каждый день старательно стряхивает с неё пыль. Но все полярники, особенно отряд водителей во главе с Зиминым, жалеют, что «двадцать третью» так отлакировали: пусть бы стояла она на стенде в том виде, в каком ходила по Антарктиде…

Счастливой тебе дороги, «двадцать вторая»!

Все. Работа по обеспечению станции Новолазаревская и смена коллектива зимовщиков закончена. Можно отправляться в последний антарктический перегон — к острову Ватерлоо, на станцию Беллинсгаузена. Мы прощаемся с товарищами, остающимися на берегу. Уже стемнело, мы не видим их лиц, но знаем: они сосредоточенны и печальны. И ракеты, рассыпающиеся на тысячи звёзд в холодном воздухе, лишь подчёркивают торжественность и горечь расставания, прощания четырнадцати новолазаревцев с «Обью», которую они увидят вновь через один очень долгий год.

И мы уходим в ночной океан.

Валерий Фисенко в центре внимания

Первое апреля мы отмечали в море Уэдделла, кстати говоря, самом глубоководном в Антарктике: два года назад океанологи «Оби» открыли здесь впадину глубиной семь тысяч метров.

Почему «отмечали»? А потому, что по инициативе московских сатириков и «Клуба 12 стульев» со стихией первоапрельских шуток покончено: отныне первое апреля — День смеха. Конечно, старые традиции остаются в силе. Можно, как и сто лет назад, насмерть перепугать товарища: «Тебя срочно вызывает капитан! Чего ты натворил?!» Но общего одобрения такие шуточки уже не вызывают. Недостаточно современны они, что ли. Первое апреля нынче предъявляет человеку новые, повышенные требования, главное из которых — внесение в смех элемента интеллектуальности. И место мало изобретательной «купли» занимают весёлые истории, которые непринуждённо рассказываются в дружеском кругу.

Утром после завтрака первый помощник капитана Виктор Алексеевич Ткачёв, ветеран «Оби» и один из самых весёлых членов её экипажа, по трансляции созвал желающих в столовую команды и провозгласил День смеха открытым. Вступительное слово было доверено мне. Оратор я никудышный и успеха у широкой публики не имел. Она сочувственно, но без тени улыбки следила за моими усилиями. Минут десять я добросовестно пыхтел и даже лез вон из кожи, чтобы хоть кого-нибудь рассмешить, но, после того как в зале послышалось чьё-то всхрапыванье, понял, что нельзя до бесконечности испытывать терпение аудитории. Покидая трибуну, я споткнулся и нелепо взмахнул руками, что вызвало общий и дружный смех — удачнейшая концовка, которую я отныне возьму на вооружение и буду горячо рекомендовать своим коллегам-юмористам. Нужно только хорошенько отрепетировать этот трюк, чтобы его исполнение выглядело по возможности естественным.

В этот день я убедился, что наибольшим успехом пользуются не высосанные из пальца схемы, а «невыдуманные истории», достоверность которых ни у кого не вызывает сомнения. Причина этого успеха в том, что каждый слушатель легко может представить себя в роли действующего лица подобной истории, потому что она может случиться с кем угодно.

Валерий Фисенко рассказал об одной радиограмме, которую получил, когда его экспедиция находилась в девятистах километрах от Тикси. Ближайшее от заброшенного в тайгу отряда почтовое отделение было в этом посёлке, и туда адресовалась вся корреспонденция. И вот Валерий получает от бабушки из Ленинграда такую радиограмму: «Пётр Иванович едет в Тикси в свободное время забеги к нему за посылкой».

А история с паспортом гидролога Вениамина Совершаева? Прилетел он как-то в Чокурдах и первым делом отправился в гостиницу, занимать номер. Администратор почему-то долго вертел в руках паспорт, с некоторым недоумением посматривал то на фотокарточку, то на гостя. Совершаев удивился:

— Что, не похож?

— Если говорить откровенно, не очень.

— Понимаете, паспорт я получал лет десять назад, все, знаете ли, течёт, все изменяется.

— Это я понимаю. А что, десять лет назад вы были женщиной?

Совершаев взглянул на фотокарточку и обмер: второпях он взял с собой паспорт жены!

Жизнь рождает ситуации куда более смешные, чем те, что создаются фантазией даже самого выдающегося юмориста. И не только ситуации. Иной раз в обычном разговоре мелькнёт такая фраза, что пальчики оближешь. Как-то у нас с Димдимычем в каюте сидело несколько ребят, и разговор зашёл о доисторической эпохе. И Гена Арнаутов по ассоциации вспомнил:

— На Таймыре какая-то экспедиция откопала мамонта, который за двадцать тысяч лет великолепно сохранился — вечная мерзлота! Решили для экзотики поесть его мяса. А почему бы и нет? Наши предки ели, чем мы хуже? И поели. Только вечером все оказались в больнице: видимо, мясо было несвежее.

Фраза, которой, на мой взгляд, не постыдился бы сам Твен!

Или афоризм Валерия Фисенко, когда на одной станции он увидел занесённое снегом оборудование:

— Уничтожение государственных ценностей путём открытого хранения!

Валерины истории в этот день вообще были гвоздём программы. Вот уж воистину прирождённый рассказчик! Ему ещё не было и тридцати, но в жизни он успел повидать много и хорошего, и плохого, а гибкий мозг и цепкая память сохранили увиденное и окрасили его в комические тона. К тому же Валера превосходный мастер своего бурового дела, безотказный работник, что у полярников всегда вызывает уважение. А личность рассказчика при живом общении — фактор далеко не последний.

Скажем, речь зашла о трещинах — тема, в которой, как легко понять, ничего смешного нет и быть не может. Но Валера дважды проваливался в трещины и поэтому имеет моральное право на такой рассказ:

— В сезон Тринадцатой экспедиции в Мирном меня с Колей, взрывником, послали уничтожить негодную к употреблению взрывчатку. Сначала мы везли её в вездеходе, а потом, когда началась зона трещин, перегрузили на санки и потащили на сопку Ветров. Уничтожили взрывчатку, отправились по своему следу обратно. А началась позёмка. Смотрю, следы наши замело. А когда позёмка заметает следы, всякий знает, что эти места светлее остального снега. И мосты через трещины тоже светлее. Ничего, думаем, разберёмся. Идём, за саночки вдвоём держимся, анекдоты рассказываем, хохочем. Очень нам было весело. Помню, что когда снег подо мной провалился и я полетел вниз, то ещё продолжал повизгивать. Итак, провалился, держусь за верёвку от саней и от скуки дрыгаю ногами в воздухе. И тут наблюдаю ужасную картину: Коля, которому очень не хотелось одному возвращаться в Мирный, решает меня спасти. А для этого он намеревается бросить санки и протянуть мне руку помощи. Вы скажете — честный и благородный поступок. Может, так оно и есть. Но если Коля отпустит санки, кого он будет спасать? В лучшем случае мою репутацию и светлую память. Поэтому я мгновенно срабатываю и со страшной силой ору, чтобы он не бросал санки, а, наоборот, держался за них, как за лотерейный билет, который выиграл швейную машину. Коля тоже срабатывает и вытаскивает меня за санки. Вытаскивает и начинает хохотать ещё больше, чем над анекдотом. «Иду, — хохочет, — гляжу, — хохочет, — а вместо тебя на меня твоя голова смотрит!» Я тоже засмеялся так называемым нервным смехом и не мог остановиться, пока не заглянул в трещину: красивая такая, голубая и без дна. Остальную дорогу до Мирного икал, потом прошло, после щей с мясом…