Люди Большой Земли

— И волкодавы нужны! Волки обижают олешек…

— Острейший вопрос, — объяснил мне краевед Прокофьев.

— Особенно для безоленных самоедов-промышленников. За худящую собаку три песца платят!

Положение с собаками волнует ненцев. Собака ходит в упряжке и по каменистому берегу, где нет ягеля, и по морскому льду. Долгою зимой, когда оленеводы кочуют у края лесов, нет другого способа передвижения в полярной тундре, как на собаках. Привязав к нартам мешок с вяленой рыбой, самоед-промышленник отправляется на дальние расстояния, всегда имея возможность пополнить корм охотой. Но собачью упряжку встречаешь здесь, как редкость. Рассказывают, что на Новой Земле, где ездят исключительно на собаках, в упряжке можно видеть обросшего пуделя и озлобленного пойнтера.

Почему бы не снабжать тундру выдающимися по выносливости и бегу ездовыми собаками, известными по северо-востоку Сибири? Почему бы на первое время не пригнать сюда собак из северных сел и городов? Любую дворняжку покрупней самоед приспособит к езде. И прямой хозяйственный расчет оборудовать большой питомник волкодавов, волки душат по полстада, телята от волков разбегаются в испуге и теряются.

После горячего обсуждения Совет постановил: ходатайствовать перед большим исполкомом о тягловых собаках и о волкодавах.

Затем слово сказал ненец Никон:

— Мы, бедняки, не имеем олешек. Мы ходим за песцом и морским зверем. Где нам брать оленного мяса? Мы кланяемся богатому оленеводу. У него много олешек. Он дает мясо и просит песцов. Много песцов мы даем. Почему Госторг или «Кочевник» не снабжает нас оленным мясом? Тогда бы бедный самоедин не тянул песцов к богатому.

Бедняк Никон ушел из-под влияния тундрового кулака, теперь живет самостоятельно на промысел от моря и не боится выступать открыто.

Каждый зажиточный оленевод хитрейшими способами держит около себя несколько экономически зависимых самоедских семей. Под предлогом оказания помощи родственнику кулак приглашает бедняка, включает три десятка его оленей в свое стадо и перекладывает на опекаемого родственника всю тяжесть по охране и выпасу огромного стада. Труд «родственника» не оплачивается — стадо, мол, общее. Был случай, когда племянник, отработав у дяди полных три года, не дополучил десяти собственных оленей, убитых дядей якобы для содержания племянника. В это дело вмешался Большеземельский Совет, заставивший дядю не только возвратить всех оленей, но и добавить еще несколько голов на зарплату.

Кулак старается не додержать батрака до срока, чтобы не давать ему на выход малицы и пим. Если батрачат и муж и жена, то зарплату получает только муж, женщина работает за старую паницу с плеча хозяйки. Бедняки отдают в богатый чум подростков. Эти подростки, посылаемые для «помощи», содержатся хуже хозяйских детей, никакой оплаты не получают, хотя и работают зачастую наравне со взрослыми пастухами. Если кулаку, ижемцу или русскому, нужно заключить договор о найме, он старается оформить его в своем Совете, который, не зная тундровой обстановки, вписывает в договор условия со слов нанимателя.

Богатые кочевники-ижемцы торгуют в тундре женскими сарафанами. Сарафан, стоящий пять рублей, обменивается за пандиную постель, цена которой не менее пятнадцати рублей. Кооперация и Госторг все еще не могут доставить этого товара в нужном ассортименте по рисунку и покрою. Бутылка смоляной воды для просмаливания обуви продается за стан камусов, то-есть гривенник за три рубля. По таким же «эквивалентам» обмениваются ременные тынзеи-арканы, хореи-шесты для управления оленной упряжкой [4].

Всех видов эксплоатации не перечислить. Так, под предлогом оказания помощи, кулак дает малооленнему хозяину полсотни оленей в «держку» с обязательством выдрессировать из полудиких оленей быков, за что тот имеет право год ездить на них. Дрессировка — занятие трудное, отнимающее много времени и никак не окупаемое держкой.

Смелый Никон заострил сейчас вопрос на одном из таких видов скрытой эксплоатации. Самоед не может жить без сырого оленьего мяса и парной крови (первое лакомство и противоцынготное средство; врачи утверждают, что невосприимчивость туземца к цынге отнюдь не расовая особенность). Даже середняки зимою нуждаются в покупном мясе. Кулак, имеющий запас мяса осеннего убоя, как бы дарит соседу несколько туш. А тог, «по обычаю», должен за каждую тушу отдарить песцом. Туша — пять рублей, песец — тридцать, сорок! Заемщик вынужден соглашаться. Пока слаба кооперация, без кулацкого мяса ему не обойтись.

— Хорошо сказал Никон! Кооператив пусть дает мясо! — единодушно поддержали все члены Совета.

«Кочевник» обязали закупать оленей и снабжать нуждающихся в мясе по нормальной цене.

Коренастый, круглолицый Никон — страстный охотник. Он всегда с ружьем.

Я странствовал с ним по берегу океана. Когда заприметит высунувшуюся голову морского зайца или нерпы, метит в нос. Зверь вскинется через спину, погрузится, но быстро высовывает голову: соленая вода разъедает рану. Если бы пуля пробила череп, — потонул бы. Никон не имеет своей лодки. Пока допросится у других, много зверя гибнет. А как вытянуть двадцатипудового зайца без лодки?

Никон перед заседанием сдавал сало от двух зайцев. Канев вдруг объявил, что вместо 32 коп за кило заплатит 15 коп.

— Как так? — возмущался промышленник. — Все время платил по 32 копейки!

— Не могу. Такое распоряжение.

Сейчас, на заседании, Никон рассказывал Совету, что «служащий» обижает бедноту.

Канев дает объяснение:

— Мы сами не понимаем, в чем дело. От Ижемской конторы Госторга имели указание платить тридцать пять коп. за нерпичье и тридцать две коп. за заячье. А в конце июля получаем новую цену.

— Разве допустимо снижать вдруг оплату вдвое? — строго, как всегда растягивая слова, спросил краевед Прокофьев.

— Нехорошо, конечно, — соглашался Канев. — Но таково указание вышестоящих организаций.

— Лучше собак кормить или выбрасывать в море! Не станем заниматься промыслом! — горячо высказался председатель РИК’а, резкой ухваткой, смуглым лицом и блеском красивых черных глаз скорее напоминающий черкеса-джигита, чем самоеда.

— С ценой на сало — очевидно головотяпство! — сказал представитель от ненецкого округа т. Трофимов. — По тундре сейчас же разнесется весть: — «Бедняк, не имеющий оленей! Не занимайся промыслом! Один убыток!» Страна остро нуждается в жирах. Союзу не менее дорога кожа. Здесь мы мало делаем, чтобы помочь стране. А ведь сало зверя имеет большой спрос под боком для выработки замши. Та же Ижемская контора, чтобы не остановить замшевого производства, платила по 14 руб. за пуд. Жиры плавают под рукой. Только взять, и доставка превосходная: суда, идущие из Архангельска и с Печоры, возвращаются пустыми.

Политическая сторона: безоленная беднота, и так зависимая от кулака, лишаясь морского промысла, толкается нами в его крепкие объятия.

По докладу агента «Кочевника» выступил культработник Наволоцкий. Длинная речь. С цитатами из учебников и политграмоты.

— Ленин в одном из томов собрания сочинений говорил, что кооперация — путь к социализму. Обобществление… и т. д.

Потрясал стриженной в окобку соловою, жестикулировал, брызгал слюною.

— Вы живете отсталым образом жизни. Вам нужно реконструировать ваш быт… Вам нужно механизировать ваш труд…

Ненцы заговорили о чае. Потянулись к выходу, до ветру. Пришлось объявить перерыв.

— Слово для доклада о коллективизации имеет тов. Лабазов, — стремительно высморкавшись под стоп, объявил Талеев.

Нагрузившись за время перерыва мороженым омулем с луком и обильным чаем с белыми сушками, ненцы отстегивали пояса, сбрасывали под себя малицы и, разомлев, полулежали на скамьях и на полу, как привыкли полулежать на шкурах у очагов.

Докладчик, ненец Лабазов, просматривал, лежа на верхней висячей койке, листки своих записей. Всего два года назад Ефим Лабазов пастушил стада у местного кулака Ледкова. Свой, батрак. Советская власть дала ему возможность от каменного века уйти в учебу, в студенты Института Севера. Комсомолец. Восемнадцать лет от роду. Он не порвал с тундрой, он с весны кочует по родной Самоедской земле, чтобы объяснять коллективизацию, советскую власть, чтобы есть парное оленье мясо и пить теплую оленью кровь, без которых и до сих пор тоскует в Ленинграде.