Зима на разломе

Вечером Надин пришла, как мы и договорились, к десяти, но сразу предупредила, что через два часа должна уехать домой. Тут выяснилось, что у нас все болит, и это время мы в основном ласкали друг друга язычками, только под конец не выдержали и один разочек осторожно трахнулись. Проводив девочку, я пошел на автовокзал и сел на последний автобус в Эйлат.

Когда я первый раз был в Израиле, то сделал быстрый круг по стране, и из всех красивых мест мне больше всего понравился крайний юг. Эта территория исторически не входит в «землю обетованную», но, когда ООН обсуждала границы нового государства, на пустыню Негев никто больше не позарился, и Израилю достался треугольный клин земли, острым углом выходящий к северной оконечности Красного моря.

Северный Негев теперь орошается и стал довольно зеленым, а юг сохранил первозданный облик: бескрайние просторы разноцветной щебенки и причудливые скалы. Растительности там почти нет даже в марте, после дождей, а чтобы увидеть местную фауну, надо прошагать под палящим солнцем десятки километров. В прошлом, однако, людям удавалось собирать дождевую воду в понижения рельефа и что-то там выращивать, так что в пустыне попадаются следы древних цивилизаций — египтян, евреев, набатеев и римлян.

Надо быть большим любителем совсем дикой природы, чтобы оценить Негев, но мне он показался более интересным, чем зеленый север Израиля, похожий на хорошо мне знакомые Крым и Туркмению.

На востоке плато Негева прорезано глубокими каньонами-вади, вода в которых появляется раз в несколько лет, после весенних ливней. Все они выходят к огромной трещине в земной коре, которая является продолжением Красного моря и называется Арава. Дальше на север дно Аравы лежит ниже уровня океана, и там расположено огромное соленое озеро — Мертвое море.

Вдоль Аравы, примерно по середине разлома коры, идет граница с Иорданией, а также дорога в Эйлат — единственный израильский город на Красном море. Между шоссе и границей есть небольшой заповедник Хай Бар, двести квадратных километров сухой саванны, покрытой роскошными зонтичными акациями.

Когда-то в детстве, года в три или четыре, я посмотрел по тогда еще черно-белому телевизору фильм «Приключения в Африке». Он, конечно, вскоре забылся, но глубоко в подсознании у меня остался волшебный образ: сказочная страна, где под зонтичными деревьями бродят непуганые звери, а рядом ездят на открытых джипах настоящие люди — загорелые, веселые и бесстрашные.

И вот в Хай-Баре эта картинка вдруг ожила, и я понял, что лучшего для себя уголка мне в Израиле не найти. Поэтому, как ни хотелось мне провести зиму в обществе веселых дельфинов и очаровательной Надин, я решил все же попробовать устроиться на работу в это райское местечко.

Сойдя с автобуса, я подошел к конторе. В тени навеса группа здоровых мужиков рассматривала лежавшую на боку мертвую белую антилопу — великолепного аравийского орикса. Среди них я заметил одного, явно родившегося не в Израиле, а гораздо севернее.

— А ч„ это вы тут делаете? — спросил я его тихонько.

— Сейчас будем делать вскрытие.

Я скинул рубашку и включился в работу. Через несколько минут мы вскрыли легкие и хором сказали:

— Аспергиллез.

— Надо вколоть вакцину тому самцу, который был с ней в загоне, — сказал кто-то.

В гробовом молчании все пошли к загону. При этом я заметил, что у ребят откуда-то появились деревянные щиты, веревки и резиновые трубки.

— Ты откуда взялся? — спросил меня парень, говоривший по-русски.

— Из Москвы. Хотел узнать насчет работы.

— Работы у нас нет, но тебе повезло. Видишь вон того мужика? — он указал на смуглого человека с внешностью типичного зека. — Это Рони Малка, начальник Управления охраны природы. Поговори с ним. А наш шеф, Тони Ринг

— парень кивнул на лысеющего мужчину в очках, проводившего вскрытие, — тебя ни за что не возьмет. Нас, русских, тут и так уже двое.

«Русскими» в Израиле называют всех, кто родился в бывшем СССР, независимо от национальности, даже горских и бухарских евреев.

Мы зашли в загон и едва успели построиться цепью, как антилопа нагнула голову и бросилась на нас. Точнее, на меня, потому что только у меня не было щита.

Африканские ориксы иногда в порядке самообороны закалывают львов, а у аравийского рога еще эффективней — почти прямые, метровой длины и острые, как пики. Мне ничего не оставалось, как отскочить в сторону, одновременно набросив куртку антилопе на голову. Отскочил я неудачно: все, кто стоял сбоку, повалились друг на друга, а антилопа, которую я ухватил за заднюю ногу, лягнула меня в бицепс. Началась куча мала, в которой все от души вывалялись в пыли, смешанной с пометом ориксов, но зато надели зверю резиновые трубки на рога и связали его.

— Хороший бросок, — сказал Рони Малка с таким видом, будто собирался добавить «в натуре». — А кто ты такой, собственно говоря?

— Потом скажу, — я как раз обматывал антилопе передние ноги. — Давайте быстрее, а то от стресса загнется.

Мы вкатили бедному ориксу вакцину, развязали его и удрали из загона прежде, чем он выбрал, за кем бежать.

Тут я объяснил, зачем приехал. Рони и Тони отошли в сторонку и долго спорили.

Потом они подробно расспросили, что я умею, и сказали:

— В дальнем конце заповедника одна самка орикса отелилась. Надо взвесить детеныша, поставить ушную метку и привить. Пока вернешься, мы решим, что с тобой делать.

Мы с Шломи, одним из сотрудников, сели в джип и запрыгали по ухабам через саванну. В течение часа мы рыскали взад-вперед вдоль проволочных заграждений, поглядывая с опаской на иорданскую сторону, откуда иногда стреляют по машинам.

Все это время мы молчали: Шломи, единственный в Хай-Баре, плохо говорил по-английски. Наконец мы заметили вдали пару ориксов.

Аравийский орикс — одна из красивейших антилоп мира. Она ростом с теленка, белая с черным «лошадиным» хвостом, черными «чулками» и маской на морде, а рога у нее, как уже говорилось, очень длинные, тонкие и чуть-чуть изогнуты назад. В природе их полностью истребили, но в зоопарках они остались и теперь выпущены в несколько заповедников — один в Омане, два в Аравии и в Хай-Бар, где их уже около шестидесяти.

Из всех антилоп только у ориксов отцы участвуют в воспитании детенышей. Когда мы подъехали к акации, в тени которой отдыхали самка с новорожденным, рослый белоснежный самец выскочил нам навстречу и принялся гоняться за джипом.

Шломи отчаянно маневрировал, пытаясь все время оказываться между мною и разъяренным папашей, а я, соскочив, стал бегать за ориксенком, то и дело плюхаясь на усыпанный колючками песок в попытке его схватить и одновременно уворачиваясь от рогов матери, преследовавшей нас по пятам. При температуре 50 градусов в тени такие упражнения удивительно быстро выматывают. Наконец я ухватил «теленочка», пулей вскочил в машину, и мы помчались по большому кругу в тучах пыли, стараясь оторваться от погони. В нашем распоряжении было три минуты: потом родители могут не признать пропахшего людьми и бензином малыша. Покрытый чудесной золотистой шерсткой ориксенок отчаянно брыкался, но я, прыгая вверх-вниз от тряски, все же ухитрился измерить его рулеткой и взвесить на специальном безмене. Как сейчас помню: 52 см в длину и пять с чем-то кило.

Я шлепнул ему на ушко метку, и Шломи затормозил, чтобы я мог аккуратно вколоть поливакцину. В тот момент, когда я надавил на поршень шприца, из-за машины вывернулся папа-орикс и наотмашь ударил меня рогами, так что я чудом успел отбить их ботинком. Я поставил на землю перепуганного малыша, и мы сломя голову умчались прочь.

Выслушав отчет Шломи о мероприятии, Рони Малка многозначительно посмотрел на Ринга и сказал мне:

— Берем тебя волонтером. Платить пока не будем, но балок для жилья выделим.

Питаться можешь тем, что зверям привозят. Если ты и вправду все умеешь, через две недели запишем младшим научным сотрудником (должность называлась иначе, но на русский лучше перевести так). Тогда и платить начнем, правда, мало. На работу выходишь завтра утром. К хищникам не заходить, змей в руки не брать, ночью по пустыне не шляться. Хорошо бы тебя никто не разорвал в первый месяц — здесь такое уже было. Желаю удачи!