Край безымянных вершин (отрывки)

Мы отрываем взор от бездонной голубизны и смотрим на покрытый льдом острый гребень — звено, которое связывает нас с лагерем, долиной, жизнью. Осторожно делаем первые нерешительные шаги. Но снежный покров достаточно глубок.

Последнее трудное место… Я страхую Пазанга. Медленно скользит в моих руках веревка. Пазанг идет настолько уверенно, что мне не надо ее натягивать. Внизу простирается океан ледников и пиков. Скользящая веревка, словно струйка песка в песочных часах, — символ времени, которого не задержать, не вернуть… Я стою по колено в снегу, на мои глаза набегают слезы и в то же время я улыбаюсь.

Душу заполняет грусть, смешанная со счастьем.

Иду за Пазангом. Скоро мы вне опасности, страховка уже не нужна.

Пазанг видит мои влажные глаза.

— Устал? Сегодня трудный день.

— Да, очень трудный. Зато очень красивый.

— Очень красивый.

Скуластое лицо Пазанга сияет.

Я делаю несколько снимков, Пазанг идет к палаткам.

Истекают последние прекрасные секунды этого прекрасного дня. Я еще ощущаю тепло, которое согревало меня во время восхождения, слышу скрип снега на гребне у нас под ногами. А впереди — адски холодная, бессонная ночь.

Над лагерем не видно даже малейшей струйки дыма, хотя мы, экономя бензин, обычно готовим на костре. А впрочем, нет — вон вьется голубой дымок. И когда я, тяжело шагая, приближаюсь к палаткам, навстречу мне выходит с горячим чаем Аджиба. Пазанг уже держит свою пиалу.

Шерпы помогают мне снять кошки. Они тоже устали; целый день собирали дрова в долине. Мы почти не разговариваем. Они видели нас на вершине, и спрашивать не о чем. Они разделяют нашу радость, нашу усталость и наш успех. Холод пронизывает сквозь все одежды, я смотрю на термометр: — 17°. Съедаю немного баранины, она уже замерзла снаружи, и только внутри сохранилось тепло. Потом забираюсь в спальный мешок.

Холодная ночь, бессонные размышления… Наконец показывается солнце, рождая радостное предвкушение нового чудесного дня.

Мы идем обратно в долину, в наш пещерный лагерь, чтобы оттуда направиться к другой вершине, которую высмотрели сверху.

Приходится страховать друг друга, преодолевая коварные расщелины. Но вот можно снять и кошки. По скудной травке мы подошли к двум скалам, возле них разбили лагерь.

Весь следующий день мы посвятили разведке. Гьялсен и Пемба вернулись в пещеру за дровами. Пастух, согласно договоренности, продолжал носить хворост в наш «базовый» лагерь. Пазанга и Аджибу я попросил изучить ледяное поле, которое производило впечатление довольно серьезного препятствия, а сам пошел в южном направлении, где возвышалась на редкость соблазнительная вершина. Палатки оставались без присмотра.

Мы выступили рано утром. Я подошел совсем близко к облюбованной горе — впоследствии мы окрестили ее «Гора между двумя озерами» — и подумал, любуясь классическим совершенством ее форм, что эту вершину надо взять хотя бы из эстетических соображений!

Я высмотрел вполне подходящий, на мой взгляд, путь. Конечно, он сулил некоторые трудности, но не такие, чтобы мы не справились.

Итак, гора выбрана, маршрут намечен!

Когда я вернулся, лагерь был еще пуст — маленькие палатки среди пустынного ландшафта. Я разжег костер, чтобы вскипятить чай для шерпов, и в обществе костра сразу почувствовал себя веселее.

Пришли Гьялсен и Пемба с огромными связками хвороста. В пещере все оказалось в порядке, пастух был аккуратен.

Стемнело. Последний отблеск дневного света вспыхнул и погас на ледяном поле, которое должны были исследовать Пасанг и Аджиба. А они все не шли.

Гьялсен и Пемба готовили ужин. Казалось, они ничуть не обеспокоены отсутствием наших друзей, не вернувшихся из неизведанного океана льда и камня. Но я начал тревожиться и, надев пуховую куртку, вышел.

Я увидел их, не дойдя до ледника. Они двигались без веревки, на довольно большом расстоянии друг от друга. Я ускорил шаг. Первым шел Пазанг. Я постарался не показать, как волновался, вести себя так, словно мы встретились случайно.

— Все в порядке? Раста хеи? (Путь есть?)

— Все в порядке, — ответил он. — Раста хеи!

И тяжело зашагал дальше, измотанный поединком с ледяными глыбами и коварными ловушками.

Я сел на траву и стал ждать. Десять минут спустя подошел Аджиба. Он нес веревку и кошки, выглядел еще более усталым, чем Пазанг, но остановился возле меня и улыбнулся. Я улыбнулся в ответ.

Не нужно было никаких слов, чтобы понять, что Аджиба доволен прошедшим днем.

Он побрел к палаткам.

На следующее утро мы обменялись впечатлениями. Пазанг и Аджиба разведали путь через ледник и рассмотрели за ним много больших легких вершин.

Я нашел гору, красота которой превосходила все, что я видел раньше.

Увы, открытие Пазанга было важнее моего. С одной из обнаруженных им вершин можно было хорошенько рассмотреть всю эту неизученную горную систему. Пусть моя гора красивее, но она расположена на краю массива и лишена всякого значения, с географической точки зрения. Она просто красива — и все!

С большой неохотой я решил сначала попытаться взять гору Пазанга. Но перед этим требовалось как следует отдохнуть.

Мы отдыхали весь день. Гьялсен и Пемба массировали мне и Пазангу ноги, за завтраком и обедом нам доставались лучшие куски.

Пришел пастух. Он принес еще дров. Этот молчаливый, сдержанный человек доказал, что на него можно положиться.

Рано утром мы выступили впятером в поход. Гьялсен и Пемба несли больше других; им предстояло возвращаться в тот же день. Пазанг, Аджиба и я должны были возможно выше поставить палатку и после ночевки пойти на штурм.

Пазанг и Аджиба разведали отличный путь, и наш отряд двигался быстро. После обеденного привала мы поделили ноши Гьялсена и Пембы — по десяти килограммов на человека в дополнение к тому, что уже было.

Лагерь разбили в большом котловане на леднике. Сильно припекали солнечные лучи, отражаясь от ледяных стенок. Отчетливые следы говорили о том, что по соседству проходили мощные лавины.

Пазанг выбирал место с тщательностью, которая показалась мне чрезмерной. Я подумал даже, что он нарочно старается блеснуть познаниями, которые именно сейчас не так-то уж нужны. Но ночью мне пришлось в корне переменить этот взгляд.

Палатка стояла между двумя огромными трещинами. До конца дня все было тихо, зато с наступлением темноты и мороза поднялся страшный грохот. То и дело по склонам катились тяжелые глыбы льда. Могучий ледяной купол непрерывно сотрясался.

Осенние ночи особенно опасны для альпинистов. Резкие колебания температуры — в нашем котловане днем было значительно выше нуля, а два часа спустя градусник показал 20 градусов мороза — влекут за собой такое сжатие льда, что целые ледяные утесы отрываются и летят в бездну.

Несколько дней спустя мы разбили лагерь метрах в десяти от ледяной стенки. Весь день она вела себя совершенно спокойно, но, едва зашло солнце, стала бомбардировать нас кусками льда величиной в кулак.

Пазанг рассказал, что трагический конец немецкой экспедиции на Нанга-Парбат в 1937 году был следствием нежелания немцев прислушаться к советам шерпов, которые предупреждали об угрозе ночных лавин. Лагерь 4 они разбили возле ледника, казавшегося им совершенно безопасным. В ночь на 15 июня в этом лагере ночевали семеро немцев и девять шерпов. В двадцать минут первого на лагерь обрушилась огромная лавина и погребла всех. Часы погибших остановились одновременно, и это позволило установить момент катастрофы.

Я спросил Пазанга, откуда он может знать такие подробности, если все погибли. Он ответил, что один из шерпов в лагере 4 заболел и еще вечером спустился ниже. Он-то и рассказал, как было дело.

Да, у шерпов есть чему поучиться…

Утром я встал пораньше, чтобы разжечь примус и вскипятить чай. Было так холодно, что поминутно приходилось отогревать закоченевшие пальцы. Но примус не слушался. В конце концов Пазанг и Аджиба вылезли из спальных мешков, посмотрели с упреком на меня и мой примус, решительно взяли большой сухарь, облили его бензином и подожгли. Теперь можно было хоть растопить немного снега.