Говорящий ключ

Добытый оленеводом баран был очень тяжел. Урангин с трудом оттащил его на несколько шагов от воды. Через полчаса, разложив костер, он поджаривал ломтики печенки, насадив их на обструганные палочки. Но позавтракать ему не пришлось. Внимание его привлек коршун, описывающий круги над чем-то лежащим у самой кромки воды, там, где река, вырываясь из теснины скал, образовала у берега небольшую заводь с обратным течением.

«Другой баран, наверное, — подумал Урангин, приглядываясь. — Нет, не похоже. Что бы это могло быть?» Отложив в сторону недожаренную печенку, он не спеша направился к странному предмету. Чем дальше, тем быстрее становился шаг оленевода. Затем он пустился бегом, поняв, что коршун вьется не над трупом снежного барана, а над телом человека.

Горестное молчание долго царило в лодке. Люди старались не встречаться взорами, словно каждый чувствовал себя виновным в гибели летчика. Николай Владимирович Воробьев мысленно винил в случившемся одного себя. Нельзя было уступать этому горячему человеку право плыть. Но сделанного не вернешь, а попытку Ефремова должен повторить сам Воробьев. Взглянув на хмурые лица товарищей, Николай Владимирович сбросил одежду и стал обвязываться веревкой.

— Постой, начальник, — поднял руку Большаков. — Зачем напрасно — не доплывешь; другое думать надо, однако.

— Другого не придумаешь...

— Придумал немного. Собрать одеяла, брезент, шить парус, стащит.

— Парус... бесполезно, ветра-то нет.

— Ветер зачем? Водяной парус делать будем, течение сильнее ветра, однако. — Кирилл Мефодиевич невозмутимо принялся набивать трубку.

— Водяной парус! — сказали разом Воробьев и Постриган, поняв мысль проводника.

— Ты, Кирилл Мефодиевич, просто гений. Водяной парус — да ведь это идея!.. Течение здесь сумасшедшее, мигом стащит нас с камня.

— Зачем гений, просто Большаков, — улыбнулся проводник. — Сошьем парус, привяжем весла, к ним веревки, совсем хорошо.

Закипела работа. Разведчики собрали все пригодное для водяного паруса. Он получился настолько огромным, что Кандыба усомнился — выдержит ли его тягу канат, свитый еще на стане из остатков всех веревок от палаток и упаковки груза.

— Выдержит, — решил он, осмотрев канат. — Вяжите его по углам паруса. Если оборвет, значит, крепко мы сели — не стащить тогда лодку.

Водяной парус, спущенный с носа «Говорящего», тотчас наполнился быстрым течением. Канат натянулся, как струна, задрожал, судно медленно подвинулось вперед, скрежеща дном о камень. Разведчики бросились ставить носовую и кормовую греби. Еще минута — и «Говорящий», освобожденный из плена, закачался на чистой воде и, увлекаемый парусом, помчался к порогу.

— Руби канат! — крикнул Кандыба, занимая свое место у кормовой греби. — Руби, нам его обратно некогда выбирать. Кормовая, бей направо! Носовая — лево, лево! Навались!

Юферов. обрубил канат водяного паруса. Разведчики заработали веслами, следя за движением руки лоцмана. Лодка стремительно взлетела на первый бурун порога, зарылась носом в воду и снова поднялась, словно норовистый конь. Мимо промелькнул острый камень, торчащий из воды, за ним другой, третий. В десять минут «Говорящий» промчался через порог, не задев за подводные камни. Крутые берега реки расступились, лодка плыла по спокойному широкому плесу. Нина, все время вглядывавшаяся в берега реки, вдруг закричала:

— Там люди, костер!..

Впереди, на отмели правого берега, дымился костер. У воды, размахивая шапкой, чтобы привлечь внимание людей, стоял человек. Возле костра, прислонясь к большому камню, сидел второй, он также делал знаки рукой, затем попытался подняться, но бессильно опустился на место. Кандыба повернул лодку к ним. Все с тревогой и надеждой вглядывались в быстро приближающихся людей.

— Урангин, оленевод! — воскликнул Афанасий Муравьев.

— Ефремов, Ефремов! — крикнула Нина и, не дожидаясь, когда «Говорящий» ткнется носом о берег, выпрыгнула на прибрежную отмель.

— Быть свадьбе! — улыбнулся Юферов, увидев, как летчик прижал к груди девушку. — Что, Николай Владимирович, чья правда? Вспомните, как я еще в начале похода вам говорил, — на свадьбе гулять доведется, чай, пригласят...

Буровой мастер направился к Ефремову, уже окруженному обрадованными разведчиками.

— Каким путем вы оказались здесь так кстати? — спросил Воробьев оленевода.

Урангин рассказал, как он месяц назад с двумя оленеводами вышел на поиски новых пастбищ для одиннадцатого по счету оленьего стада, организованного при ферме.

— Нашли ?

— Да, за сопкой, километрах в четырех, просторная поляна. Мху много, сейчас строим загон. Здесь богатые, нетронутые пастбища, место очень удобное, зимой хорошо будет оленям.

Николай Владимирович поблагодарил Урангина за помощь, оказанную летчику. Оленевод, выслушав его слова и глядя в воду за бортом лодки, сказал:

— Теперь до моря дорога гладкая. Только я вас не отпущу. Обедать будем,. Барана я здесь подстрелил, мясо вкусное, на всю артель хватит.

— За этим дело не станет, спасибо за приглашение.

Через два часа, подкрепившись вкусным мясом снежного барана, разведчики продолжали путь, оставив на берегу оленевода, долго махавшего им шапкой. Гребцы не жалели сил, и лодка стремительно мчалась по течению. Урангин был прав: порогов больше не встречалось, и чем дальше, тем река становилась спокойнее, шире, а берега отложе. Скоро горы остались далеко позади, в порывах ветра чувствовалась близость моря.

— Морем пахнет, — сказал Большаков, глубоко вдыхая воздух. — От бухты Казачьей мы, пожалуй, морем плыть будем. Или пешком по бережку пойдем.

— Море видно, море! — закричала Нина, смотревшая в бинокль Ефремова. — И поселок какой-то на берегу бухты.

Все вглядывались вперед, где, сливаясь с небом, темнел простор моря.

— Поселок! — развел руками Большаков. — Откуда поселок, пустое место было, однако.

— На карте значится бухта Казачья, населенного пункта нет, — развернул карту Ефремов.

— Не было, — поправил Постригая, — а теперь есть. Мы, товарищи, заложили в тайге основание нового прииска, он тоже на карте не значится, но существует, к весне там вырастет горняцкий поселок. Здесь другие советские люди, рыбаки, начали постройку нового рыбного завода.

— Новое появляется везде, — с гордостью произнес Воробьев.

звучно запел Афанасий Муравьев, снова налегая на свое весло.

Над холодным разливом реки поплыла звонкая песня, словно быстрокрылая птица, обгоняя лодку: