Аку-аку

Мало-помалу, толкая перед собой несколько скульптур, я добрался до выхода и услышал тревожные возгласы. Это был голос Билла, но из-за рева прибоя я не разбирал слов. Скульптуры загораживали выход, но мне казалось, что я смутно различаю руку Лазаря, когда он их принимает. Вдруг до меня дошло, в чем дело: снаружи было темно, наступила ночь.

Один за другим Лазарь вытащил камни и передал их наверх Биллу. Как только освободился проход, я вылез на волю — и не узнал места. В тусклом свете лунного серпа еле-еле различались очертания скалы.

Стоя после жуткого подъема на краю плато, я почувствовал, что меня знобит и колени слегка дрожат. Попробовал свалить на холод — ведь и правда было холодно, сперва в пещере, потом на обрыве, где меня, полуголого, обдувал ночной ветерок. Пока мы с Биллом карабкались вверх, Лазарь успел сделать еще один заход в пещеру, чтобы спрятать два рулона ткани. Мигом одевшись, мы насладились горячим кофе из термоса и похвастались перед фотографом нашим уловом. Я заметил, что Лазарь покашливает; да и Билл потихоньку признался мне, что ему нездоровится. Оба мы знали, что в последние дни завезенная на «Пинто» коконго заметно распространилась в деревне. До сих пор эпидемия была намного слабее обычного, но теперь как будто начала принимать серьезный характер. Будет совсем некстати, если Лазарь или Билл заболеют: вместо того чтобы постепенно одолеть свой страх перед аку-аку и табу, Лазарь станет еще более суеверным. На Билле была штормовка, я отдал Лазарю свою и сам понес мешок с драгоценными скульптурами.

Прежде чем идти к лошадям, Лазарь тщательно проверил, не осталось ли после нас клочка бумаги или каких-нибудь других следов. После этого наш маленький караван двинулся домой в тусклом лунном свете. Мешок был тяжелый, а местность неровная, и мне стоило больших трудов с одним только стременем удерживаться в седле. Но когда мы наконец выбрались на древнюю дорогу, я поравнялся с Лазарем и сказал ему — вот, мол, никаких злых аку-аку в пещере не оказалось.

— Это потому, что я спустился первым и сказал нужные слова, — спокойно ответил он.

Что это были за слова, я так и не узнал. Не узнал также, зачем надо раздеваться перед спуском в пещеру, где так сквозит. Разве что аку-аку старомодный и привык к гостям в набедренных повязках… Спросить я не решился, ведь Лазарь считал, что я не меньше его, если не больше знаю об аку-аку.

Мы ехали молча; копыта звонко простучали по мощеному участку. Потом послышался пронзительный скрип мельницы в Ханга-о-Тео. Беспокойные тучи то и дело закрывали месяц, который с любопытством заглядывал в мой мешок, ночь была полна таинственности. Ветер нес прохладу, и мы поторапливали копей, не стали даже поить их возле мельницы. Потому что Лазарь кашлял.

Глава девятая. Среди богов и демонов в пасхальской преисподней

В те самые дни, когда для нас открылся вход в тайные пещеры, по острову Пасхи рука об руку с аку-аку бродило коварное привидение. Оно явилось в деревню несколько недель назад и исправно навещало дом за домом, не признавая никаких запоров. Все более назойливое, оно стало являться и среди наших людей в Анакенском лагере. Через нос и рот проникало в тело и принималось бесчинствовать. Оно добралось до острова «зайцем» на «Пинто» и прокралось на берег под именем коконго.

Бургомистр успел всего два раза сходить в пещеру за камнями, когда коконго вошла в его дом. Несколько дней он крепился, потом слег. Когда я пришел его навестить, дон Педро, весело улыбаясь, сказал, что обычно коконго куда злее, он скоро поправится. Неделю спустя я снова собрался проведать бургомистра. Теперь он уже лежал в деревенской больнице. Я познакомился с новым врачом, который прибыл на «Пинто» на смену старому, потом меня провели в маленькую палату с кашляющими жертвами коконго. Где же бургомистр? Я начал было беспокоиться, но тут на кровати в углу поднялся на локте тощий старец и прохрипел:

— Сеньор Кон-Тики, здесь я!

Я узнал дона Педро, и мне стало страшно.

— Воспаление легких, — прошептал врач. — Чуть не погиб, но я надеюсь, мы его спасем.

Тонкие губы на посеревшем, осунувшемся лице через силу улыбались. Вялым жестом бургомистр подозвал меня и прошептал на ухо:

— Все будет хорошо. Вот поправлюсь, мы вместе большие дела сделаем. Вчера от коконго умерла моя внучка. Она укажет мне путь с неба. Я понимаю, это вовсе не возмездие. Погоди, сеньор, мы совершим большие дела.

Я выходил из больницы страшно расстроенный. Видеть жизнерадостного бургомистра в таком состоянии было ужасно. И как-то странно он себя вел, как понимать его слова? Или диковатый взгляд и бессвязные речи дона Педро объясняются температурой? Конечно, это кстати, что столь суеверный человек не считает болезнь возмездием аку-аку, но уж очень неожиданно.

Шли дни. Внучка бургомистра оказалась на этот раз единственной, кого коконго унесла в могилу. Сам он быстро поправился и вернулся домой. И встретил меня все той же странной улыбкой, когда я снова его навестил. Жара у него не было, однако он повторил то, что говорил мне в больнице.

Бургомистр был еще слишком слаб, чтобы вернуться в Анакену, к нам и своим друзьям в пещере. Несколько недель он провел дома, с женой, и мы посылали ему масло и другие высококалорийные продукты, чтобы он побыстрее набрал вес.

Младший брат бургомистра Атан оказался удачливее. Коконго вовсе не коснулась его в этом году, и он совсем перестал верить в строгость аку-аку. Избавившись от обязанностей и угроз, связанных с пещерой, он вздохнул полной грудью. Вместо кары Атан получил вознаграждение, причем такое, что теперь его семья надолго была обеспечена. Он стал, по местным понятиям, состоятельным человеком; правда, одежду и деньги спрятал в природном сейфе под землей. Тяжелую болезнь бургомистра Атан отнюдь не считал возмездием, он даже не подозревал, что брат приносил мне скульптуры, и все советовал спросить бургомистра про его пещеру, как только тот выздоровеет. Ведь пещера дона Педро — самая главная изо всех…

Лазарь чудом разминулся с болезнью. После верховой поездки к тайнику он утром чуть свет явился к моей палатке и, покашливая, хриплым голосом спросил, как я себя чувствую. — Превосходно, — ответил я и увидел, как он сразу повеселел. Хорошо, что не спросил про Билла, — тот чувствовал себя довольно скверно…

Два-три дня Лазарь кашлял и глотал лекарства, но затем совершенно оправился, обойдясь даже без постельного режима. Ему и его сестрам тоже досталось щедрое вознаграждение.

Пока деревенский врач сражался с коконго в Хангароа, у нашего доктора был полон рот хлопот с рабочими экспедиции, которых насчитывалось уже около ста. Мы запасли вдоволь антибиотиков и других лекарств, и они нам очень пригодились. К тому же пасхальцы обожали таблетки от головной боли и могли есть их, как монпасье. Один за другим мы успешно отбивали штурмы коконго, и постепенно она унялась. Но беда редко приходит одна.

Как раз в эти дни в деревне произошел случай, который вызвал немалый переполох.

За день до того, как коконго принялась за бургомистра, он сидел у себя дома с кучей скульптур из пещеры и ждал, когда за ним приедет джип. И дважды пережил сильный испуг. Особенно когда шкипер подкатил к его дому с двумя монахинями в машине; ведь у дона Атана лежали в мешках языческие камни… А еще раньше в комнату неожиданно вошел Гонсало и увидел каменного омара, которого бургомистр не успел спрятать.

— Эта штука старинная, — сказал Гонсало, живо поднимая с пола скульптуру.

— Нет, она новая, — соврал бургомистр.

— Ведь я вижу, что старая.

— Я ее нарочно так сделал, — настаивал бургомистр.

Пришлось Гонсало сдаться.

Приехав в лагерь, бургомистр тотчас рассказал мне про эпизод с Гонсало и еще раз попросил ни в коем случае никому не говорить, что он вынес камни из родовой пещеры.

— Сеньор Гонсало явно что-то проведал, — встревоженно сказал он. — Он никак не хотел мне верить, когда я сказал, что сам сделал омара.