Китай. Искусство есть палочками

Мы шли через джунгли, а под нами хрустели ветки. Вообще-то слово «шли» не совсем подходит, поскольку мы трое были вынуждены передвигаться скачками, чтобы не отстать от проворного юноши. Наконец мы оказались на тропе, знакомой Лицзюань, и разошлись в разные стороны. Парень отправился дальше в поисках ужина.

Вокруг нас дрожали, словно в танце, огромные кусты с желтыми цветами. Лицзюань считала, что это какая-то разновидность диких хризантем, однако, на мой взгляд, от окультуренных собратьев почти ничего не осталось. Цветы были просто гигантского размера, а кусты напирали со всех сторон.

А среди них как-то умудрились просочиться алые пуансетии.

Я все еще думала о тех людях, у которых мы останавливались на ночь. Староста определенно был важной шишкой, только в его доме имелась пристройка, остальным жителям деревни приходилось спать в одной комнате главной хижины.

— А как этот твой знакомый стал старостой?

— Его выбрали. Старосту у нас всегда выбирают.

На местном уровне, как объяснила Лицзюань, демократия процветает. В деревнях избирают старост, они обладают большими полномочиями и могут даже влиять на решения региональных властей.

Через некоторое время мы сделали остановку в деревне, принадлежащей племени булан, второму по численности этническому меньшинству после дай.

В деревне было малолюдно. Единственной живой душой оказался старик, который сидел на корточках у входа в свою хижину и плел корзины. Его щеки ввалились, а лицо испещряли морщины, тем не менее, в темных глазах горело любопытство. Старик курил длинную бамбуковую трубку. Интересно, был ли это табак или же кое-что, делавшее его тяжелую жизнь веселее.

Лицзюань громко поздоровалась и спросила, не нальет ли он нам чаю. Старик доброжелательно улыбнулся, отложил свою корзину и скрылся в хижине, а потом появился с тремя чашками черного чая, в которых плавала грязь. Шестой выпучил глаза и отказался пить.

— Вообще-то неудобно отказываться, — шепнула мне Лицзюань.

Что касается меня, то я решила, что лучше потерять лицо, чем заработать пару дней поноса, и в надежде, что старик не знает ничего об истории экспорта чая, торговом дисбалансе и опиумных войнах, притворилась, что англичане не пьют чай, и даже не дотронулась до подозрительной жидкости.

Еще часа через два мы добрались до места ночлега. К этому моменту Лицзюань и Шестой уже заметно подустали и в основном помалкивали.

— Ноги стерла, — пожаловалась Лицзюань.

Парнишка тоже приуныл, недоумевая, почему иностранцы платят немалые деньги за то, чтобы шляться по джунглям. Он пожаловался, что ноги у него просто отваливаются, и признался по секрету Лицзюань, что ненавидит пешие походы.

Когда мы дошли до деревни, хозяева проводили нас на веранду, усадили и угостили чаем, орешками и фруктами. Я надеялась, что перекус взбодрит моих погрустневших гидов. По традиции племени хани, хижина делилась на две части: мужчины и женщины спали отдельно, и в каждой половине был собственный очаг, хотя мне очаг на мужской половине показался лишним, поскольку еду и чай готовили исключительно женщины. Сегодня большая часть жителей отсутствовала, поскольку одна из семей строила новый дом, и, по давнему обычаю, все остальные им помогали.

Строительство тут было организовано четко: после месяца подготовительных работ сам процесс занимал ровно девять дней, а вечером девятого дня устраивали новоселье. Все дома в деревне походили друг на дружку как две капли воды, и каждую крышу венчал непонятный предмет, напоминающий подкову.

— Это рога, — объяснила мне Лицзюань. — Еще в период Борющихся царств один генерал захватил Юннань, и хани ему очень обрадовались, с тех пор они украшают дома рогами, как на шлеме у того генерала.

Чуть-чуть передохнув, мы отправились искупаться в водопаде. После пары дней в джунглях освежиться было приятно, и Лицзюань с Шестым, глядя, как я мою голову в ледяной воде, еще раз утвердились во мнении, что у меня не все дома. Лицзюань ограничилась тем, что сполоснула лицо и ноги, а Шестой вообще не стал мыться. Я надела купальник, опасаясь, что, увидев полуголую иностранную тетку, мальчишка потом долго будет мучиться от кошмаров, однако Шестой, похоже, решил, что даже зрелище иностранки в купальнике — это уже слишком для его нервной системы, и отказался приближаться, оставшись сидеть за камнем, где мы вскоре и обнаружили его уже сладко спящим.

В доме, где мы ночевали, был маленький щенок, как нам сказали, всего месяц от роду, с бархатистой шкуркой, маленьким хвостиком и шелковистыми ушками. Когда на улице похолодало, одна из женщин принесла малыша в дом и положила у очага, а младший сын тут же посадил его себе на колени и начал гладить и тискать. Тут же ходили и взрослые собаки.

— Вы съедите этого щенка, когда он вырастет? — спросила я. Вообще-то я шутила. Наивная.

Старший сын только что вернулся со стройки. Он удивился, что кто-то может задавать такие глупые вопросы:

— Конечно!

— Щенков было пять, но четверо умерли, — сказала женщина.

Все члены семьи погрустнели, но я засомневалась, жалко ли им несчастных щеночков, или они расстроены оттого, что лишились еды. А может, и то, и другое. Эти люди искренне любили собак, а обычай съедать щенков, когда те вырастут, — ну, это всего лишь проза жизни в диком краю, где многие люди умирали от голода.

— Некоторые едят змей, — поддержала разговор бабушка, крошечная старушка, напоминающая садового гномика. А старший сын хозяев пожал плечами и что-то пробурчал: похоже, ему наша беседа не особо нравилась.

—  Ханиочень суеверные, — объяснила мне Лицзюань. — Они верят, что змеи понимают человеческую речь, а потому их есть нельзя.

— Лет десять назад трое жителей нашей деревни нашли очень большую змею, — продолжила бабушка с торжественным выражением лица, — убили ее и съели, а потом все трое сперва онемели, а затем их полностью парализовало. Так-то вот.

— Они все еще живы?

— Нет, один умер спустя два года, второй почти сразу после первого, а третий дотянул аж до прошлого года…

Мы сидели вокруг огня. Все члены семьи закивали. Если это случилось лет десять тому назад, то все взрослые наверняка были очевидцами тех событий.

— Ты ей веришь? — спросила Лицзюань, которая привыкла к европейцам и их цинизму.

Она пожала плечами.

— Ну да.

Когда я вернулась домой, то ради интереса написала своему приятелю-медику, который специализировался на тропических заболеваниях, и спросила, могло ли такое быть на самом деле. Он ответил утвердительно и объяснил, что на юге Китая водится несколько разновидностей змей, и яд некоторых вызывает паралич, в том числе и лицевых мышц, и скорее всего, те несчастные, о которых шла речь, не потрудились как следует приготовить змею, а значит, ей даже не пришлось их кусать.

На следующее утро мы всего за три часа по протоптанной тропе добрались до пыльного ветхого городишки, где собирались сесть на автобус до Цзинхуна. Это была ужасная дыра. Все рестораны оказались закрыты, а автобус предстояло ждать два с половиной часа. Мне не терпелось уехать. В Цзинхуне хотя бы есть пиццерия, пиво и массажисты, однако здесь не нашлось даже частника, который подбросил бы нас. В конце концов, нам удалось в какой-то забегаловке купить лапши — длинные полоски теста, напоминающие глистов, плавали в мутной жиже.

Наконец приехал автобус. Я заняла место впереди, а Лицзюань и Шестой уселись позади меня. Мы устроились с комфортом, но понимали, что это ненадолго, поскольку автобусы в сельской местности здесь обычно набиты битком. Сначала в автобус зашел старик с бамбуковой метелкой и вымел из-под сидений гору шелухи от семечек. Мы сидели тихо, как мышки, и ждали остальных пассажиров.

Нам предстояло преодолеть сорок восемь километров до главной дороги, причем у нашего скрипучего автобуса на это ушло аж три часа. Если честно, я устала после трех дней ходьбы и двух ночей, проведенных на полу чьих-то хижин, но о том, чтобы поспать по дороге, не могло быть и речи. Несколько пассажиров выпустили в проход щенков, которых, видимо, только что купили. У одной тетки в корзине сидело аж четыре маленьких создания, а еще одна собака, побольше, устроилась на коленях у новой хозяйки и поскуливала всякий раз, когда автобус попадал в яму.