У истоков Золотой реки

Впрочем, перевалив через невысокую, заросшую густым стлаником гранитную гряду и окинув глазами великолепную бухту, в которой спокойно поместился бы флот любой державы, он все-таки не был еще достаточно дерзок, чтобы воскликнуть:

— Здесь будет город!

(А между тем то, о чем еще не смел думать этот трезвый мечтатель, осуществилось на его глазах, и притом в самом непродолжительном времени. Именно на том месте, с которого он сейчас смотрит на уходящий вдаль скалистый коридор с отсвечивающей на солнце водой, всего через два десятилетия возникнут широкие проспекты и многоэтажные здания города, известность которого оставила далеко позади славу многих больших городов мира. А вон там вместо согнутых ветром лиственниц вырастет стальная телевизионная вышка…)

В тот момент он, конечно, не думал ни о каком городе. Позднее он напишет в своем первом отчете, что бухта Нагаева удобна для причала самых крупных морских судов и что на ее склонах можно без труда разместить все необходимые постройки большой перевалочной базы. Осмотрев в следующие дни окрестности бухты, он с радостью отметил в своей записной книжке отсутствие здесь болот и превосходные условия для проведения дороги.

Вернувшись через неделю в Олу, Цареградский стал готовиться к отъезду. Со дня на день ожидалось возвращение Макара Медова. Упаковывались вьючные ящики и сумы со снаряжением, продовольствием, зимней одеждой и бельем. Тщательно отбиралось и откладывалось в сторону все, без чего можно обойтись. Следовало учитывать не только недостаточное количество лошадей, но и их усталость, а то и истощенность после путешествия на Бахапчу. Кроме того, было необходимо перераспределить весь остающийся в Оле груз, приспособив его по весу и количеству мест к зимней перевозке на оленьих нартах. До отъезда второй партии следовало также закончить оформление договоров с эвенами из окрестных стойбищ, которые согласились перебросить грузы и оставшихся участников экспедиции, когда установится зимний путь.

В ожидании Медова Цареградский вечерами уходил к себе в класс, где описывал и укладывал в ящики собранные им образцы горных пород и страницу за страницей заполнял путевой дневник. Бертин просматривал и определял собранные на побережье шлиховые пробы, а Казанли вычерчивал топографическую карту.

Макара все не было. Он явно запаздывал против всех сроков и расчетов.

Между тем короткое северное лето стремительно летело к концу. Небо было еще ясное, но по утрам в ведре звенел ледок. Даже здесь, на морском побережье с его относительно мягким климатом, чувствовалась осень. Позолотели лиственницы, побурела в протоках ольха, и над поселком потянулись звонкие косяки гусей.

— Нынче рано зима будет, — говорили, глядя на небо, местные жители, — вон как торопится гусь.

— Успеем добраться до Среднекана? — тревожно спрашивал Цареградский.

— Кто знает, может, успеете, а может, зимовать придется! Подошла середина сентября. С договорами, пересортировкой и упаковкой грузов все было закончено. Чтобы сократить томительное ожидание, Цареградский совершал небольшие однодневные маршруты или просто охотился на уток в окрестностях Олы. Возвращаясь, он с затаенной надеждой смотрел на огороженный двор школы: не толпятся ли там вернувшиеся с Медовым лошади? Увы, их все не было; с тяжелым вздохом геолог входил в свою загроможденную ящиками комнату.

Он поручил рабочим расспросить местных пастухов и охотников: не знают ли они чего-нибудь о Билибине и Макаре Медове? Но все было тщетно. И вот, когда тревога уже не покидала Цареград-ского ни днем ни ночью, Макар наконец возвратился. Он вошел во двор ранним ясным утром один, без лошадей.

— Ты где же был столько времени?! — набросился на него Цареградский. — Мы думали, ты совсем пропал! Где начальник? Почему без лошадей пришел? Что случилось?

На крыльце вокруг Медова с шумом толпились полуодетые рабочие. Не замечая общего внимания, якут, не торопясь, поздоровался и достал из-за пазухи письмо. В другой руке он держал небольшой, но увесистый мешок с образцами.

— Вот письмо. Вот камни посылал тебе Юрий. Простой серый камни. Зачем посылал, не знаем! — иронически улыбаясь, сказал Медов. Его и без того узкие глаза сомкнулись в едва видные щелки, вокруг которых светлели мелкие морщинки. На лице отчетливее выступили оспенные отметины.

Цареградский нетерпеливо вскрыл письмо. Билибин писал, что отряд благополучно добрался до водораздела между рекой Олой и системой Бахапчи. До водораздела сто сорок — сто пятьдесят километров. Затем они легко поднялись на перевал и через широкое водораздельное плато Эликчан спустились в верховья правого притока Бахапчи реки Малтана. Спустившись по Малтану до устья небольшой речки Хирюнды, Билибин решил начать сплав отсюда. Малтан оказался здесь уже достаточно глубоким, и было ясно, что плоты свободно поплывут вниз, к Бахапче и Колыме. Таким образом он выигрывал около двух-трех десятков километров.

28 августа при устье Хирюнды был разбит лагерь, и рабочие приступили к сооружению плотов. Билибин задержал лошадей и Медова еще до 30 августа. За эти дни на склонах горы было отобрано и срублено нужное количество хороших сухостойных деревьев. Бревна стаскивались вниз на лошадях и укладывались у небольшого затона на берегу. К концу третьих суток у лагеря уже покачивались на воде два плота, на которых Билибину и его спутникам предстояло совершить длинное путешествие по течению трех рек — Малтана, Бахапчи и Колымы.

В своем письме Билибин просил Цареградского поторопиться с выездом, чтобы поспеть к Малтану до наступления сильных заморозков, и рекомендовал также воспользоваться рекою и плотом, чтобы добраться до Среднекана.

«Река — лучшая дорога, — писал он, — и ты потратишь меньше времени и сил, чем если бы добирался до места с лошадьми». I

Письмо заканчивалось коротким описанием скалистого обнажения в верховьях Олы, где, неподалеку от водораздела, они нашли какие-то крупные окаменелые раковины.

«Посылаю их тебе для определения, — писал Билибин. — Нам важно знать геологический возраст всех здешних пород».

31 августа они отплыли, а Макар с лошадьми не спеша отправился в Олу.

— Почему же ты так долго не возвращался? — спросил Цареградский. — По письму Юрия Александровича, до устья Хирюнды двести двадцать километров. Это не больше недели ходу, а ты пропадал две недели. И потом, где же лошади?

Макар ответил, что он вернулся уже пять дней назад, но оставил лошадей отдыхать и подкормиться на своем зимовье, в четырнадцати километрах выше Олы, в местности Сопкачан.

— Лошадь много работал, много ящики, много дерево возил, мало кушал, трава совсем нету, — говорил он неторопливо. — Надо хорошо отдыхай, хорошо кушай!

— Когда же ты приведешь их сюда? Пора ехать. Видишь, зима близко!

— Однако через два дня можно ехать, — ответил Макар.

— Ну смотри, чтобы через два дня лошади рано утром были здесь!

— Приду, — ответил Медов и придавил пальцем выгоревший табак в трубке.

Проводив Макара, Цареградский внимательно осмотрел присланные Билибиным образцы. В ту пору он еще считал себя прежде всего палеонтологом и, вооружившись справочниками, с увлечением взялся за определение очень красивых раковин, вросших в буровато-серый песчаник. Это оказались иноцерамы. Так называют живший в юрское время (то есть около 150–160 миллионов лет назад) большой двустворчатый моллюск с груборебристой и толстостенной раковиной. Эта первая находка ископаемой фауны хорошо увязывалась с давними находками Черского в долине Индигирки и геолога Казанского, прошедшего в 1909–1912 годах по поручению Геологического комитета вдоль морского побережья в районе Охотска. Таким образом, оказывалось, что на огромной территории площадью в многие сотни тысяч квадратных километров распространены сходные по происхождению толщи сланцев и песчаников, отлагавшихся в юрском море. Это был важный шаг в расшифровке геологической истории Колымского края.

Непреодоленный перевал