Остров метелей

— Умилык! — сказал он тихо.

Я обернулся. По глазам Анъялыка почувствовал, что он хочет говорить о чем-то большом, сокровенном.

— Умилык, — повторил он, — ты знаешь, что я убил своего отца?

— Да, Анъялык, — ответил я.

— Ты — начальник. Почему же не спрашиваешь, как это было?

— Да, я начальник, Анъялык. Но, кроме этого, я твой друг и друг всех эскимосов. Разве вы не зовете меня «умилык» и разве это не означает, что вы считаете меня своим, старшим в роде, другом?

— Да, это так, умилык. Ты и начальник и друг. Ты большевик, как и те, кого мы не знали раньше и о ком ты нам рассказываешь.

— Тогда скажи мне, счел бы ты меня товарищем и другом, если бы я сказал тебе: «Анъялык, вынь свое сердце и дай мне. Я хочу его посмотреть! Мне все равно, будет ли ему больно!»

— Ты хорошо Сказал, умилык! — ответил Анъялык. — Ты хорошо видишь. Теперь я знаю, почему ты не спрашиваешь меня. Слушай. Я сам буду говорить. Будет говорить мое сердце, которое ты жалеешь, как свое.

Задумчиво глядя в спокойное море, Анъялык начал рассказ.

— Умилык! Посмотри в море. Оно спокойное. Оно доброе. Таким был мой отец, когда он мне, мальчику, гладил голову.

Море — отец эскимосов. Оно кормит их. Дает им зверя для пищи, шкуры для жилья, лодок и обуви, жир для отопления. Дает, как хороший отец своим детям.

Но есть на земле ветер. Дух его не любит людей. Он всегда хочет сделать им зло. И летом и зимой. У него большое злое сердце и маленькая глупая голова. Эскимос никогда не знает, вернется ли он с моря или нет. И зимой, когда море покрыто льдом, и летом, когда много воды, мы в море столько же смотрим на небо, откуда приходит ветер, сколько на море, где живет зверь.

Мой отец был большой охотник. Он любил море и не боялся ветра. Он умел читать в небе, как ты читаешь свои книги и знал, когда придет сильный ветер. Если ветер догонял его в море, отец умел бороться с ним. Тогда охотники говорили: «Пусть за руль сядет Каллю, пусть он управляет парусом». И все благополучно возвращались на берег. С отцам охотники не боялись уходить в море. Они привозили много нерп, лахтаков и моржей и редко бросали добычу, отдавая ее ветру.

У нас всегда было много мяса. Светильник всегда был наполнен жиром. За пологом лежали звериные шкуры. За шкуры и жир морского зверя чукчи давали нам теплую одежду из оленьего меха. Моя сестра Агык всегда носила одежду из самых пестрых пыжиков [49].

А потом к нам пришел большой человек с огненными волосами в большой железной лодке. Вы называете ее пароходом. Его послали к нам американские купцы. Матросы с парохода построили ему маленький дом и сложили около него много ящиков. В них были ружья, патроны, табак, чай, мука, сухари, рубашки и много красивых бус. Мы приносили шкуры, нам давали топоры, угощали виски. Нам было хорошо, пока у нас было много шкур. Потом они кончились. Все, что мы добывали в море и на земле, мы отдавали за товары, и нам уже нечего было давать чукчам за оленьи шкуры. А наша одежда уже вытерлась и не грела. На охоте мы мерзли и мало убивали зверя. Мяса стало не хватать. Человек с огненными волосами сначала давал нам сухари, табак и сахар. Потом сказал: «Давайте шкуры — я дам сухари». Мы сказали, что у нас нет шкур. «Тогда ешьте камни», — сказал он. Но мы не умели есть камни. Мужчина может долго не есть, но наши матери, сестры и дети хотели есть и плакали. Мы ходили на охоту в любую погоду, но весна только начиналась — зверя было мало, и он не подпускал к себе.

Однажды отец сказал: «Сегодня будет сильный ветер. Кто пойдет на лед, не должен там долго оставаться. Лучше совсем не ходить».

Мать лежала, не вставал. Сестра Агык, с белым лицом в старой грязной кухлянке, сидела и молча качалась вот так. (Анъялык поджал ноги, положил руки на живот и медленно стал раскачиваться вперед и назад.)

Тогда я взял винчестер, три патрона, которые у меня ещё были, и пошел на лед. Долго я шел, пока не увидел нерпу. Она лежала на льду, но спала плохо, часто поднимала голову и смотрела кругом. Я полз к ней по льду и останавливался, как только она поднимала голову. Я сильно замерз, мои зубы стучали, руки дрожали. Наконец я подполз близко, спрятал руки под одежду и согрел их па груди. Потом выстрелил, и нерпа осталась лежать. Я прыгал, танцевал и пел вокруг нее. Я кричал: «Мать, сестра! Вы будете есть мясо! Пусть человек с огненными волосами сам ест камни!»

Потом я привязал нерпу ремнем и бегом потащил ее к берегу. Но до берега было далеко, и я скоро устал. Я съел мозги нерпы, напился ее крови и опять пошел к берегу. Теперь я заметил, что навстречу мне дует ветер. Скоро он стал сильнее и начал мести снег. Я побежал, но ветер мешал мне. Я испугался, бросил нерпу и быстрее побежал к берегу. Потом вспомнил мать и сестру, вернулся назад, взял нерпу и побежал. Потом упал и пополз. Я уже был близко от берега, когда услышал треск, словно кто-то выстрелил из ружья. Это сломался лёд. Я встал на ноги, но было уже поздно. Лед отделился от берега, и трещина была очень широкая. На льду, который остался у берега, я увидел отца, моего брата. Югунхака и других эскимосов. Отец бросил мне длинный ремень и показал, чтобы я обвязал грудь и бросился в воду. Но я подумал, что ремень оборвется и я утону, и не взял его. Лед уходил от берега. Трещина стала шире, конец ремня ушел в воду.

Меня уносило в море. Ветер дул сильнее. На ногах стоять было трудно. Я сел на лед. А отец бегал от одного человека к другому и о чем-то говорил. Потом встал на колени и протянул К людям руки. Многие повернулись к нему спиной и ушли, но остальные столкнули в воду вельбот, положили в него весла, оттолкнулись от берега и начали грести ко мне. Скоро вельбот ударился в лед, и я прыгнул в него. Кроме отца, брата Югунхака и Меня в вельботе было еще пять человек. Мы все гребли, но ветер уносил нас в море. Тогда отец приказал поднять парус. Но ветер порвал его, и нас прижало ко льду. Теперь берег был уже далеко. Лед ломался, льдины окружили вельбот, и вместе с ними нас несло все дальше и дальше. К концу дня мы уже не видели берега.

Ветер продолжался три дня. Шел снег. Была метель. Мы сидели на льду под перевернутым вельботом. Есть было нечего. Отец резал мелкими кусочками ремень и давал нам есть. У меня была самая тонкая одежда, я мерз. Отец сидел около меня, с другой стороны он посадил Югунхака. Они крепко прижались ко мне и согревали меня. Когда стих ветер, мы бросили вельбот и пошли искать берег. Мы все еще ели ремень, и сил у нас было мало. Шли медленно. На следующий день опять подул ветер. Он дул в спину и не мешал нам идти. Но было очень холодно. Я думал, что все равно замерзну, и стал отставать. Мне очень хотелось спать. Тогда отец остановил охотников и велел всем сесть на лед. Когда все сели, отец сказал: «Мы голодны, наша одежда плохая и не греет. До берега далеко. Мы все умрем. Вы пошли помогать мне спасать моего сына. Я не хочу, чтобы вы умерли. Я хочу, чтобы вы жили, так же как и мои дети.

Охотники молчали и смотрели на лед. Отец тоже молчал. Один охотник сказал:

— О чем ты говоришь, Каллю? Мы не понимаем.

— Я не хочу, чтобы вы умирали, — опять сказал отец.

— Что мы можем сделать? — сказал другой охотник.

— Я знаю, как спасти вас всех, — ответил отец. — Я помогу вам спастись. Я пойду к богу и буду просить вам помощи.

— Как ты пойдешь туда? Живые туда не ходят, — сказал старший охотник.

— Я пойду туда, как ходят все старики. Мой старший сын Анъялык поможет мне стать на этот путь.

Умилык! Я понял, чего от меня хочет отец. Он положил передо мной винчестер. Я испугался. Мне стало жарко. Мой лоб стал мокрым. Но зубы стучали, как от холода.

Все охотники закрыли себе глаза руками и долго молчали. Потом самый старший сказал:

— Мы, наверное, сами выйдем на берег. Ты тоже пойдешь с нами и с твоими детьми. Ты еще не старик и будешь долго жить.

— Нет, — сказал отец, — твое сердце не верит твоему языку. Оно знает, что мы все умрем. Я хочу помочь вам. Я хочу, чтобы жили мои дети. Я хочу, чтобы Анъялык помог мне стать на путь. Охотники сидели с закрытыми глазами. Молчали.