Одна на краю света

Мотор починен, но он ломался еще раз двадцать, пока мы, следуя вдоль ледяного затора, удалялись от берега и старались продвинуться в сторону причала. Местами мы следовали коридорами спрессованных льдин, разрезанных строго по вертикали так аккуратно, будто здесь орудовали горячим ножом. Это была работа ветра, он нагонял массивные ледяные поля друг на друга, они прессовались, а потом снова разъезжались. Страшно было вообразить, что случится с нашей лодчонкой, попади она в такой пресс.

Облачность поднялась, показался маяк у причала Ленинградского, но сплошные льды никак не пускали нас на сушу. Мы вылезли на матерую обширную заснеженную льдину, прижатую к краю спресованного ледяного хаоса, голубых прозрачных льдин, поставленных на попа, высоко торчащих над поверхностью этого простора, среди снежных глыб, водных провалов, трещин, разводий километрах в семи от берега напротив маяка. Затащили лодку на льдину.

На темном ограниченном водном пространстве, словно в бассейне, резвилась стая нерп, казалось, они почти не боялись нас. Охотники рассредоточились по льдине и с колена стали стрелять по выныривающим тюленям из мелкашек. Убитого зверя нужно было немедленно вытаскивать из воды, иначе он мгновенно тонул. При удачном выстреле моторка тут же спихивалась в воду и нерпу подцепляли багром. Когда кровь попала в воду, звери тут же стали осторожнее, выныривали теперь дальше от льдины. Удалось добыть трех нерп, не утопив ни одной, и это в нынешнем сезоне было большой удачей. Молодой парень улыбался во весь рот, вожделенно потирал руки: «Наедимся вечером!» Это был настоящий праздник для них.

Мотор часто глох, мужики привычно неторопливо чинили его, добрались до Якана мы лишь в сумерках. Разделывать нерпу уже не было сил, баба Вера позвала всех есть похлебку, но передо мной извинилась и сказала, что мне такого лучше не кушать. И что, хотя я и ем сырое мясо, подтухшую рыбу и пахучий нерпичий жир, сегодняшнее блюдо мне лучше даже не пробовать. Похлебка из тухлого мяса так сильно пахла, что они все пошли есть в соседний балок, оставив меня с кастрюлькой каши. Копальхена — кусков кислого моржового мяса с жиром, основной пищи морских чукчей — мне попробовать у них также не удалось ввиду отсутствия такового.

Утром я разобрала каяк и отправилась вдоль берега к Ленинградскому. До этого оплота цивилизации теперь оставалось всего пятьдесят километров. Ветер наконец-то был мне почти попутным. Вдоль кромки моря, узенькой полосочки воды перед забитым кусковым льдом простором, тянулась полоса галечника, но теперь, после дождя, она была рыхлой, и ноги немного буксовали в ней — чтобы берег превратился в идеальную дорогу, нужен был хороший заморозок. И все же идти вдоль берега было бы замечательно, если бы не ловушки проток. Вдоль берега моря, параллельно ему, часто тянутся лагуны, и вход в них из моря бывает размыт, если давно не было штормов. Этих входов может быть несколько, и они весьма глубокие. В этом году из-за льдов штормов не было, и устья лагун были открыты, поэтому мне вскоре пришлось свернуть на заболоченную тундру, чтобы огибать обширные заливы-щупальца лагун заранее.

Лишь на следующий день, заночевав в пустом балке с печкой-бочкой, я увидела тот самый маяк, к которому мы доплыли на моторке. За ночь снова наступила зима, но добротный балок не дал мне замерзнуть. Печку я топила огромными кусками плавника, толстыми бревнами, и, если бы не припасенный заранее пузырек с соляркой из Биллингса, без топора мне, возможно, не удалось бы развести огонь из этаких толстенных поленьев.

За маяком на берегу перед обширной лагуной раскинулся поселок старателей — десяток балков, он явно был жилой, но его недавно оставили на зиму — сезон закончился. От маяка на поселок Ленинградский тянулась широкая полоса вездеходных следов. Неприглядна тундровая «дорога»: на протяжении метров трехсот параллельно друг другу тянутся вездеходные колеи, заполненные густой, не замерзшей пока жижей. Каждый раз вездеход норовит пройти по новому месту, чтобы не завязнуть в старом заболоченном следе. Да и пешеходу легче идти по нетронутой болотистой тундре, чем по колеям. От берега до поселка было километров 12, и, нахлебавшись грязи распутицы, я буквально считала последние метры до начала жилья, твердого грунта.

Напоследок, в сумерках, мне пришлось вброд форсировать речку, за которой и располагался поселок. Даже на перекате меня залило по пояс, сшибая течением, но, опираясь на благоразумно собранное заранее весло, я устояла, да и близость людей придавала смелости.

Поселок Ленинградский, некогда имевший население в 3,5 тысячи человек, ныне представлял собой жалкое зрелище. Три четверти многоэтажных (в основном в пять этажей) домов стояли пустые, разрушающиеся, с выбитыми стеклами. Поселок хотели закрывать, на зиму 1998–1999 года в нем оставалось всего около 150-ти человек. Из окон торчали трубы буржуек — поселок уже отключили от отопления. Магазинов в нем не было, но добрые старатели артели «Арктика» приютили меня и накормили в своей столовой. Наконец-то мне удалось наесться от пуза! Даже объесться так, что стало плохо и, спасла меня лишь таблетка от «жадности» — таблетка с пищеварительными ферментами — фестал.

А через день, 29 сентября, меня отвезли на «Урале» вместе с отъезжающими на зиму людьми до поселка Мыс Шмидта. С Мыса Шмидта на Москву, как рассказали старатели, были прямые авиарейсы. Билет стоил уже 3900 и должен был повыситься до 4900 рублей. У меня в наличии оставалось 250 рублей. Но в поселке, по моим сведениям, аэродром был военный, и я надеялась как-нибудь улететь оттуда. Сами старатели летели на следующий день коммерческим рейсом и ничем помочь мне не могли. В поселке из знакомых у меня был лишь один лейтенант-вездеходчик, с которым я познакомилась в тундре на коррализации, но в данный момент он, как выяснилось, находился на задании.

«Тебе нужно в администрацию обратиться, — посоветовали старатели, — там точно помогут». «Урал» выгрузил меня у казенного здания администрации. Находясь в приподнятом настроении, думая только о хорошем, я нарушила установленную для себя заповедь: «общение с администрацией избегать». Я обратилась к главе администрации с просьбой помочь, если это возможно, улететь в Москву. На что я надеялась, непонятно. Перебирая мои документы, глава объявил, что пропуск оформлен неверно, где гарантия, что я пришла не с Аляски, и не съела ли я тех, троих, которые значились в пропуске. И хотя последнее было сказано с улыбкой, глава вызвал пограничника и администраторшу по делам иммиграции для разборок. — Откуда у вас такая карта?! — удивленно выкатил глаза пограничник на обзорную «двадцатикилометровку». В то, что такая карта свободно продается на лотках и в магазинах Москвы, он явно не мог поверить.

— И что это тут за пометки? — подозрительно прищурился он. А это просто маленький ребенок фломастером кое-где почеркал на карте. — А такая откуда!? — пограничник добрался до ксерокопии «пятикилометровки».

— Геологи дали, — безразлично отвечала я. Когда дело дошло до цветной подробной «двухкилометровки», пограничник уже больше вопросов не задавал, мол, что со Штирлица взять, все равно выкрутится. А весть о том, что все карты уже давно рассекречены, до Чукотки еще явно не добралась.

Потом пограничник придрался к тому, что в документе не указан Мыс Шмидта, хотя там было ясно написано, что Федеральная погранслужба РФ не имеет возражений относительно пеше-водного перехода «в пределах 5-ти километровой пограничной зоны на участке: г. Анадырь, пос. Биллингс, а также побережье Северного Ледовитого океана группой…» То, что Мыс Шмидта входит в эту зону, никого не волновало. «И зачем только вы пришли на Мыс Шмидта? — с нескрываемой злобой вступила администраторша. — Нет, чтобы обойти». Видимо, я оторвала ее от чаепития. «Вы должны были заранее поставить нас в известность: когда будете проходить по территории Шмидтовского района». Как будто я подключена к небесному телефону.

В конце разборки у меня отобрали паспорт и, наконец, отпустили, заверив в том, что военные самолеты здесь не летают, и мне придется ждать денежный перевод из Москвы, если я хочу выбраться с Мыса Шмидта.