Одна на краю света

Две небольшие брезентовые палатки и трактор с деревянным балком на прицепе показываются впереди. На взгорке, перед раскинувшемся в замкнутой чаше между холмами озере подле затухающего костра сидит несколько человек — пастухов-чукчей. Один мужчина немного выделяется из них своей внешностью — этакий классический, заросший, бородатый, смуглый, славянского типа геолог в штормовке, на голове — вязаная шапочка. Оказывается, это тракторист, а по совместительству и радист, родом из солнечного Азербайджана. Зовут его Фархад. Из балка, что стоит на прицепе за трактором, выходит женщина-чукчанка. «Оксана, моя жена», — представляет ее Фархад.

Меня поят чаем, потчуют вареной олениной. А я уже не могу больше жевать мясо — с непривычки болят десны. Фархад и Оксана зовут меня в балок отдохнуть и вообще погостить у них. «Сейчас гольцов пожарим, печенки, новых лепешек», — ну как тут откажешься! «Я сыну кукуль сшила, он еще не спал в нем, новый, возьмите, поспите в нем». Я потрясена таким приемом. Да, чем дальше от городов, тем сердечнее люди.

Оксана находилась сейчас на должности повара бригады, так называемая «чумработница», в ее обязанности входило утром встать раньше всех, развести костер, поставить чайники. Варить мясо, печь лепешки. А раньше она работала пастухом и даже в какой-то год получила звание лучшего пастуха района, и ее торжественно награждали. Вова — ее старший сын.

Фархад уже семнадцать лет живет на Чукотке. Романтик, после армии с приятелем поехал на север работать геологом на звучный мыс Шмидта. Он думал, что все геологи всегда ходят, ищут полезные ископаемые, а его поставили бурить шурфы — монотонная работа на одном месте. Больше месяца не выдержал, сбежал в совхоз, год проработал оленеводом. «Полярная ночь, мороз, тепло только под пологом. Утром вылезаю из-под него и весь день только и думаю, скорей бы опять в тепло. Все время обмораживал щеки. Днем кочуем на новое место, удивляюсь, как женщины среди снежной пустыни в этой темноте, в холоде быстро разводят костер, кипятят чай. Быстро строганинкой перекусили, в кукуль и — спать». Не выдержал южный человек такого режима, пошел Фархад на курсы трактористов и нашел, наконец, свое место в совхозе. Теперь у Фархада деревянный балок собственноручного изготовления, по тундре он тащится за трактором на полозьях. «Каждый год — разные маршруты, все время видишь что-то новое. Мне нравится».

Балок — это и спальня, и кухня, и кают-компания. Он небольшой — примерно три с половиной метра в длину и два в ширину. В торцевой части — нары, под ними бочка с соленой рыбой, запасы муки, риса, сахара. Слева, сразу за дверью — откидные, на цепочках, узкие нары, на них буду спать я. Справа — умывальник с раковиной со стоком наружу, махонькая печка, стол, на нем рация, кружки. Под столом коробка с прочей кухонной утварью. На веревках под потолком сушатся, словно в яранге, подвешенные на крючки гольцы, гирлянды нутряного жира. Три узеньких окошка в балке, над одним для красоты висит пучок багульника.

Рядом с печкой Оксана настраивает примус и начинает готовить еду. У каждой хозяйки свои лепешки, одинаковых я еще не ела. Единственное, что их объединяет — невозможность оторваться от их поглощения. Лежу на нарах поверх кукуля, и мне впервые за поход становится жарко до дурноты. «Переночую и с утра уплыву», — думаю я.

Но на следующий день Фархад зовет меня половить в соседнем озере с резиновой лодки гольцов на блесну. Оказывается, чтобы поймать местную рыбу, нужно медленно вести блесну прямо по дну. Фархад поймал одного немного необычного гольца — генетического уродца с перекошенной нижней губой. На плановой связи по рации Фархад запросил указания, что делать с этой рыбой. Удивляюсь такому вниманию к пустячному событию. «Да я бы ее, конечно, съел, — говорит Фархад, — но ритуалы надо соблюдать. Язычники. В прошлый раз сжигали такую особенным способом».

Клев был плохой, погода ухудшалась. В обед пошла морось, а к вечеру началась такая жуткая непогода, что мне подумалось, что теперь уже точно пришла бесповоротная зима. Балок сотрясался от порывов северо-западного ветра, заряды снега мелкой крупой били по стеклам. Страшно было и подумать, каково сейчас дежурным в стаде. Оксана топила печку, экономно отрезая кусочки от голенищ старых резиновых сапог. «Там у Николая еще должны быть дырявые, дня на три их хватит». После каждой подброски печка начинала реветь так, будто готовилась идти на взлет. «Ничего, — утешала меня Оксана, — завтра приедет вездеход из совхоза, коррализацию будем проводить, посмотришь».

С утра переезжаем на новое место, туда, где должны будут построить корраль. Тундра подмерзла, хрустит лед на лужах. Люди быстро собирают палатки, спальные мешки, закидывают все внутрь передвижного домика. «Борька! — кричат пастухи, глядя куда-то под балок. — Вставай, Борька, поехали!» Только сейчас замечаю, что там, между полозьями, среди припорошенных кочек, зашевелился снежный бугор и из кукуля показывается заспанное чумазое лицо тринадцатилетнего на вид подростка-пастуха. Кукуль свернут — и последний член бригады тоже готов к кочевке. Все мы забиваемся внутрь домика и трясемся, медленно двигаясь по кочкам. «На новом месте «Comet» есть, — радостно сообщает мне Оксана, — кружки можно будет оттереть».

Новое место отстоит от старого метров на пятьсот по прямой. Здесь есть протяженная ровная площадка, сухая тундровая терраса, под тонким покровом тундровых кустарничков местами обнажается песчаная почва. Поодаль невысокий обрыв к другому озеру. «А почему сразу здесь не встали?» — удивляюсь я. «А в этом озере гольцов нет». На песчаном берегу отдраиваем кружки песком — самым лучшим природным чистящим средством.

Интересно здесь, на продуваемых просторах, смотрится чайник, подвешенный на треноге. Он висит не над костром, то есть не над ветками, а в стороне примерно на полметра. Между землей и чайником не больше двух сантиметров, и язык пламени от костра пролизывает это пространство и охватывает закопченый подветренный бок чайника. За ним на земле лежат вывернутые голенищами наизнанку болотники — это единственное место у костра, где они могут подсушиться. А греться здесь можно только в движении, за работой или в кукуле — если встанешь или присядешь в тепло пламени на подветренную сторону костра, он тут же перестает нормально гореть и приходится уступать место ветру. Фархад дал мне поносить ватник, иначе я, наверное, совсем бы замерзла.

Дрова для костра рубят здесь тоже необычно — топор по виду напоминает тяпку — лезвие его расположено перпендикулярно топорищу. Таким топором легче рубить ветки и стволики кустарников — основного источника дров. Сухие ветки в костре перекладываются слоями сырых дров — иначе на ветру костер мгновенно прогорает.

Учу чукотские слова. Амын ет-тык или просто ет-тык — «здравствуйте». И-и — ответ на приветствие. Ет-тык, дословно — «я пришел». Чукчи могут здороваться таким образом несколько раз в день с одним и тем же человеком. Таган — «до свидания». Как минкри? — «как дела?» «Нормально» — мечинки. Кукэн — «чайник». Койнын — «кружка». Ут-тыт — «дрова». Пинйолыын — «печка, костер, очаг». Плект — «торбаса». Памьет — «чижи, меховые носки». Узнаю у Оксаны некоторые традиционные рецепты. Так называемый выт-выт варится из трех компанентов: листьев иван-чая, ивы и щавеля. Листья долго упариваются (Оксана варила их два дня), а зимой служат вкусной приправой к строганине. Кэмэрген — это кушанье из телячьей требухи с сушеными листьями ивы. Вечером на стоянку подъезжает вездеход. Командир вездехода — бравый молодой лейтенант — привез для проведения коррализации нескольких специалистов. Приехал даже сам директора рыркайпийского совхоза — Бурлах Александр Николаевич.

Узнаю, что на океане лед не растаял и лежит прямо у берега, так что мне, возможно, придется тащиться по льду. Уже месяц в поселке на мысе Шмидта стоит яхта «Апостол Андрей», совершающая кругосветное плавание, и все никак не может пробиться на запад.

«Странный год. Может, и не будет больше тепла. Поехали с нами на вездеходе. А хочешь, сейчас санрейс закажу, на вертолете прямо на мыс Шмидта улетишь?» — то ли в шутку, то ли всерьез предлагает мне директор. «Нет, спасибо, я лучше своим ходом» — смеюсь я.