Волны над нами

Мне рассказал рыбак с Азовского моря, как однажды, вынимая поставленные сети, он обратил внимание, что у самых сетей ныряет дельфин. Рыбак решил, было, что это грабитель, ворующий у него рыбу. Когда сети подняли, там оказался дельфиненок, еще живой, но уже порядком хлебнувший воды. Его мать вынырнула совсем рядом с лодкой и пошла вслед за ней, когда рыбаки отправились к берегу. В конце концов им стало жалко мать, и детеныша, уже пришедшего в себя, осторожно спустили в воду. Мать кинулась к нему и сейчас же увела подальше от опасного соседства. Другие рыбаки рассказывали, что они нередко наблюдали случаи, когда взрослые дельфины до последнего момента оставались около своего товарища, попавшего в беду.

Третий, самый крупный дельфин Черного моря — афалин. Он достигает иногда более трех метров, экземпляры в два с половиной метра считаются обычными.

По внешнему виду афалин похож на белобочку, но черный цвет спины у него постепенно переходит в светлый на брюхе, без резкой границы. Встречается афалин вдоль узкой прибрежной полосы. Он питается донными и придонными рыбами: камбалой, пикшей, скатами, барабулей и т. д.

Для содержания в неволе наиболее пригодными оказались именно афалины, легко избегающие столкновений с дном или стенками бассейна в отличие от пелагических дельфинов, которые быстро погибают, разбиваясь о стенки.

О том, какие интересные наблюдения проводились над афалинами, я уже говорила. К сожалению, краткий пересказ не дает полного впечатления об интересной работе, проведенной по изучению повадок этого дельфина. Можно предполагать, что все эти наблюдения относятся в какой-то степени и ко всем дельфинам вообще.

Завтра мы уезжаем.

Уже забиты ящики с оборудованием, собранный материал подготовлен к перевозке в Москву.

Последний раз я иду к Кузьмичову камню. Проплываю знакомый до мельчайших подробностей путь к стене Левинсона-Лессинга. Мне начинает казаться, что встречаемые рыбы имеют что-то знакомое «в лице» и что мы виделись раньше. Это с известной натяжкой может относиться к некоторым из них, более оседлым, вроде собачек или рулен, но кефали, прошедшие передо мной на прощание целым парадом, конечно совсем не те, что были месяц назад. Все укромные уголки полны воспоминаний: здесь я встретила ската и смотрела, как он рылся под скалой, здесь я нашла особенно красивый агат, а вот в этом гроте мне встретился темный горбыль. Я мельком бросила взгляд на расщелину, где были обычно каменные окуни. Их головы торчали и сейчас из-за зубчатого края расщелины. Я помахала им рукой на прощание, но они не поняли меня и спрятались в свое убежище.

Мне стало грустно. Места, которые я проплывала, стали близкими и родными. Странно было думать, что пройдет еще несколько лет, прежде чем я увижу их опять. Работа с черноморскими животными закончена, и когда еще удастся попасть сюда опять, кто знает. Другие моря влекут нас к себе.

Я нехотя вышла из воды, когда уже по всем правилам, писаным и неписаным, нельзя было больше просидеть в ней и минуты. Последний взгляд на зеленый свет, блеск одинокой рыбки у самой поверхности и медленное колебание цистозиры — и вот я уже на берегу. На прощание бросила в море случайно завалившиеся в кармане три копейки. Этой примете меня научили студенты: бросишь денежку в море и обязательно скоро сюда вернешься.

Мне еще предстояло отобрать наилучшие из камней, собранных на море. Всего их около пуда. Я раскладываю и раскладываю их по кучкам, но все же самая маленькая из них, состоящая из лучших камней, весит килограммов десять. Выбираю самые наилучшие из нее и в результате остается примерно столько же, сколько и было. Тогда я пускаюсь на жульничество и рассовываю мешочки, набитые камнями, по всем нашим рюкзакам. Кроме обычных вещей, у нас по обыкновению еще дополнительные: ведро, в котором поедут крабы, и инсектарий; в нем Николай везет сверчков и кузнечиков. Они будут нам петь в Москве, напоминая тихие крымские вечера.

Глава 17

Желание поплавать еще раз у берегов Карадага неожиданно быстро воплотилось в реальную возможность. Вероятно, помогла денежка, брошенная в море перед отъездом.

Очередной отпуск начинался с середины мая. Зная, что трудно рассчитывать в это время на высокую температуру воды, я еще зимой запаслась тонкой резиной около миллиметра толщины. Широкие полотнища резины, разостланные на полу, обрывки наждачной бумаги, приторный запах бензина и резинового клея ознаменовали период изготовления костюмов. Их было сделано два: водонепроницаемый, где были открыты лицо и кисти рук, и «мокрый», с короткими рукавами и штанами до колен. Человек, засунутый в такой резиновый костюм, выглядит удивительно безобразно, независимо от того, какая у него фигура. Зато тепло и можно плавать при низкой температуре.

Моя предусмотрительность оказалась весьма кстати. В день приезда, 18 мая, температура воды была 12 градусов, а в последующие недели поднялась всего лишь до 14–17 градусов. Без костюма было бы трудно что-либо делать под водой продолжительное время. А я решила заняться фотосъемками.

Бокс для камеры ФЭД был готов еще зимой. Удалось достать очень старый, но еще совсем хороший широкоугольник ФЭД с фокусным расстоянием 28 миллиметров. Все было бы отлично, если бы не ветер… Ветер день и ночь, день за днем холодные и мутные волны.

Все это происходило, безусловно, потому, что был отпуск и я могла весь день напролет посещать море. Если бы это была очередная рабочая поездка, когда я удирала на море, чувствуя себя как школьник, убежавший с уроков, вода была бы, разумеется, прозрачной и теплой, а погода тихой.

Кроме нас с Николаем, на биостанции приезжих еще не было. Директор отвел нам отличную комнату, у самого порога которой был громадный бассейн, готовый к первой партии подопытной рыбы. Запах моря наполнял комнату, по потолку метались зайчики солнечного света. Мы жили как будто в каюте корабля, что мне очень нравилось.

Неудачи начались сразу. В первый же день Николай уговорил меня пойти в горы. Буйные сочные травы с яркими пятнами незнакомых цветков были почти по пояс. Через месяц-полтора все это великолепие выгорит, и только сухие колючки будут хватать за ноги проходящих. Среди приземистых кустарников скумпий Николай нашел странное и красивое растение, похожее на иван-чай. Бледно-лиловые цветки с темно-красными пятнами, как у орхидеи, пышным султаном венчали длинный стебель. Николай с галантным видом преподнес мне большой букет. От цветов струился тяжелый аромат. Я несла их в вытянутой руке, стараясь не вдыхать неприятный аптекарский запах незнакомого растения. С каждым шагом мне все меньше хотелось украсить этим букетом нашу маленькую комнату. Я отстала и только размахнулась, чтобы забросить его в кусты, как Николай обернулся и отобрал у меня свой подарок.

Нас встретил у ворот биостанции один из сотрудников и, мельком взглянув на букет, сказал, что на нашем месте он не стал бы брать в руки это растение. Татары называют его шайтан-трава, от прикосновения к нему возникают долго не заживающие язвы.

Николай отнесся скептически к словам сотрудника, сказанным мимоходом, и сел рисовать интересный цветок.

На другой день он принес с гор выкопанный с корнем куст шайтан-травы и с торжеством констатировал, что никаких следов ожога на руках у него нет. «Еще один предрассудок», — заявил он, укладывая в гербарную рамку расправленное растение.

Его торжество продолжалось два дня. На третий день на руках от кончиков пальцев до предплечья, то есть в тех местах, которые соприкасались с проклятым цветком, когда он рвал, копал и нес его на согнутой руке, появились ярко-красные пятна и зуд. К вечеру пятна стали зловещего, багрового цвета, а наутро руки были покрыты водяными пузырями. Это была классическая картина ожога второй степени и, судя по многочисленным плакатам противохимической обороны, выглядела точь-в-точь как ожог ипритом. Николай рассматривал свои пузырчатые руки и прикидывал, сколько времени пройдет, прежде чем они примут прежний вид. Доктор санатория сокрушенно покачал головой, увидев результат ботанических походов. Он дал мазь и присыпки, предупредив, что язвы будут заживать крайне медленно.