Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы

Метод томасирования, появившийся в восьмидесятых годах, избавил железо от фосфора. Для Люксембурга это означало промышленную революцию.

Пришла она с запозданием, но очень кстати. Крестьянам становилось тесно, малоземелье гнало людей за моря, к чужим просторам. «Теперь наша молодежь, — воскликнул с облегчением один публицист, — отправится на заработки не в Америку, а в Эш».

Эта фраза, пожалуй, лучше всего объясняет то нежное, даже лирическое отношение к стали, какое наблюдаешь в Люксембурге. Да, благодаря ей тысячи людей смогли остаться на родине. Страна вырвалась из отсталости. Маленький Люксембург нашел, наконец, свое занятие в современном мире. Занятие уважаемое, а главное, прибыльное, так как сталь — самая постоянная любимица конъюнктуры в наш беспокойный век.

Недавно горняки обнаружили рудник времен тревиров, давно забытый. Это было событием не только для археологов. Нет, — новость облетела всю страну, газеты писали о продолжении бессмертной национальной традиции.

Наравне с древней готикой и руинами замков оберегаются старинные доменные печи, топившиеся древесным углем, орудия и штольни пионеров рудного дела.

Литейный завод, возникший полвека с небольшим назад, на памяти отцов, еще не утратил обаяния новизны. Нигде в Западной Европе он не пользуется таким вниманием художников, как в Люксембурге. Зрелище плавки или проката привлекает даже сюрреалистов. О стали сложены песни. В литературном альманахе поэтесса Генриетта Тейсен, влюбленная в свой край, говорит о первооткрывателях металла.

Сегодняшний пропитан хлеб

     их мужеством в те дни.

Нет, недостоин Эша тот,

     кто стали не сродни!

Да, по производству стали на душу населения малыш держит мировой рекорд. Но интересны не только относительные цифры. Люксембург выплавляет стали намного больше, чем все три страны Скандинавии. По выпуску чугуна он тоже обогнал их, а также Италию и Австрию.

И однако Люксембург не сделался страной-городом, как его соседка Бельгия. Сталь не смяла ни розы, ни виноградники. Завод здесь — лишь деталь пейзажа. Он не очень изменил облик Великого герцогства. От заводов бегут рельсовые, шоссейные пути, а еще больше проселков и тропинок, ведущих в заросли, где щебечут птицы, поет ручей.

Люксембург не знает заводов-гигантов. Его рудные богатства рассеяны в недрах, широко разветвлены. Почти вся южная половина страны испещрена небольшими рудниками, небольшими заводами. Эш — столица бассейна, но об этом не догадаешься, пока не увидишь трубы, домны.

Улицы тихи, малолюдны. По вечерам на главной улице в немногочисленных кафе пьют пиво, листают газеты. К сенсациям из Парижа и Голливуда — к похождениям гангстеров и красавиц экрана — житель стальной метрополии равнодушен, зато известия политические он штудирует досконально и тут же негромко обсуждает их с товарищами.

За стенкой щелкают деревянные шары — там кегельбан, такой же, как в любом городке, в любом селении.

Эш притянул не только парней из окрестных селений. Он стал обетованным городом для многих бедняков за рубежом. Каждый четвертый житель Эша — итальянец. Одни пришельцы только и думают, как бы накопить денег и махнуть обратно, другие — и таких большинство — прижились тут. Предел их мечтаний — поехать в Италию хотя бы на две недели отпуска, отогреться, поплавать в теплом море.

Увы, и это не так-то просто!..

Сыновья и пасынки

Фасады Эша излучают благополучие. От прежнего селения сохранились старые фермерские дома: широченная арка ворот, прищуренные оконца, похожие на амбразуры. Втиснутые в ряд городских доходных домов, эти ветераны усиливают ощущение добротности, простого, но сытого уюта. Выделяются большие новые здания лицеев — мужского и женского. Из отчета муниципалитета видно, что среди молодежи, получающей там среднее образование, до сорока процентов — дети рабочих. Вероятно, и эта цифра — рекорд в Западной Европе.

В Эше есть театр, хоть и без постоянной труппы. Музей Сопротивления фашистам, отличный стадион. На большом пространстве раскинуты детские площадки для игр и спорта. В обширном городском лесопарке устроен зверинец, отведены места для туристов с палатками.

Верно, не напрасно сверкают витрины туристских контор, готовых снарядить вас куда угодно — хоть на пляжи Бразилии.

В контору входит молодая итальянка. Она поднимается на цыпочки, чтобы лучше разглядеть плакат.

— Мадонна миа! — восклицает она. — Ах, синьор, это же моя Перуджа.

Бразилия ей, конечно, ни к чему. Только Перуджа! До чего же хочется побывать на родине! Клерк раскладывает перед девушкой расписания, прейскуранты.

— Санта Мария! Нет, это дорого!

Порывистая южанка не может сдержаться, она высказывается несколько громче, чем принято здесь. Лысый клерк, невозмутимый хранитель ключей от всех стран мира, смотрит на итальянку неодобрительно.

Она вздыхает, комкает платок…

Вот так и случилось, что первый в Люксембурге разговор о житье-бытье завязался у меня с Франческой, уроженкой Перуджи.

— Вы понимаете, синьор, я тут третий год уже, и совсем одна. Вы скажете — вот смелая, поехала на свой риск за границу! А что было делать сироте? О, я бы ни за что не променяла нашу Перуджу на этот холод. И потом — здесь же как в монастыре… Но что мне оставалось? Заработки у нас плохие, а тут… Тут, синьор, трубят во все трубы! Послушаешь — прямо-таки рай в Люксембурге! Ну, я устроилась в отеле горничной. Платят три тысячи франков в месяц, вот и весь рай…

Да, деньги небольшие. Понятно, Франческа снимает комнату из дешевых, но и она берет четвертую часть зарплаты. На еду хватает, но много ли остается? Девушке же надо иметь вид! За модой не угнаться, модные вещи зверски дороги. Модное покупают местные, да и то не все, а для приезжих и прошлогодние фасоны хороши.

— Да, это так, синьор! Вся надежда на дешевые распродажи. Начнет торговец сбывать залежавшийся товар, тогда и мы можем кое-как одеться.

Я спросил Франческу, во сколько обошелся бы ей отпуск на родину.

— Ох, синьор, нечего и думать! Каждый год собираюсь, и никак не выходит… Мадонна миа! За одни билеты надо отдать все, что я получаю в месяц. А там кто меня будет кормить? Есть у меня, правда, тетя, так где же ей… Я сама хотела ее выписать сюда… Пообещала сдуру…

Вот они, на плакате, — купола Перуджи. Горько расставаться с мечтой. Рядом висит карта Европы, вся в голубых стрелках авиалиний. Я на глаз измеряю расстояния. Перуджа не так уж далеко. Гораздо ближе, чем от Москвы до Сочи.

Однако почему бы Франческе не подыскать другую работу? Ведь конъюнктура нынче неплохая, найдется место и на производстве.

— Что вы, синьор, никакого расчета! Мужчина и то не добьется хороших денег, если он приезжий. А женщина!.. Вы разве не знаете, синьор? Моя подруга на заводе — и что же? Велика ли радость? Ей платят почти вдвое меньше, чем мужчине, за ту же работу. У вас в России разве не так?

Она удивилась, услыхав, что у нас плата одинаковая. Еще раз уголком глаза взглянула на Перуджу.

— О, синьор, если бы я там, на родине, могла устроиться, как здесь!

Мы вышли.

— Чао! — крикнула она мне, переходя мостовую. Ее улыбка на миг осветила голый зимний перекресток в седых пятнах инея.

Как-то сложится судьба Франчески из Перуджи!..

Вербовщики рабочей силы, реклама акционерных обществ в унисон твердят о равных и неограниченных возможностях в рудном бассейне.

Конъюнктура капризна и своенравна. У нее есть любимцы. Это рабочие-умельцы, виртуозы, люди высшей квалификации. Некоторые сохранили за собой, избавив от долгов, дедовские дома в деревне на берегу Мозеля. Дети рабочей элиты, окончив лицей, учатся дальше, становятся инженерами, врачами, юристами.

Будущее для огромного большинства недостижимое! В стране высших учебных заведений нет, дипломы добываются за границей. Среди студентов-люксембуржцев дети рабочих и крестьян составляют всего-навсего пять процентов.