Загадки и трагедии Арктики

Неожиданно из Ленинграда пришло письмо читателя. В нем указывалось на неточность в книге: станция на Домашнем была законсервирована не до войны, а во время войны, в августе 1941 г., причем произошло это в обстоятельствах, имевших трагические последствия для начальника зимовки А. П. Бабича. Писал мне, как выяснилось, сын полярника. Мы познакомились, у нас возникла взаимная симпатия. Так в моем распоряжении оказались едва ли не все документы, связанные с «делом А. П. Бабича».

В 1980 г., когда выходила моя книга «Льды и судьбы», я посвятил ее «светлой памяти зимовщика Александра Павловича Бабича». Разумеется, я желал большего, мне хотелось, пусть кратко, поведать читателям о прекрасной и страшной судьбе этого человека, однако о полярнике Бабиче в то время уже сказал свое слово автор «Архипелага ГУЛАГа»... Теперь пришла пора вернуться к герою моего давнего посвящения.

Уроженец Новороссийска, Александр Бабич в семнадцать лет, в 1916 г., ушел добровольцем в русскую армию на турецкий фронт, после чего начались его скитания по белу свету. Он возвращался на родину, не находил здесь работы и снова уходил за кордон. Перебрался в Германию, но и там ему жилось плохо, и в 1922 г., услыхав, что в Берлине открылось советское представительство, он отправился туда. Пробился к полпреду и вскоре навсегда возвратился домой. Сделался профессиональным моряком, высококлассным радистом, ходил на ледоколе «Ермак», неоднократно бывал в загранплаваниях на судах Совторгфлота. Пять лет прослужил в Мурманском траловом флоте, а с 1935 по 1941 г., с кратким перерывом, зимовал на полярных станциях Главсевморпути.

Почти двадцать лет жизни Александр Павлович Бабич отдал морю и Арктике. Это был скромный, мужественный, надежный человек. Первая же его зимовка на острове Котельном в архипелаге Новосибирских островов затянулась на три с лишним года, и радист Бабич пошел на это с открытым сердцем, понимая, что крайне необходим здесь, на полярной станции. Он обслуживал навигацию на трассе, давал пеленг самолетам ледовой разведки, каждые три часа (а по требованиям авиации — ежечасно) отстукивал на ключе сводки погоды, спал урывками, как всякий арктический радист, но с особым блеском проявил себя весной 1938 г., когда через Котельный пролег маршрут самолетов, спешивших на выручку к населению «Лагеря трех кораблей» — экспедиции Р. Л. Самойловича.

В рапортах на Большую землю начальник полярной станции «Остров Котельный» В. И. Соколов (он погиб в годы Отечественной войны) неоднократно подчеркивал роль радиста Бабича в успехе спасательной операции. Почти двести «эвакуированных» нашли временный приют на Котельном, где четверо обитателей зимовки делали для них все, что было в их силах, жертвуя и сном, и отдыхом, и личной одеждой, и собственной койкой. За ту работу А. П. Бабич одним из первых в Арктике получил звание «Почетный полярник».

Отдохнув немного в Ленинграде, в кругу большой и счастливой семьи, он (уже в должности начальника зимовки) оказался на острове Домашнем, там, где базировалась в 1930—1932 гг. экспедиция Ушакова — Урванцева, исследовавшая архипелаг Северной Земли. Вскоре полярная станция «Остров Домашний» заслужила звание образцово-показательной среди всех других зимовок Главсевморпути. Весной 1941 г., перед самой войной, именно Бабич выступил с почином, о котором на языке казенных бумаг говорилось так: «Самозакрепление на работе в Арктике. Первыми проявили в этом инициативу полярники острова Домашнего тт. Бабич, Еремин и Горяченко (встречается и другое написание этой фамилии, «Горяченков».— 3. К.). Они остаются на повторную зимовку. Они решили так использовать имеющееся техническое и научное оборудование и продукты, чтобы при наличии трех человек обеспечить нормальную работу станции без дополнительного завоза грузов. Начальник Главсевморпути дважды Герой Советского Союза И. Д. Папанин одобрил инициативу передовиков и горячо их приветствовал».

Но буквально через несколько месяцев тот же Папанин приказал немедленно снять «передовиков» с зимовки и доставить их в Диксон, а станцию «Остров Домашний» временно законсервировать. Что же произошло?

Произошло обычное, увы, дело: возник конфликт между людьми. Молодой и весьма нервозный метеоролог Горяченко не ужился с малограмотным механиком- разнорабочим Ереминым. Они то и дело «сводили счеты» друг с другом, и начальнику приходилось их разнимать. Наконец Бабич не выдержал и дал в Москву шифрованную радиограмму с просьбой срочно заменить разбушевавшегося метеоролога — ситуация, в общем-то, отнюдь не редкая и сегодня. Однако 22 июня началась война, и руководителю Главсевморпути стало уже не до какой-то там ссоры на зимовке - с этим можно было разобраться и потом, а пока И. Д. Папанин прислал по радио гневное распоряжение закрыть станцию и вывезти ее персонал на материк.

Можно только догадываться, какие чувства испытывали 447 зимовщиков советских полярных станций, услыхав первые обескураживающие вести с фронтов. Все знавшие А. П. Бабича сходятся в одном: он был из тех, кто не умел молчать, видя вопиющее противоречие между словом и делом. Вслух, не таясь, задавал он вопросы, застывшие тогда на устах у миллионов людей, и в Арктике, и на Большой земле, и на фронте (мы и сегодня продолжаем громко задавать их): как могло это случиться? Куда девалась мощь родной Красной Армии? Чего стоят слова «малой кровью, могучим ударом»? Где, наконец, Он, с Его гениальной прозорливостью?!

Бабич громко возмущался, не выбирая выражений. Как выяснилось впоследствии, метеоролог Горяченко очень внимательно слушал и запоминал эти выражения (а также рылся тайком в личных вещах и бумагах начальника, выискивая будущие «вещдоки») — через несколько недель все высказывания Бабича ему же сполна процитировали «компетентные органы»... В самых последних числах августа на Домашний пришел ледокольный пароход «Садко» (мы с вами знаем, что через считанные дни он погиб в Карском море, а его капитан А. Г. Корельский был расстрелян) и увез на Диксон всех троих зимовщиков. Еще на судне Бабича поместили в отдельную каюту и приставили к ней часового, а на берегу передали работникам НКВД, которые незамедлительно доставили арестованного в Красноярск и посадили в местную тюрьму, в одиночную камеру. Все его личные вещи остались на Диксоне, владельцу же было заявлено без обиняков, что на том свете ему не понадобится никаких личных вещей!

Допросы, повели четыре сменяющих друг друга следователя. Последним в работу включился начальник Транспортного отдела краевого НКВД, который требовал, чтобы подследственный быстро подписал обвинительное заключение, пообещав в случае неповиновения переломать ему ребра. Но Бабич упорствовал, да и как могло быть иначе — достаточно познакомиться с предъявленными ему обвинениями.

Оказывается, уже в 1916 г. (еще и еще раз обратите внимание на год) он находился в рядах «действующей турецкой армии, орудовавшей против советской (!) власти на юге России»... Затем, будучи офицером деникинской контрразведки (в девятнадцать, заметим, лет), Бабич после разгрома белых бежал за границу, где был завербован разведками сразу нескольких держав. Далее обвинительное заключение повествовало о том, что вся его последующая жизнь советского моряка и полярника была лишь изощренной маскировкой, мешавшей «органам» раскрыть матерого шпиона. Однако в августе 1941 г. он все-таки попался, ибо замыслил захватить ледокольный пароход «Садко» и передать его в руки фашистов, чьим агентом он и был с 1922 г.!

«Факты» прибавлялись с каждым днем. Бабич — соглядатай и диверсант, это ясно, это и доказательств не требует. Бабич отрицательно относился к вождю народов, к Сталинской Конституции, к колхозному строительству, к госзаймам (оказывается, шпион обязан был относиться ко всему этому положительно, как и весь остальной, нешпионский советский народ!). Бабич, «располагая средствами связи на зимовке, имел радиоконтакт с немецкими подводными лодками, через которые передавал врагу секретные сведения и организовывал передачу немцам нашего арктического флота» — и ему предъявили заключение радиоспециалистов, из коего явствовало, что «связь с подводными лодками через рацию полярной станции вполне возможна» (нельзя здесь не напомнить, в чем обвиняли радиолюбителя Н. Р. Шмидта перед тем, как расстрелять его в Ташкенте в 1942 г.).