Загадки и трагедии Арктики

Мы говорили о Самойловиче, но как было удержаться и не расспросить Урванцева о нем самом, тем более что и он, и его жена о наиболее страшных годах жизни повествовали откровенно и обстоятельно. В начале беседы я напомнил Урванцеву эпиграф из его «спецхрановской» книги: «Никто пути пройдённого у нас не отберет» — неужели он предвидел свою горькую и гордую судьбу?

— Ну какое там «предвидел»! Кто вообще мог предвидеть происходившее в стране — просто нравилась песня о коннице Буденного, всего и делов-то! Про Рудольфа Лазаревича сказ особый, человек был хороший, добрый, земля ему пухом. В друзьях мы с ним не состояли, не тот у меня характер, чтобы друзьями обзаводиться, а по работе имелось полное взаимопонимание. Самойлович — директор ВАИ, я — зам по геологии и картографии, Визе Владимир Юльевич — по метеорологии и океанографии...

...Из ведущих ученых Арктического института не репрессировали, кажется, одного Визе. Но как же его шельмовали, как оскорбляли, как угрожали ему еще долгие-долгие годы! В конце концов члена-корреспондента АН СССР, лауреата Сталинской премии Визе вынудили покинуть институт, и он нашел пристанище на географическом факультете ЛГУ, деканом которого был его ученик Герой Советского Союза профессор Виктор Харлампиевич Буйницкий. По словам тех, кто его хорошо знал, был Владимир Юльевич человеком тихим, застенчивым, не способным защитить ни себя, ни других. Но вчитайтесь в его главную историко-географическую книгу «Моря Советской Арктики», и вы, уже представляющие себе размах полярных репрессий, будете ошарашены тем, сколько имен загубленных, оболганных арктических исследователей рискнул упомянуть автор монографии, вышедшей отнюдь не в самую светлую пору отечественной демократии — в 1948 г.! Здесь и Н. И. Евгенов, и М. М. Ермолаев, и Н. Н. Урванцев, и Б. В. Лавров — Борис Васильевич был ветераном Севморпути, большевиком и великим энтузиастом освоения Крайнего Севера. Главный строитель Игарки, награжденный за это в 1934 г. орденом Ленина, начальник треста «Нордвикстрой», призванного дать Арктике собственную нефть, Б. В. Лавров был арестован в 1939 г., и лишь совсем недавно выяснилось, что его расстреляли в июле 1941 г.

— В 1938 г. меня взяли. Взяли — и дали пятнадцать лет. Апеллировал в Верховный суд, и через два года, представьте себе, приговор отменили. Вернулся в Ленинград, а тут как раз скончался Юлий Михайлович Шокальский, он, если не знаете, приходился родным внуком достославной Анне Петровне Керн. Я стоял в траурном карауле у его гроба, многие знакомые меня увидели, и по Ленинграду поползли слухи: дескать, вранье все это, будто наши органы невинных не сажают — еще как сажают! Вон Урванцева выпустили, значит, зря сидел? Вскоре после этого НКВД, чтобы поддержать свою репутацию, меня снова забрало. И дали мне восемь лет за то, что я по своей буржуазной сути должен был принадлежать к вредительской группировке. Мало того, я в ожидании реставрации капитализма в нашей отдельно взятой стране скрыл от Советской власти истинные богатства Таймыра, а за это мне был обещан пост министра геологии в новом, то ли колчаковском, то ли врангелевском, то ли еще каком правительстве!

Открытые Урванцевым в 20—30-е годы норильские месторождения — уголь, графит, медь, никель, кобальт и другие металлы — во время Отечественной войны «сражались» на всех фронтах. Никель, например, требовался для изготовления легированных сталей, необходимых для постройки танков и боевых кораблей. Без поисков и находок геолога Урванцева и его товарищей невозможна была бы деятельность Норильского горнометаллургического комбината, а без нее, как знать, и победа в войне.

— С 1940 по 1956 г, я находился сперва в Актюбинске, а потом уж безвыездно в Норильске. Лизавета Ивановна в звании майора медицинской службы была фронтовым хирургом, затем приехала ко мне, ссыльно-каторжному, в Норильск. Нам дали возможность жить вместе, за это низкий наш поклон покойному Завенягину Авраамию Павловичу. Многие старые норильчане (хотя и не все, тут нечего греха таить) будут поминать его добром. Он был начальником комбината, заместителем наркома цветных металлов и по совместительству замнаркома внутренних дел. А наркомом-то знаете, кто был? Вот то-то! Каково было Авраамию Павловичу служить под Берией?!

Вы спрашиваете, вспоминаю ли я прошлое. Как его забудешь... Только про себя я давно решил так: считай, что угодил под колеса машины, у которой сдали тормоза, вот она и сбила тебя, хорошо еще не на смерть, как других. Вот сейчас мне пишут родственники Бориса Рожкова — моего товарища по давним исследовательским экспедициям. Талантливый был геолог и человек разносторонний, даровитый. Исчез примерно тогда, когда и меня забрали, и по сей день — ни слуху, ни духу (в 1989 г. племянница Бориса Николаевича Рожкова сообщила мне, что за участие в «фашистско-террористическом заговоре против товарища Сталина» Рожков Б. Н. был расстрелян в апреле 1938 г., а спустя двадцать лет посмертно реабилитирован.—3. К.).

Все мое, как говорится, при мне. И два ордена Ленина, и степени, и звания, и книги — вот, пожалуйста, в 1969 г. вышла вторым изданием «Северная Земля», а значит, никому так и не удалось отобрать «пути пройденного»! Есть чем гордиться до конца дней, один Норильск чего стоит. Когда мы в 1973 г. с Лизаветой Ивановной летали туда на нашу золотую свадьбу, город такую встречу нам устроил — в точности как незадолго до того премьер-министру Канады! А вот первую избу, ту, что я еще в 1921 г. ставил, придется, верно, снести. Там нынче развернулось строительство, и домишко торчит прямо средь дороги. Я ребятам сказал: «Сносите, коли надо», а они мне пообещали аккуратно передвинуть избу в другое место, чтобы сохранить...

Сухой невысокий старичок, белые усы, венчик белоснежных волос вокруг лысины, узловатые пальцы крепких еще рук — таков Урванцев весной 1974 г., и жить ему еще целых одиннадцать лет, до девяноста двух. Через несколько дней после его кончины ушла из жизни и Елизавета Ивановна. Мне вспомнились слова, произнесенные однажды на очередном урванцевском юбилее Иваном Дмитриевичем Папаниным:

— Придет время, и мы поставим тебе, Николай Николаевич, еще при твоей жизни, памятник из чистого золота. Сделаем его во весь рост, металла жалеть не станем!..

Хватали, сажали, ссылали, мучили и расстреливали полярных гидрографов, полярных геологов, полярных моряков — капитанов, радистов и механиков. Моряки на Крайнем Севере, надо заметить, особо уязвимы: если аварийность на любом флоте и по сей день весьма велика, то в Заполярье к непредсказуемой стихии океана прибавляется еще стихия льда и многомесячной полярной ночи, и понятно, что редкая навигация на Северном морском пути обходится без происшествий, а то и аварий. Там же, где авария, там в былые годы мгновенно звучало универсальное слово: «враг».

Арктических моряков преследовали и до, и после, и во время Великой Отечественной войны. Бесследно исчез в 30-е гг. Дмитрий Сергеевич Дуплицкий, руководивший в 1934 г. сквозным плаванием по Северному морскому пути ледокола «Литке» и получивший за тот рейс орден Ленина. Жестоко обошлись с именитым капитаном-ледоколыциком Юрием Константиновичем Хлебниковым, кавалером ордена Ленина за предвоенные навигации и редчайшего для моряка гражданского флота ордена Нахимова — за войну, за героические плавания на ледоколе «Микоян» и других ледокольных кораблях. А уже после войны капитана Хлебникова отправили, как он любил выражаться, «на сталинский курорт», в шахты Воркуты, где ему предстояло в течение десяти лет быть «почетным шахтером»... Однако повезло — наступил 1954 г., и Юрий Константинович, промучившись «всего» шесть лет, снова вернулся в Арктику, на капитанский мостик, и года за два до кончины в 1976 г., уже на пороге семидесятипятилетия, совершил свой последний рейс на танкере в роли капитана-наставника.

Особенно чудовищными выглядят репрессии времен Отечественной войны. Полярных капитанов, представителей, как говорится, «штучной», а никак не массовой профессии, людей, обеспечивавших фронт и тыл жизненно необходимыми товарами и грузами, грубо вырывали на расправу прямо с мостика по любому навету. Судьбе было угодно, чтобы пострадали два однофамильца, два капитана Корельских. Василия Павловича обвинили в 1943 г. в том, что по его оплошности погибла шедшая на буксире баржа, и хотя случилось это во время свирепого шторма, капитан отсидел в лагерях восемь лет, от звонка до звонка. А вот Александра Гавриловича Корельского приговорили к расстрелу...