Ветер в траве

Хотя город очень интересный, сидеть там больше двух дней мне совершенно не хотелось. Однако я дожидался приезда Петра Дмитриевича, надеясь, что он повезет куда-нибудь своих сотрудников и меня заодно прихватит. Погода стояла прохладная (Улан-Батор лежит выше 1300 метров над уровнем моря), с периодическими дождями, совершенно не располагавшая к путешествиям автостопом. К тому же никто из сотрудников Экспедиции никогда не ездил по стране без своей машины и не знал, возможно ли это вообще. Поэтому мне пришлось злоупотребить их гостеприимством и провести на базе целых пять дней. Вскоре мы познакомились с молодым монгольским орнитологом Болдом, отличным специалистом по местной живности, и вместе с ним совершили маленькую вылазку за город.

Сочно-зеленая, в синих льдинках цветущих генциан, степь была вся усеяна стадами овец, лошадей, коров и яков, но дикой фауны тоже было полно. В небе кружились мохноногие курганники — самые обычные здесь хищные птицы, они бывают любой окраски от почти белой до темно-коричневой. Обочины дороги оказались сплошь изрыты норами полевок Брандта — маленьких зверьков, которые иногда решались лично приветствовать нас громким писком, встав на задние лапки. Вдали летали стайки красноносых клушиц и даурских галок.

Собственно, целью нашей вылазки был поиск дохлых птиц на свалках и обочинах.

Наташа собирала птичьи кости, чтобы исследовать их на содержание какой-то бяки: то ли радиации, то ли ядохимикатов, пусть она сама про это пишет. Накануне мы даже поймали серую славку, залетевшую на базу, но ни у кого из трех матерых зоологов не поднялась рука ее придушить. Болд отвез нас к старому гнезду сокола-балобана, под которым мы нашли останки погибших соколят, сорок и еще кого-то, и мы с триумфом покатили обратно в город. Тут я заметил вдали пару журавлей-красавок.

— Стойте! — закричала Наташа. В течение пяти минут они с Игорем увлеченно рассматривали журавлей в бинокль, а Болд с усмешкой за ними наблюдал.

— В поле им надо, — вполголоса сказал он нашему шоферу.

Позже я понял, что он имел в виду.

Следующий день выдался теплым и солнечным, и я рано утром рванул на Богд-Уул (по-русски Богдо-Ула). Эта гора (2256 м), на которой когда-то скрывался от врагов мальчик Тэмучжин, будущий Чингисхан, (уже тогда, в самом начале своей необычайно богатой приключениями жизни, он имел массу неприятностей из-за бросающейся в глаза одаренности) с тех самых пор считается священной, то есть биосферным заповедником, если пользоваться современной терминологией.

От конечной остановки городского автобуса до опушки леса всего несколько минут хода через степь. Я не геоботаник, но здешнюю степь они, наверное, назвали бы ирисово-астрово-эдельвейсовой, столько в ней цветов. На опушке растет несколько берез, таких старых, что силуэтом они больше напоминают дубы, а дальше начинается вековая тайга из могучих лиственниц.

Тропинка плавно поднимается вдоль ручья, а со склонов к ней спускаются каменные россыпи-курумы. Когда подходишь к очередной россыпи, то видишь, как ныряют под камни похожие на зайчат зверьки — северные пищухи, а иногда попадается и хищник — стройный рыжий солонгой. По мере подъема лиственничник постепенно переходит в пушистый кедрач, где жизнь буквально кипит: по веткам прыгают черные белки, в кустах шуршат бурундуки, через тропу то и дело перебегают полевки — красные, красно-серые и монгольские. Все они практически не боятся человека — достаточно посидеть неподвижно пару минут, чтобы на тебя совершенно перестали обращать внимание. Под камнями можно найти монгольских жаб, похожих на древние тибетские мини-статуэтки. Вершина горы — покрытое еловым лесом плато с большими полянами, сиреневыми от цветущей герани. Если тихонько подойти к такой поляне, можно увидеть маралов — группу самок с оленятами или стадо самцов, которые в это время носили роскошные рога, покрытые бархатистой кожей. К моему удивлению, на противоположном, южном склоне лес кончался чуть ниже вершины, и дальше вниз гору покрывала степь, утыканная столбиками длиннохвостых сусликов. Вдали, на скалистом отроге, стояли, глядя на меня, несколько горных козлов.

Вернувшись в город, я узнал, что Петр Дмитриевич приехал и отправляет Наташу, Игоря и Болда в большой маршрут по хребтам Хангайского нагорья и окрестностям озера Хубсугул на севере страны. «Начальником партии» назначили Наташу, к ее ужасу. Я, к сожалению, не мог составить им компанию, поскольку был ограничен во времени, к тому же меня больше интересовал юг Монголии, чем похожий на нашу Сибирь север. «Авось, свидимся еще,» — грустно сказали ребята, прощаясь.

Уже в Москве выяснилось, что их экспедиция прошла довольно успешно, несмотря на эпидемию, о которой речь впереди. Болд оказался толковым проводником, и в конце концов ребята добрались до всех мест, до каких хотели, а это в Монголии редкая удача. Правда, потом они поехали в Гоби, а когда у них кончился бензин, то выяснилось, что в стране два дня как ввели новые талоны. Ну, всякое бывает.

Весь следующий день я торчал на развилке дорог в десятке километров от Улан-Батора. До обеда пытался поймать попутку сам, ежась под периодически налетавшими ливнями и коротая время в наблюдениях за обитателями обочин — монгольскими песчанками, жаворонками и каменками. Потом удалось подружиться с диспетчером, у которого отмечались шофера всех проходивших грузовиков. Теперь я сидел в его домике перед телевизором, запивая чаем буузы (нечто вроде пельменей или, точнее, тюркских мантов), а он выяснял у водителей, не едет ли кто-нибудь на юг. Увы, лучшие для «охоты» утренние часы были упущены, и вскоре мне пришлось возвращаться в город. Подвозивший меня сотрудник Жуулчин (Интуриста) подал хороший совет:

— Приходи рано утром на конечную 5-го троллейбуса. Там стоят все, кому надо на юг. Грузовики заезжают туда и берут, кто сколько сможет.

Между тем на город обрушилась особенно славная гроза. Она продолжалась всего с полчаса, но привела к настоящему наводнению. Улицы были забиты машинами, у которых залило свечи. Вскоре, однако, вода схлынула, оставив повсюду горы ила и мусора. Главные санитары монгольских городов, черные коршуны, с визгом дрались в воздухе из-за поживы. Ворон и особенно воронов, кстати, в Улан-Баторе относительно немного: их частенько стреляют на мясо.

В восемь утра (необычайно рано по местным понятиям) я уже стоял в положенном месте. Больше там желающих уехать на юг почему-то не оказалось, только без четверти девять подошел какой-то тип и спросил:

— Куда едешь?

— Омнговь (в Южно-гобийский аймак) — ответил я.

— Поздно уже. Полдевятого много машин бывает.

— Я с восьми стою.

Он пожал плечами, постоял минут пять и исчез.

«Постою до девяти, — решил я, — и поеду к диспетчеру, авось там повезет».

Вот уже девять, а остановка все также пустынна.

«Часы спешат чуть-чуть, — вспомнил я, — еще минутку подожду».

И тут ко мне подкатил желтый ПАЗик с гордой надписью «Омнговь» на ветровом стекле. Через несколько минут мы уже катили на юг по разбитой колее (асфальтовых дорог в Монголии почти нет). Едва город скрылся за холмами, как шофер остановился и что-то сказал. Из пяти пассажиров по-русски говорили двое, и мне быстро перевели:

— Шофер устал, хочет спать. Садись за руль.

Несколько самонадеянно (только за два месяца до этого я получил права на вождение легковушек, причем этих прав у меня с собой не было) я сел за руль, жестом спросил у водителя, как переключаются скорости, и потихоньку поехал дальше.

Во многих местах колея была такой глубокой, что я мог немного расслабиться и поглядеть на встречающуюся фауну. Мои спутники быстро сообразили, что меня интересует, и хором говорили мне монгольские названия зверей и птиц. Так я узнал, что сурок-тарбаган по-монгольски зовется тарвага, корсак — хярс, беркут — бургэд, сокол-балобан — балбан согол, заяц-толай — туулай, кот-манул — мануул, а черный гриф — кондор (он действительно похож на андского кондора, особенно в полете, но откуда об этом известно монголам, не знаю).