Капитан Большое Сердце

И вот в четыре часа утра встает китаец-повар А Сам и варит кофе для команды, а с половины седьмого начинается уборка палубы, стирка, матросы прорубают намерзший за ночь слой льда в пожарной проруби, спускают драгу, чистят овощи, убирают кубрик, осматривают содержимое драги — словом, весь день занят, и людям некогда скучать и задумываться.

Собаки, взятые на острове Михаила, спущены на лед. Их сорок штук, это веселые пушистые полярные лайки, и Де Лонг, который очень любит собак, сам дал им имена. Собаки знают его: стоит капитану спуститься по трапу на льдину, как к нему пестрым, визжащим клубком подкатываются Дан и Винго, и Толстый Джон, и Косматка с Объедалой. Они прыгают вокруг него, и каждая норовит лизнуть его в лицо.

Единственное развлечение экипажа — охота. Команда ставит капканы на медведей и подстерегает тюленей и моржей. Медведей много, они еще не боятся людей и иногда подходят совсем близко к судну. Де Лонг и сам страстный охотник, да, кроме того, свежее мясо необходимо для здоровья. Капитан очень следит за здоровьем команды, издает приказ о проветривании жилых помещений, составляет меню, распоряжается, чтобы доктор Амблер раз в месяц производил осмотр офицеров и команды.

Он продолжал ежевечерне делать записи в дневнике.

«Редко наблюдал такую прекрасную ночь, как сегодня, — писал он в конце октября. — На безоблачном небе ярко светил полный месяц, звезды мерцали. В воздухе тихо, ни звука — ничто не нарушало очарования. У корабля очень живописный вид. Он резко выделялся на голубом небе; на тросах и перекладинах лежал густой снежный покров, и, кроме того, они были украшены инеем. Длинные линии проволоки, протянутые от обсерватории, там и здесь спящие собаки, похожие на замерзшие клубки, сани, выстроенные в ряд впереди корабля, окруженного снежной насыпью, — все вместе составляло редкую картину. Во все стороны протянулось бесформенное ледяное поле».

Прошли сентябрь и октябрь. С первого ноября Де Лонг ввел зимний распорядок дня: раньше ложиться, позднее вставать. Наступала полярная ночь. Де Лонг уже внутренне подготовился к вынужденному бездействию, к некоему подобию спячки. Но с первых же дней ноября пришлось объявить аврал: сначала в льдине вокруг «Жаннеты» появились трещины, трещины превратились в разводья, а затем лед начал со всех сторон наступать на льдину, в которую вмерзло судно. Вокруг корабля стоял грохот, треск. «Жаннета» дрожала и скрипела при каждом сжатии.

Люди и снаряжение были наготове. Де Лонг распорядился взять на борт собак и вещи со льдины. Заготовили на всякий случай сани и сорокадневный запас продовольствия.

Экспедиция жила в непрерывном нервном напряжении: каждая ночь казалась последней, и каждое наступление льда — окончательным. Капитан почти не спал, готовый к спасательным операциям.

«Жаннета» на этот раз выдержала сжатие. Только льдина, в которую вмерзло судно, раскололась и, лишившись своего гнезда, некоторое время двигалась вместе с судном по открывшейся воде, пока снова не вмерзла в пак.

И снова потянулась полярная ночь, полная тревоги и опасений.

«Не могу хладнокровно писать о великолепии арктических видов, — появилась в те дни запись в дневнике Де Лонга. — Пережитые волнения еще не изгладились. Ограничусь замечанием, что, как ни красиво здесь с поэтической точки зрения, я горячо хочу поскорее отсюда вырваться».

Наступили сильные морозы, термометр показывал –40°. У Даненовера началось сильное воспаление глаз. Де Лонг с тревогой думал, что, в случае гибели судна, у экспедиции на руках будет больной человек. Но судьба решила не ограничиваться одной бедой. Спустя несколько дней бледный Шарвелль вбежал в каюту капитана:

— Сэр, в трюме шумит вода!

В носовой части «Жаннеты» появилась сильная течь. Немедленно были пущены в дело насосы. В то время как одна часть команды откачивала воду, другая подымала из трюма наверх муку и припасы. Ниндеман, стоя по колено в ледяной воде, забивал концами и салом все отверстия, откуда просачивалась вода, но вода все же проникала в трюм. Люди работали без передышки весь день и всю ночь, но победить воду не удалось. Мельвилль налаживал паровой насос, но краны замерзли, нельзя было питать котел морской водой, и пришлось наполнять его ведрами.

Де Лонг совсем разучился спать: он следил за всеми работами, и, когда Ниндеман или Свитман выбивались из сил, капитан сам лез в ледяную воду и работал топором, как плотник. Мельвилль, спускаясь в каюту, вместо того чтобы спать, обдумывал новые способы откачивания воды.

«Все наши надежды на исследования и открытия угасают, — писал в эти дни Де Лонг, — кажется, нам предстоит возвращение в Соединенные Штаты на корабле с течью. И это в лучшем случае. Я не хочу предсказывать какие-то новые несчастья, хотя в нашем положении все возможно».

После многих недель нечеловеческого труда в сорокаградусном морозе течь удалось прекратить. Возобновилась размеренная, однообразная жизнь. Прошла первая арктическая зима, проходило лето, а судно продолжало лежать в своем ледяном ложе.

Каждое утро, просыпаясь, Де Лонг видел то же, что перед сном: те же лица, тех же собак, тот же лед. Все книги были прочитаны, все истории рассказаны. От скуки за завтраком люди рассказывали свои сны, спорили о различных теориях дрейфа. Чипп, сделав промер, сообщал: к востоко-юго-востоку или просто к юго-востоку дрейфует «Жаннета». Денбар с Алексеем отправились на охоту за тюленями. Доктор осматривал Даненовера, Коллинс в сотый раз повторял наскучившие всем анекдоты. И только Мельвилль и Де Лонг старались казаться веселыми, чтобы подбодрить и хоть немного развеселить других.

Де Лонгу это было особенно трудно. Все чаще в его дневнике появляется угрюмая и краткая запись: «Ничего особенного не произошло».

Двадцать второго августа 1880 года Де Лонгу исполнилось тридцать шесть лет, и в этот день ему стало окончательно ясно, что предстоит вторая зимовка в паке. Он начал писать письма Эмме и складывать их в дальний ящик письменного стола. Он старался забыть о них, словно эти письма уже отосланы.

«Мы совершенно одни среди неизмеримого замерзшего океана, — написал он в одном из никогда не посланных писем, — единственные живые существа в грозящей смертью пустыне. Дни так похожи один на другой, что мы теряем их след…

В конце концов человек — только высший вид машины. Стоит его завести и поддерживать питание — и он сможет жить. Так обстоит и с нами. Скучное, свинцовое небо, мрачное, как тюрьма, почти все время падает мелкий снег…»

И снова настала полярная ночь, беспросветная, беззвучная. Де Лонг чувствовал, как гнетет его эта тишина. Но он был капитаном, на нем лежала ответственность за многих людей. Он должен был служить примером бодрости.

И в канун нового, 1881 года, второго года во льдах, Де Лонг произносил новогоднюю речь так торжественно-весело и непринужденно, что даже самый близкий друг не обнаружил бы в нем и тени пессимизма.

Два острова

Капитан сидел в каюте, заканчивая определение местоположения «Жаннеты», когда к нему вбежал задыхающийся от волнения Эриксен. Меховая шапка сползла ему на глаза, он даже этого не замечал.

— Земля! — хрипло крикнул он. — Слышите, капитан, земля!

Де Лонг отложил карандаш и поднялся на палубу. Вдалеке виднелась темная масса острова. Это была первая земля за четырнадцать месяцев дрейфа. Стоял май 1881 года. Команда «Жаннеты» плясала и бесновалась от радости. Земля! Земля!

Часть острова была закрыта туманом, и определить, на каком расстоянии находится он от судна, было трудно — не то 40, не то 80 миль. Все помыслы людей, запертых почти два года в плавучей клетке, устремились к острову.

Быть может, там есть топливо. Туда летят стаи гусей — стало быть, там можно охотиться на дичь. Наверное, там водятся медведи.

Если бы им сказали, что остров представляет собой сплошные золотые россыпи, они не смогли бы радоваться больше, чем теперь. Дни сразу наполнились содержанием. Проснувшись, Де Лонг бежал наверх проверять, на сколько «Жаннета» приблизилась к острову. Сильный ветер гнал льдину с судном очень быстро. На льду появилось много разводьев.