Два года в тундре

Взмахнух крыльями, птица неподвижной осталась на снегу. Пошли дальше. Дорошенко указывала птиц, а Меньшиков стрелял. Часто случалось, что он принимал за птицу упавший с дерева комок снега. Бить наверняка можно было только после того, как птица, пробежав на глазах несколько шагов, снова останавливалась. В лагерь возвратились, когда уже начало темнеть. У пояса Меньшикова болталось шесть птиц.

— Завтра поедем, — встретил его Ермил. — Тут дорога одна, не запутаешься. Да и пурга меньше стала.

Ехатъ надо было обязательно. Меньшиков скормил собакам половину оставшейся рыбы, но этого было мало. Фома подошел к нарте, где лежали куропатки, собираясь их забрать.

— Ты куда их берешь?

— Варить, мольче, буду!

— Обожди. Сколько времени нам ехать, Ермил?

— Дня три-четыре проедем.

— Ну, а сколько корму осталось у собак?

— Нисколько нету, последние крохи отдал сейчас!

— Так ты обожди куропаток варить, завтра собакам бросим.

— Ково? Да шесть куропаток собакам?

— А ты бы пошел набил, если мало! — вставил Легостаев.

Фома рассердился и замолчал.

Все решили: чтобы сократить время пути, выйти завтра возможно раньте и итти до темноты, заночевать, а потом не останавливаясь двигаться до самого Оселкина.

— Ну, а теперь посмотрим, что осталось на людей.

Мяса не было. Все продовольствие состояло из нескольких сот граммов сахару, одной пачки галет, трех банок молока, двух килограммов шпика и почти килограмма масла. Чаю осталось вволю. Продовольствие распределили между всеми. Галет досталось но две штуки на человека. К чаю вскрыли банку молока. Шпик решили оставить собакам на корм.

Когда выступили в путь, снег еще падал. Недалеко от лагеря река оказалась свободной ото льда. Она была не широка и мелка, но крутые обрывистые берега не позволяли спуститься вниз. С одного берега на другой снег образовал мостики, но они были ненадежны.

Легостаев стал на лыжи и перешел реку. Следом пошли собаки, также быстро переправившиеся на другой берег вместе с каюром и нартой. В этот же момент мостик осел и рухнул в реку. Собак свернули в сторону и пошли к следующему мостику.

Заночевали в густом тальнике. Сало и куропаток разделили между нартами. Фома одну куропатку дал двум передовикам, а вторую разрезал и бросил по кусочкам всем остальным собакам. Ермил тоже выделил передовиков, а последним четырем не дал ничего.

— Ты чего задним ничего не даешь?

— Ково да им давать? Все равно упадут! Смотри, совсем сухие стали.

Меньшиков поделил еду поровну между всеми собаками.

Утром лагерь покинули до света. Отдыхали не больше шести часов. Шли весь день, сделав привал всего только один раз. К вечеру вышли в тундру. Вдали чуть виднелись заросли деревьев на реке. Люди изредка присаживались на нарту отдохнуть. Стемнело. Томительно долго тянулась ночь. Перед рассветом съели последнее молоко и галеты.

— Товарищи, сегодня ведь Первое мая! Привет вам!

— Верно, ведь праздник! — спохватился Легостаев. — А я-то и со счета совсем сбился.

Ехавший впереди Ермил остановил нарту и подошел к собакам, остальные подъехали ближе. Ермил отстегнул заднюю собаку, оттащил ее в сторону, снял алык и привязал его к своей нарте.

— Ты чего это?

— Упала собака, мольче.

— Бросаешь ее?

— Ково да дохлую везти? — удивился Ермил.

В самом деле, собака была мертва. Она тащила до последнего дыхания и, словно споткнувшись, упала головой в снег и околела.

— Теперь смотри, мольче! — предупредил Ермил, — не давай собакам ложиться. Ляжет — не встанет!

Тронулись дальше. Взошло солнце. Опять пришлось надеть очки. После полудня на горизонте появилась темная полоска; это был лесок на Анадыре. День кончался. Полоска леса приблизилась, но было все еще далеко. Все осунулись, лица потемнели. Упала вторая собака у Ермила, отстегнули и ее, и снова пошли дальше. Скоро околела собака у Фомы. Начало темнеть. Поздней ночью путники подошли к реке у самого Оселкина и через полчаса блаженствовали в жарко натопленной избе.

Последние грузы перебрасывали в Еропол. Надо было спешить, так как реки со дня на день могли вскрыться. Возвратившийся из Еропола рабочий сообщил, что чуванцы с оленями уже подошли к селению и ждали приезда отряда. Днем сильно грело солнце. Снег подтаивал, и езда возможна была только на железных подполозках, поэтому камчадалы предпочитали передвигаться ночью по насту.

Не дожидаясь отправки всех грузов, Меньшиков и Дорошенко поехали в Еропол. Остатки груза должен был прислать завхоз экспедиции.

В Ерополе все снаряжение и продовольствие погрузили на оленьи нарты и переправились через реку, чтобы не оказаться отрезанными от района работы. Выйдя из Еропола по проторенной туземцами дороге, остановились в ожидании последних собачьих упряжек из Маркова. На реке с каждым днем увеличивались забереги, промоины и появились трещины, через которые выступала на лед вода.

На другой день четыре упряжки собак с грузом догнали отряд. Все упряжки были соединены вместе и под управлением камчадала отправлены обратно. Собаки, перенеся все трудности и невзгоды зимнего пути, закончили свою службу и заменялись оленями.

В Ерополе обнаружилось, что завхоз экспедиции не прислал соли. В местном кооперативе и у жителей удалось раздобыть всего только два килограмма, что, конечно, было явно недостаточно для десяти человек на четыре месяца. Ждать присылки соли было уже поздно, и отряд тронулся в путь без этого существеннейшего добавления к европейской пище.

Олени отряда были утомлены уже на зимних поездках и поэтому шли очень неохотно. Приходилось все время подгонять их ключкой и вожжами, так как иначе они не хотели итти даже за передними нартами. Непрестанно размахивая руками и работая погонялкой, Меньшиков и Дорошенко с трудом заставляли оленей ускорять шаг. Правый олень был передовиком, потому он только управлялся вожжой, левый же был просто пристегнут к вожаку. Для того чтобы заставить оленей итти вправо, надо было натягивать вожжу, поворот влево достигался похлопыванием оленя по боку. В искусстве управления оленями Меньшиков и Дорошенко делали большие успехи. Вначале чуванцы ехали впереди и только наблюдали, как путники управляют упряжкой. Скоро им полностью начали доверять оленей. Обоз обычно уходил вперед, отряд же задерживался и подходил к лагерю только тогда, когда там уже были расставлены палатки.

Чуванцы объяснялись через переводчика на чукотском языке, которым владели в совершенстве.

Долина, по которой шел отряд, была широка, дорога хорошо укатана. На склонах с каждым днем становилось меньше снега. Густые туманы скрывали горы. Впереди обычно ехал Укукай, за ним Легостаев. На, склоне гор нарты приходилось тормозить ногами, чтобы не подбить ими оленей. Однажды Меньшиков не удержал ноги на покатом насте и, скользнув вперед, ударил оленя. Тот рванулся, и, прежде чем Меньшиков успел что-либо сообразить, за испуганным животным бросился второй олень и вырвал из рук Меньшикова вожжи. Нарты неудержимо катились вперед, сбивая то одного, то другого оленя. Ничем не сдерживаемые, обезумевшие животные ускоряли свой бег, быстро нагоняя Баклана.

— Берегись! — крикнул Меньшиков, но было уже поздно.

Один олень оказался справа, а другой слева от Баклана. Связывающий их ремень пришелся как раз на его плечах, и, выброшенный из нарт, он кубарем полетел в снег. Ударом копыта был сломан полоз у нарты Меньшикова, она перевернулась, и седок также оказался в снегу. Оставшиеся без управления олени Баклана спутались с упряжкой Меньшикова, и вся четверка вихрем пронеслась мимо Легостаева. На крик последнего обернулся Укукай. Он быстро отъехал в сторону, чтобы не быть смятым несущимися нартами, а затем, пустив своих оленей вскачь, нагнал и остановил спутавшуюся упряжку. Нарты были разбиты вдребезги.

До лагеря Меньшиков ехал с Укукаем. Здесь переменили полозья и заново перевязали всю нарту. С этого времени туземцы опять стали недоверчивы и без всяких разговоров лишили работников отряда права самостоятельного управления оленями.