В мире безмолвия

Море – настоящий мир безмолвия. Я говорю это с полным убеждением, опираясь на многочисленные наблюдения, хотя знаю, что за последнее время было немало написано о подводных звуках. Записи этих шумов, произведенные с помощью гидрофона, продаются как фонографические курьезы, однако шумы явно преувеличены. Такая запись нисколько не соответствует тому, что слышит под водой человек. В море и в самом деле можно уловить очень интересные звуки, и вода передает их на чрезвычайно большое расстояние, но это шум совсем другого характера.

Подводный звук настолько редкая вещь, что привлекает к себе обостренное внимание. Страх, боль, радость – все эти чувства выражаются обитателями моря беззвучно. Извечный круг жизни и смерти вращается совершенно бесшумно; и только млекопитающие – киты и дельфины – нарушают это безмолвие. Случайный взрыв или шум судовых моторов – проявление деятельности человека – не в состоянии потревожить покой глубин. В этих глухих джунглях шумы, производимые ныряльщиками, раздаются с особой силой: бурлят пузырьки выдыхаемого воздуха, шипит струйка вдыхаемого, гулко отдаются оклики товарищей. Ваш друг может охотиться за пределами видимости, на расстоянии сотен ярдов, однако удар о скалу пролетевшего мимо цели гарпуна донесется до вас совершенно отчетливо, и когда товарищ вернется, вы можете подразнить его, показав на пальцах, сколько у него было промахов.

Чуткое ухо улавливает порой под водой отдаленный скрип, особенно если затаить дыхание. Конечно, гидрофон способен усилить этот слабый звук до грохота, и это может оказаться полезным для научного исследования, но не даст никакого представления о том, что слышит ухо ныряльщика на самом деле. Нам пока не удалось найти удовлетворительного объяснения этих скрипов. Сирийские рыбаки отыскивают отмели для лова, прикладывая ухо к фокусу слуховой раковины, образуемой корпусом лодки. Услышав скрип, они ставят сети. Они уверены, что этот звук каким-то образом издают находящиеся внизу скалы, а скалы – это рыбье «пастбище». Некоторые специалисты по биологии моря склонны считать виновниками этого скрипа креветок, которые скапливаются огромными массами и скрипят в лад своими клешнями. Если посадить креветку в банку, она и в самом деле будет щелкать. Но ведь сирийские рыбаки ловят рыбу, а не креветок. К тому же мы ныряли в районе, где наблюдается скрип, и ни разу не находили ни одной креветки. Кажется, эти звуки становятся интенсивнее, когда море стихает после шторма, однако так бывает не всегда. Чем больше мы изучаем море, тем больше убеждаемся в нежелательности поспешных выводов.

Некоторые рыбы квакают наподобие лягушек. Около Дакара я плавал под водой под громкие звуки такого оркестра. Киты, дельфины, «квакуши» и неизвестные существа, испускающие скрип, – единственные известные нам исключения, нарушающие безмолвие моря.

Во внутреннем ухе рыб имеются слуховые камешки – «отолиты», из которых любители делают ожерелья-амулеты. Однако большинство рыб мало, а то и вовсе не реагируют на звук. Наблюдения показывают, что они гораздо более восприимчивы к колебаниям незвуковой частоты. Вдоль бока рыбы тянется чувствительная полоса, служащая, по существу, шестым органом чувств. Многое говорит за то, что эта боковая линия воспринимает на большом расстоянии колебания воды, скажем, от тел сражающихся морских обитателей. Мы установили, что рыбы не обращают никакого внимания на голос, зато колебания воды от наших ластов ощущаются ими на значительном расстоянии. Подплывая к рыбам, мы двигаем ногами очень тихо; резкое или просто неосторожное движение сразу же разгонит рыб, даже тех, которые скрыты за камнями и не видят нас. Тревога распространяется подобно цепной реакции; достаточно одной рыбке броситься наутек, как паника немедленно передается всем остальным. Далеко за пределами видимости рыбы воспринимают бесшумное предупреждение.

Умение плавать среди рыб, не тревожа их, стало для нас уже второй натурой. Мы научились непринужденно проплывать над ландшафтами, где морские обитатели безмятежно наслаждаются жизнью, воспринимая нас с полным доверием. И вдруг без малейшего повода с нашей стороны, все живое исчезает. Что заставляет сотни рыб бежать мгновенно и бесшумно? Пришедшие издалека колебания воды от тел играющих дельфинов, или где-нибудь в мутной толще охотятся голодные синагриды? Все, что мы знаем, – это то, что беззвучная «сирена» заставила всех, кроме нас, уйти в укрытие.

Мы словно глухие. Все наши чувства уже приспособились к новой среде, но нам недостает шестого чувства, быть может самого главного для подводного обитателя.

Около Дакара я видел, как акулы мирно скользили в окружении сотен соблазнительных краснух, ничуть не потревоженных присутствием хищниц. Я вернулся в лодку, забросил удочку и обрадовался хорошему клеву. Однако каждый раз я вытаскивал из воды лишь половину краснухи. Может быть, бьющаяся на крючке рыба создавала в воде колебания, которые говорили акулам о том, что поблизости есть легкая добыча – попавшее в беду существо? Мы пробовали как-то сзывать акул с помощью динамита. Я сильно сомневаюсь в том, чтобы взрыв был для них чем-либо большим, нежели просто глухим, не заслуживающим внимания шумом, но вибрация воды от бьющейся полуоглушенной рыбы улавливается акулами моментально.

На Лазурном берегу попадаются крутые рифы, уходящие на глубину до двухсот футов. Тот, кто опускается вниз по склону такой скалы, совершает необычную экскурсию, дающую представление о разнообразии подводного мира и о резких контрастах между различными зонами. Альпинисты вроде Марселя Ишака, ходившие вместе с нами по подводным скалам, поражались этим контрастам. При горных восхождениях на суше вы сначала идете милю за милей по предгорьям, затем поднимаетесь сквозь пространную лесную зону до границы леса, далее до снеговой линии, и, наконец, попадаете в область разреженного воздуха. При подводных «нисхождениях» смена зон происходит буквально с непостижимой быстротой. Верхние десять саженей, пронизываемые солнечным светом, населены беспокойными, юркими рыбками. Затем вы попадаете в сумеречную страну с осенним климатом и нездоровой атмосферой, в которой голова становится тяжелой, как у человека, обреченного жить всю жизнь в задымленном индустриальном городе.

Вы скользите вниз по откосу и оглядываетесь назад, на мир, где царит лето. А между тем вы уже попали в холодный слой и совершили скачок в зиму. В глухой темноте вы забываете о солнце. И не только о солнце. Уши больше не регистрируют меняющегося давления, воздух приобретает металлический вкус. Здесь царит сосредоточенный покой. Вместо зеленых мшистых валунов – готический камень, острый, рогатый, колючий. В каждом склепе, под каждой аркой – свой маленький мирок с песчаным бережком и живописными рыбками.

Еще ниже появляются миниатюрные голубые деревца с белыми цветами. Это настоящие кораллы, полудрагоценные Соrаllium rubrum с их удивительным разнообразием хрупких форм. На протяжении столетий на Средиземном море шла промышленная добыча кораллов с помощью своего рода деревянной драги, которая сокрушала эти «деревья», а на поверхность извлекала лишь отдельные веточки. Толстые деревья, росшие не одну сотню лет, теперь уже не существуют. Остались нетронутыми лишь те кораллы, которые обитают глубже двадцати саженей, в укрытых тайниках и гротах, нарастая от свода вниз, наподобие сталактитов. Они доступны только ныряльщикам.

Ныряльщик, попавший в коралловый грот, должен быть готов к тому, что увидит кораллы сквозь обманчивый цветной фильтр моря. Ветви коралла кажутся темно-синими. Они покрыты бледными цветами, которые втягиваются и исчезают, когда их потревожат. Кораллы сейчас вышли из моды, их продают по десяти долларов за фунт.

В зоне кораллов из расщелин в скалах торчат полосатые усики омаров. При приближении руки ныряльщика омары издают скрипучий звук. Скалы покрыты живыми шишками и напоминающими вымя наростами, длинными мясистыми нитями, «чашечками» и «грибами». Тут царят необычные цвета – фиолетовый, темно-синий, желто-зеленый; все краски приглушены сединой.