Ездовые собаки-друзья по риску

Он, запинаясь, со смущенным видом пробормотал, что пришел из лесу, с другой стороны холма, подгоняемый пургой, и испугался, что мы не совладаем с такой непогодой… Это была гнусная ложь. Решать, как поступить при подобных обстоятельствах, мог только я. Это была моя забота, мое дело, а не его!

— Вот я и встал на тропе и поджидал вас, чтобы помочь найти убежище! — добавил он.

Роль доброго самаритянина была так хорошо им разыграна, что Перси даже поблагодарил его. Но я отлично знал, что это был агент шайки номских любителей держать пари, шайки, сделавшей крупные ставки на другие упряжки. Я догадался, что эта банда подкупила его, поручив задержать меня во что бы то ни стало. Вот почему я отнюдь не был с ним вежлив, распутывая сбрую своих собак.

— Открой дверь и выпусти нас!

Вместо того чтобы дать нам выйти, он загородил дверь и кинул на меня злобный взгляд. Вероятно, ему щедро заплатили за эту грязную работенку, и у него не было никакого желания потерять свои деньги.

Я размахнулся и щелкнул бичом над спинами собак, не беспокоясь о том, не заденет ли Кривого этот удар.

— Прочь с дороги, негодяй!

В бешенстве я снова щелкнул бичом, и его скво, ставшая было рядом с ним, струсила, а может быть, ей стало стыдно, и она распахнула дверь. Собаки ринулись вперед под завывания бури. Скво шепнула мне: «Нагурук!» (В добрый путь!)

Вырвавшись из западни, я громко окликнул Перси и убедился, что он последовал за мной. Мы вновь помчались сквозь пургу с быстротой пушечных ядер.

Пурга свирепела все пуще и пуще. Я не мог различить колею; более того, не видел ровно ничего. Пришлось целиком довериться Киду и Бальди, которые упрямо рвались вперед. Когда ненадолго прояснялось, я смутно различал во мгле их напрягшиеся фигурки, согнутые спины, низко опущенные головы, крепкие лапы. Крохотные, но смелые огоньки жизни в необъятной пустыне, насквозь продуваемой вьюгой… Исконный волчий инстинкт помогал им отыскивать для меня потерянную колею, а гордость и отвага, таившиеся в собачьей крови, заставляли мчаться сквозь слепящую метель.

Вне себя от радости, я крикнул Перси:

— Нажимай, парень! Все будет хорошо!

— Да уж не отстану! — послышалось в ответ.

Но худшее было впереди: переправа через реки, покрытые неокрепшим льдом; береговой припай — гроза и для людей, и для собак; глубокий снег, в котором упряжки тонут целиком и «гребут», выкарабкиваясь на поверхность; на возвышенностях — ледяные струги, сущие ножи чуть не метровой высоты, следующие друг за другом, как волны бушующего моря; а помимо всего этого пурга, которая сечет, хлещет, обессиливает, изнуряет, парализует волю. Пробиться сквозь нее — выше физических и моральных возможностей человека. Все, что можно сделать, — это уцепиться за задок нарт и постараться не упасть; в остальном надо целиком положиться на собак. Особенно на Кида и Бальди, двух молодых псов; для них это было первым испытанием такого рода. Они знали свое дело, от них зависело добраться до леса — ближайшей цели. Не требовалось кричать им ни «Маш!» (вперед), ни «Ха!» (влево), ни «Джи!» (вправо), а только «Нажмите, голубчики!» и «Молодцы, детки!». Они не сбивались с тропы. Скотти досталось сверх всякой меры, больше, чем он мог предполагать. Но его переполняло чувство счастья не потому, что он выигрывал гонки, а потому, что не ошибся в своих собаках и убедился, что на них можно рассчитывать.

«Я знал местность на зубок, знал каждый метр трассы. Но в этот момент не было ни трассы, ни местности — лишь чудовищная пурга, образующая из ветра и снега вязкую смесь, которая крутится вихрем, ослепляет, душит. Оба моих компаса были ни к чему: поднеся их к глазам, я не мог разглядеть даже циферблат».

Да, бывают моменты, когда чутье и инстинкт собак значат больше, чем ум и изобретательность людей.

Вдруг упряжка свернула с тропы и понеслась на холм. Перси закричал: «Гиблое дело! Мы сошли с дороги, нас сносит к морю!» Скотти чувствовал, что нарты поднимаются по склону; появились проплешины, свободные от снега, заструги как лезвия ножей. У него начала сильно мерзнуть одна щека. Брезент, прикрывавший нарты, развязался, хлопал по ветру и мог улететь, но Скотти не решался снять рукавицы, боясь потерять их. Пурга пробралась сквозь щели его одежды, даже там, где их, казалось, совсем не было, и жгла тело, как остриями раскаленных иголок. Затем они полетели вниз; люди, собаки и нарты смешались в одну кучу, зарывшись в глубокий, но рыхлый сугроб. Скотти подумал, что здесь они и застрянут, гонки проиграны бесповоротно, и, не имея понятия, в какую сторону ехать, не решался отдать никаких приказаний; но собаки во главе с Кидом и Бальди гурьбой пустились дальше.

Нарты снова начали подниматься вверх. Перси заорал: «Все пропало!» Но он не понял намерений Кида и Бальди, направившихся по косогору. Ветер стал дуть не в лицо, а сбоку, подхватил нарты и помчал вниз по склону, скорее напоминавшему обрыв.

«Я думал, что падение никогда не прекратится. Собаки катились кубарем, спутав постромки и скуля, а вместе с ними катился и я, вцепившись в задок нарт. С минуты на минуту я ожидал, что они ударятся в скалу и превратятся в кучу щепок. Но вот падение кончилось, мы остановились и опять оказались на дороге!»

Поразительное чутье позволило передним собакам миновать опасную, незамерзшую часть реки и укоротить путь почти на три километра, прямиком по холмам… Ни одному человеку, как бы опытен он ни был, не удалось бы в такую вьюгу проделать это так блестяще.

Двигаясь теперь по глубокому снегу, укрытые лесом от ветра, обе упряжки достигли наконец постоялого двора Чарли. Хозяин его страшно удивился: ведь из Нома сообщили по телефону, что вьюга унесла и Скотти и Перси к морю… Лишь одна упряжка из сибирских лаек удержалась на тропе, но, не устояв перед пургой, повернула обратно, в Топкок. Скотти мог гордиться своими псами: они в труднейших условиях пробежали больше ста километров за восемь часов без перерывов на отдых и еду с небывалой скоростью — четырнадцать километров в час! Благодаря Киду и Бальди Скотти и Перси, единственные из четырнадцати участников, добились таких поразительных результатов.

Они отдыхали у Чарли 5 часов 20 минут и, как только пурга стала утихать, отправились дальше.

Прибыв в Кандл, распрягши собак, покормив их, вытерев и уложив, Скотти погрузился в кропотливое изучение телеграфных известий, поступавших с трассы. Все упряжки выбыли, за исключением сибирских лаек Гузака, которыми управлял Терструп. Ему, несмотря на огромные трудности, удалось пробиться. Его ждали с минуты на минуту, что выводило его вперед, так как он выехал после Скотти. Собаки Терструпа пробежали двести пятьдесят километров без отдыха и все же были в отличном состоянии.

Хорошенько все рассчитав, Скотти пришел к выводу, что если отдохнет семь часов, то сможет победить при условии, что на обратном пути не произойдет никаких неприятных инцидентов.

Как было предвидено, Терструп прибыл в хорошей форме. К всеобщему удивлению, он потребовал от контролеров сразу же отметить путевой лист, так как хотел немедленно выехать назад, в Ном, к финишу гонок.

Эта новость произвела эффект разорвавшейся бомбы. В Номе потеряли головы и с боем пробивались на телефонную станцию, чтобы известить Скотти. Первый звонок был от его приятеля: тот в непечатных выражениях заклинал Скотти сейчас же пуститься в путь: если Скотти не выиграет, то разорит его дотла, ведь он поставил на него две тысячи триста долларов! Поскольку Скотти не отвечал, то болельщики в Номе попытались убедить его жену повлиять на мужа, угрожали другу, у которого Скотти остановился, и требовали, чтобы тот заставил его немедленно продолжать путь.

Но Скотти знал: чтобы выиграть гонки, его псы должны отдохнуть, ведь они измучились в борьбе с пургой. Поэтому, несмотря на мольбы и угрозы, он не уступал. Он выедет лишь после того, как его собаки поспят семь часов, ни на минуту раньше!

В Кандле решили, что Скотти собирается наглядно изобразить басню о зайце и черепахе. Скотти был зайцем, чересчур самоуверенным, а черепаха Терструп медленно, но неуклонно двигалась к победе.