Пешком через Ледовитый океан

7 ЛЕТНИЙ ЛАГЕРЬ

Нашим не очень надежным средством связи с внешним миром служил трехфутовый кабель, соединявший ручной генератор с никелево-кадмиевой батареей – источником питания для нашего замечательного приемопередатчика «Редифон ГР-345». При помощи этого портативного высокочастотного радиоприбора, мощность которого достигала всего пятнадцати ватт, мы со времени выхода с мыса Барроу ежедневно передавали сведения о нашем продвижении и данные о погоде. Эту информацию принимал и передавал дальше Фредди Чёрч. Пользуясь передатчиком с усилителем КВМ-2А, обладавшим максимальной мощностью примерно в один киловатт, Фредди Чёрч передавал сведения о нашем продвижении опытной станции в Кове близ Фарнборо, находившейся в ведении Королевского исследовательского предприятия авиационной промышленности. Там сигналы принимались направленной антенной и записывались на магнитофонную ленту. Через несколько минут сообщения передавались Вивьену Фуксу, координатору нашей экспедиции в Лондоне, а через него – остальным членам экспедиционного комитета.

Несколько любителей-коротковолновиков в Соединенном королевстве, «подстраховывая» радиостанцию в Кове, принимали от нас еженедельную сводку о продвижении экспедиции, а нашу связь с Барроу при плохих условиях распространения радиоволн поддерживали энтузиасты-радиолюбители на американской дрейфующей станции «Т-3» и на канадской полярной метеорологической станции на островах Королевы Елизаветы.

Во всей этой системе наиболее уязвимым звеном оказался первоисточник – трехфутовый кабель, соединявший ручной генератор с радиобатареями. И вот однажды мы обнаружили обрыв провода.

Еще в апреле 1964 года, когда план перехода через арктический бассейн стал впервые принимать реальные очертания, мы, конечно, со всей серьезностью обсуждали возможные последствия, которые вызовет порча радиоустановки. Но если в Лондоне это была лишь неприятная мысль, то во сто крат неприятнее оказалась та реальная угроза изоляции, с которой мы столкнулись, когда заметили обрыв провода. Тогда нас приютила одинокая дрейфующая льдина в 800 милях от мыса Барроу. Батареи, питавшие наши радиомаяки, которые были своего рода приманкой для самолета, имели ограниченный срок службы, и в случае порчи генератора мы могли бы включать их лишь на очень короткие, заранее обусловленные промежутки времени – всего на пятнадцать минут в день, начиная с пятого дня после последнего сеанса радиосвязи. Это затрудняло бы поиски нас самолетом. Поиски же были не простым делом: мы все время дрейфовали, и установить наши координаты с учетом дрейфа было весьма трудно, даже если мы знали направление ветра. К тому же надо считаться и с возможностью ошибки при определении самолетом своих координат. Трудно рассчитать и время прибытия самолета, вылетающего из Барроу, ибо сила и направление ветра на его пути были неизвестны. Поэтому шансы летчика обнаружить нашу партию в лучшем случае не превышали пятидесяти из ста. Достаточно нам удалиться миль на десять, и наши сигналы окажутся вне пределов досягаемости для самолета, а при поисках вслепую самолету понадобилось бы облететь пространство примерно в 1600 квадратных миль.

Среди узора из теней, трещин и открытых разводий увидеть четырех человек, две маленькие палатки и тридцать шесть собак почти невозможно. Бывали случаи, когда самолет пролетал в полумиле от нашего лагеря и не замечал нас. Бывало и так, что самолет пролетал и на более близком расстоянии, и все же мы не слышали шума его моторов.

Каковы же были наши шансы выжить? Полярный исследователь Вильялмур Стефансон придерживался теории, что человек может прожить в Северном Ледовитом океане с помощью охоты. У нас еще были шансы проверить эту теорию на себе, но пока что каждое сбрасывание запасов с самолета производилось в намеченное время, и продовольствия и топлива нам хватало. Во время путешествия нам попадались следы белых медведей и песцов, но животные старались держаться на почтительном расстоянии от нас. Двенадцать тюленей, которых мы видели в течение пяти месяцев путешествия, а также четыре чайки, маленькая гагарка, два длиннохвостых поморника и стая уток – всего этого вряд ли хватило бы для того, чтобы сносно прокормить тридцать шесть ездовых собак.

Мы обсуждали эту проблему, когда обнаружили обрыв в маленьком кабеле, который вел от генератора к батареям. Нам удалось починить кабель с помощью самодельного паяльника, и вопрос о шансах выжить отпал сам собой.

Наши координаты в это время были 82° 27 с. ш. и 163° 30 з. д. «Мелтвиль», [10] как называли газеты наш лагерь, – самое заброшенное и самое ненадежное в мире поселение – был основан 4 июля. О дальнейшем продвижении по 3800-мильному пути от мыса Барроу до Шпицбергена не приходилось и думать до наступления осенних заморозков. Ведь льдины не только таяли – они сталкивались и ломались. Чем больше появлялось открытого водного пространства, тем быстрее двигались льды. И хотя наше пристанище было ненадежным, все же мы находили утешение в том, что плывем на север со скоростью около пяти миль в сутки.

«Мелтвиль» представлял собой поселок из двух пирамидальных палаток и одной шатровой, на которую мы потратили пять парашютов из пятидесяти с лишним, спустившихся на нашу льдину неделю тому назад, когда самолеты канадских военно-воздушных сил сбросили нам летнее крупное пополнение наших запасов. Из пустых ящиков мы умудрились соорудить себе мебель – стулья и стол. Это были «произведения» грубой плотницкой работы; нам пришлось вытаскивать гвозди из ящиков и выпрямлять их молотком, но изготовленная мебель, хотя и не отличалась изяществом, отвечала своему назначению.

Впервые с тех пор, как покинули Барроу, мы наслаждались тем, что сидели за столом и ели разнообразную пищу. Наша стряпня была довольно примитивной. Приходилось либо жарить на сковороде, либо варить: в то время у нас не было печи, в которой мы могли бы испечь себе хлеб или зажарить в жаровне многочисленных цыплят, сброшенных нам американцами из Арктической исследовательской лаборатории. Впрочем, они сбросили нам предостаточно и хлеба; около четырехсот буханок были использованы при упаковке научных приборов Фрица. Добывать воду летом было легко: мы выходили из палатки с ведром, и погружали его в воду, накопившуюся в углублениях во льду. Позже, летом, свежую пресную воду можно было брать прямо из разводий, если только в течение суток не было местной передвижки льдин, которая могла бы взбаламутить и поднять морскую воду, смешать ее с пресной водой (местами верхний слой пресной воды достигал шести футов в глубину).

29 июля был одним из тех редких в Северном Ледовитом океане дней, когда солнце приятно пригревает. Это был великолепный день без малейшего ветерка с температурой 2° выше нуля и с ясным голубым небом. В такой день ездовые собаки, которым нечего делать, лежат растянувшись, как свернутые вверх шерстью ковры из собачьих шкур, между тем как их хозяева размышляют о том, как им лучше провести время.

Накануне наши собаки досыта наелись мясом белого медведя, неожиданно забредшего в лагерь. Мы как следует поработали ранним утром: надо было снять шкуру с убитого медведя, выпотрошить его и разрубить на куски – и в полдень были уже в сонливом состоянии и не испытывали желания заняться починкой нашего снаряжения. В ближайшие три недели у нас должно было быть достаточно времени, чтобы проверить водонепроницаемость ящиков, укрепить нарты, сделать новые постромки для собак и вообще подготовиться к осеннему броску: мы должны были идти на северо-запад, переходя от одной плавучей льдины к другой в поисках благоприятного течения и старой льдины, на которой можно было бы зазимовать.

Итак, мы объявили день отдыха. На деле только трое из нас освободились от своих обязанностей. У доктора Кернера была обширная программа гляциологических исследований и изучения микроклимата. Он работал над этим по семнадцать часов в сутки. Утром Кернер вставал первым и каждый вечер последним входил в палатку; он все время передвигался по льдине от одного хрупкого прибора к другому, проводя термическое зондирование сквозь четырехметровый лед под нами и отмечая малейшие перемены ветра и температуры нагреваемой солнцем поверхности.