Под парусом вокруг Старого Света: Записки мечтательной вороны

Разбойный свист послышался от уходящей яхты — в прощальном приветствии Эдик и Рома размахивали руками. Я тоже поднял руку и неожиданно для себя закричал:

— Они не тупые!

— Что? — не поняли на «Триумфе».

— Не тупые! — заорал я на всю бухту, но никто меня не услышал.

Через два часа ушли и мы, оставив бутылку и несколько окурков, плавающих на месте нашей русской стоянки.

Еще только Родос начал выплывать из-за горизонта, как прозвучал телефонный звонок:

— Дядюшка, вы где?

— Андрюшечка, миленький!..

Племянник Андрюша, готовый сменить Президента, уже поджидал нас на острове. На подходе к форту Святого Николая срубили стаксель и под двигателем зашли в бухту.

Замечено, что с возрастом вместе с маразмом и склерозом приходит желание поучать и проповедовать. Хочется сообщить детям что-то важное, существенное, самое-самое главное, и чтобы они с благодарностью внимали. Признаюсь в этом как человек, доживший до преклонных лет и уже убедившийся, что лучшая роль, на которую в глазах молодежи может претендовать долгожитель, — это роль «милого старикашки». Остальные вакансии — бесславное маневрирование между «глупым стариком» и «старым мудаком». Так что «не кроши батон, дедушка, а лучше помоги материально», если можешь. И выражайся коротко — дети спешат.

Понимая, что в моем распоряжении лишь несколько секунд, шепчу заветные слова: «Ходи на яхте, сынок, — будешь счастлив». Андрюша услышал этот робкий «голос судьбы», и вот он уже ждет нас на пирсе Родоса и принимает швартовы. Потом тащит на «Дафнию» свои пожитки и, кажется, действительно совершенно счастлив — значит, получилось. Обнимаясь, я попадаю носом как раз под мышку почти двухметрового «ребенка».

Расслабиться не дают местные администраторы: гоняют нас с места на место. А вот и дождь…

На самом деле в довольно большой бухте Мандраки совершенно негде швартоваться. Все места у стенки заняты редкого уродства прогулочными посудинами, на которых, выдавая эти корыта за яхты, местные ловкачи катают простодушных курортников. Пара гостевых бонов забиты до предела так, что прислониться некуда. Хорошо, что мы маленькие и осадка всего метр двадцать — пристроились в торце бона среди мелкосидящих катеров, растянулись на веревках и наконец пошли в город предаваться туристским удовольствиям.

Андрюша поскучнел. Идя по старому городу, вдруг сказал:

— Надоело.

— Что?

— Все это… — кивнул на улицу, заполненную туристами.

Я удивился:

— Ты бывал на Родосе?

— Никогда в жизни, но такое ощущение, что знаю каждый переулок. Вон за тем углом наверняка будет шаверма и сувенирная лавка с открытками и майками «Ай лав Родос».

Свернули. Вместо шавермы оказалась пиццерия, остальное — как пророчествовал Андрюша: сувениры, кружки, майки и магнитные цеплялки на холодильник «Ай лав Родос».

— Глобализация?

— Глобализация.

Разомлевшие от бессюжетной жизни, «дети глобализации» начинают скучать, едва выпрыгнув из памперсов. Ну, поели в ресторанчике, ну, купили сувениры, ну, погуляли по набережной… Андрюша как будто внес бациллу скепсиса в здоровый организм экипажа «Дафнии». Стало скучно, и мы, не вникая в прогноз, ушли на Кипр, откуда Президент должен был улетать в Петербург.

Вообще-то, прогноз у нас был: греческий «Навтекс» твердо обещал двенадцать метров с запада. А мы получили ночную грозу с дождем и ветром с юго-востока. То есть чистый мордотык, и такой силы, что в темноте дважды поймали волну, которая накрыла нас с головой. Вода полилась из щелей тряпочного тента и заплескалась на дне, не желая уходить через закрытые шпигаты. И тут, презрев закон Архимеда и забыв наши с Президентом споры, я полез открывать эти чертовы вентили. Ничего глупей нельзя было придумать: через открывшиеся шпигаты, которые были ниже ватерлинии, вода тотчас стала выплескиваться на палубу и стекать в машинное отделение. Фундамент двигателя и резинка сейл-драйва целиком ушли под воду. Заработала автоматическая помпа. Тревожный звук ее смешался со свистом ветра, небесным громом и скрипом старушки «Дафнии», падающей с волны на волну. Что делать? Президент, как всегда, невозмутим. Андрюше и вовсе не до моих проблем: он, получив долгожданный экшн, как раз переживал адаптацию к морю, то есть в полном штормовом снаряжении «травил», свесившись за борт. Надо было что-то решать. Единственный обозначенный на карте порт-убежище — турецкий Каш в двадцати милях северней курса. На карте значились почта, госпиталь и стоянка. Делать нечего: крутанул руль, и настало счастье — попутная волна прекратила стучать о яхту. Полным бакштагом «Дафния» покатилась, как с горки, к турецкому берегу. На рассвете подняли гостевой турецкий флаг, предусмотрительно купленный на Родосе, и с первыми лучами солнца зашли в бухту Каш, где нас приняли как родных. Местный харбор-мастер услужливо притащил электрический адаптер, сам таскал водяной шланг и вообще выглядел не начальником, а учтивым помощником, пока… не бросил взгляд на наш гостевой флаг.

— Нот гут, — внезапно помрачнев, сказал мастер и потребовал снять флажок.

Выяснилось, что флаг, купленный на Родосе, был глумливой пародией на настоящий турецкий флаг, в котором полумесяц и звезда находятся на строго определенном расстоянии друг от друга. В нашем же варианте канон был нарушен, и звезда располагалась не в том месте. Разгневанный мастер не сомневался, что это происки «грязных греков», не упускающих случая поиздеваться над ненавистными соседями-турками, и разразился горячим монологом, из которого я понимал только многочисленные «фак» и «грек». Пришлось срочно бежать в магазин покупать аутентичный вариант.

Вопрос, таким образом, исчерпался, но тень скандала, брошенная на нас оскорбленными хозяевами бухты, напомнила, что мы находимся «в зоне межнационального конфликта», выражаясь деликатным языком газет. А если по-простому, то, швартуясь в Турции, про греков не болтай — такое правило.

Строго говоря, ни один народ не обязан любить другой народ, и нечему тут удивляться. Не удивляемся же мы собаке, бегущей за несчастным котенком. Ну не любит она кошек, а почему — этого несмышленому псу знать не положено. Он и не знает.

Зато у нас, «венцов творения», в вопросе взаимной ненависти полная ясность: все причинно-следственные связи прослежены, описаны и внесены в анналы истории, чтобы народы, не дай бог, не забыли, за что надо ненавидеть соседа.

Русские татар — за оскорбление игом. Украинцы русских — за разгон Сечи, а поляки — за унизительные разделы, отказываясь при этом признаваться в зверской расправе над нашим Сусаниным. Армяне турок — за геноцид. Турки греков, греки албанцев, албанцы сербов, сербы немцев, немцы французов… и далее везде (читай историю). Воистину векселя по старым национальным обидам не имеют срока давности. Поводом же для нелюбви может служить что угодно, и даже оскорбительная статистика, согласно которой, например, за освобождение Франции от фашистов американцев погибло больше, чем самих французов. Дураку ясно, что не может французский патриот простить Дяде Сэму такую подлянку, притом что право с триумфом вступить в освобожденный Париж Эйзенхауэр уступил французской армии. Не ведали простаки янки, что оскорбление благородством самое тяжкое из всех мыслимых оскорблений.

Неразрешенным остается вопрос, как вписаться в сей гармоничный театр взаимных ненавистей нам, беспринципным, безродным и неохваченным благородным гневом? Стыдно признаться, что за долгие свои годы ни я, ни Президент, ни тем более юный Андрюша так и не придумали, кого не любить и за что. То есть умом, конечно, понимаем, что вокруг враги, поскольку газеты читаем, но неотзывчивое сердце молчит, не реагирует, не кипит негодованием. Вот беда.

Специалисты утверждают, что это от неразвитого чувства национального достоинства (читай — гордости). Остается развести руками и признать, что, как ни напрягайся, в желании испытать чувство гордости за Пушкина, Толстого или Менделеева, а вместо гордости все получается сострадание — ушли гении, в самом страшном сне не помышлявшие, что с их именами на знаменах спесивая чернь будет растить в себе угрюмую ненависть.