Саянский дневник

Через несколько минут на столбе у тропы затемнела большая доска. Алик осветил ее фонариком и прочел: «Граждане, берегите лес от пожара! Лес — это богатство нашей социалистической родины».

А еще минут через десять лес кончился. Слева угадывалась река, а впереди сгрудилось несколько больших черных предметов, непохожих ни на деревья, ни на скалы — это были дома!

Все-таки мы выдержали срок, данный себе самим десять дней назад. Мы вышли к людям 24 сентября, в день рождения Алика, в 11 часов вечера. Это был, конечно, лучший из всех подарков.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ПОХОДА

Разбудила нас музыка. Старший сын хозяина, подтянутый парень в полувоенном костюме, настроил приемник, и оттуда полились звуки скрипки, наполнившие нас чувством какой-то сладкой грусти. Скрипка пела, плакала, смеялась — и каждый звук находил отклик в истосковавшихся по музыке сердцах. Это была пьеса Венявского-Крейслера «Воспоминания о Москве».

И мы тоже перенеслись в Москву, где давно уже ждут вестей — ведь первого октября наступает контрольный срок, после которого нас уже начнут искать. А ближайший телеграф в Агинском, за шестьдесят километров отсюда.

Машины здесь не ходят, придется добираться пешком. Так что поход еще не кончен!

Мика поедет на телеге. Нога ее уже поправляется. Пришедшая из Грязного Оклира молоденькая фельдшерица сказала, что кризис миновал.

После долгих сборов мы распрощались с гостеприимными хозяевами Чушкина зимовья. Они переправили (как тут говорят, переплавили) нас на своей долбленой лодке через Кан. Ширина Кана здесь метров пятьдесят, течение быстрое. По берегам желтеют лиственницы, березы, небо хмурится, холодно и сыро. Наши перевозчики в ватниках и зимних шапках.

Видно, и вправду конец пришел лету.

Несколько километров дорога идет в гору. Кругом в осеннем уборе стоят березы и осины, реже лиственницы, желтые и красные листья стаями слетают с деревьев и бесшумно ложатся на мокрую землю.

Потом лес редеет, расступается, и дорога выходит на простор пшеничных полей с редкими островками деревьев. Впереди виднеется деревня, у дороги несколько человек грузят на телегу свежеобтесанные ярко-белые бревна, а подальше на зеленом лугу лежит стадо коров. Начинается иной мир, населенный людьми, преображаемый их руками, и видеть его необычайно радостно.

К вечеру сильно похолодало, крупными мокрыми хлопьями повалил снег. Наутро, посмотрев в окно, мы увидели толстый слой снега на крышах, на заборах, увидели, как жители в зимней одежде с трудом передвигаются по улице по колено в снегу.

Зато в последний день нашего пешеходного маршрута погода выдалась великолепная.

На ярко-синем, точно вымытом, небе не было ни облачка, свежевыпавший снег сверкал до боли в глазах, на холмах последним золотом догорали березовые рощи.

Сразу за Привольным мы прошли через небольшой лес. В нем уже полновластно царствовала зима. Встречая ее приход, низко до самой земли склонились отягощенные снегом лиственницы, согнулись под тяжелыми сверкающими шапками верхушки елей.

А за лесом пошли поля, поля, необъятная слегка всхолмленная равнина. Оглянувшись назад, мы увидели на горизонте синеватую волнистую линию — все, что осталось от горных цепей Саян, от остроконечных пиков и отвесных скал.

Только теперь мы вдруг почувствовали, какие расстояния нужно было пройти, чтобы эти каменные громады обратились в тающую вдалеке туманную полоску.

Конечно, мы сразу возгордились и с новой энергией затопали по снегу, под которым предательски прятались целые озера талой воды.

Петя даже заявил, что при такой погоде и красоте кругом готов идти еще неделю. Но теперь километры и часы похода были уже сочтены. Часа в два с последнего холма мы увидели на плоской равнине большое, растянувшееся в длину на несколько километров село. Это и было Агинское (иначе Саянск), центр Саянского района Красноярского края…

С первой минуты нашего появления в Агинском и до самого отъезда мы были предметом необыкновенного внимания и заботы всех окружающих. Нам дали комнату, предоставили в наше распоряжение библиотеку, хлеб отпускали прямо из пекарни. Стоило кому-нибудь выйти в коридор, как ему немедленно вручалась кошелка с картошкой, или бидон с молоком, или соленые помидоры, или яйца. Мы отбивались, как могли, но доводы были неоспоримыми: «Вы там наголодались, а у нас тут все есть. Кушайте на здоровье!» Мы благодарили и давали себе слово, что это в последний раз. Но через несколько часов повторялось то же самое.

Еще хуже получилось, когда мы отправились по селу, чтобы купить картошки. Узнав, что мы приезжие и хотим купить ведро, картошки, чернобровая хозяйка велела дочери выбрать покрупнее и насыпала нам полный рюкзак, так что Петя даже закачался под его тяжестью. От денег она наотрез отказалась: «У нас свое, не купленное. Ешьте себе на здоровье». Чувствуя себя очень неловко, мы пытались было оставить деньги на столе, но получили их обратно с придачей еще кочана капусты, чтобы долго не упрямились. С тем мы и ушли, не зная, как отблагодарить эту незнакомую женщину.

И так везде. Девчата из конторы притащили нам валенки (а вдруг ночью будет холодно ногам?), в райкоме комсомола осведомляются, не нужно ли нам чего.

Мы навсегда запомнили эту всеобщую, настоящую человеческую заботу о совершенно чужих людях, которые пришли и уйдут. Мы не знаем имен всех, кто помогал нам и заботился о нас, и не можем теперь поблагодарить их еще раз. Но зато мы твердо знаем, что в любом далеком уголке нашей страны живут хорошие, отзывчивые люди, у которых можно поучиться бескорыстию и товариществу.

В Агинском мы провели три дня. За этот короткий срок мы узнали, что оно больше похоже на маленький город, чем на большую деревню. Тут есть школы, магазины, парикмахерская, фотография, почта, телеграф, клуб, больница, библиотека — да разве все перечислишь. Улицы широкие, дома деревянные, аккуратные, с резными наличниками, с узорчатыми створками ворот.

Но одно обстоятельство портило нам настроение — это потрясающая, невиданная грязь, получившаяся от соединения осенней распутицы с первым сильным снегопадом.

Агинское оказалось отрезанным от остального мира — из него не рисковала выйти ни одна машина, ни одна машина не могла добраться до него. Связь с селами осуществлялась по телефону или с помощью верховых гонцов.

Мы пробыли в этой осаде три дня. На четвертый день из Агинского в Красноярск выступила автоколонна со всемогущим тягачом. На одной из машин разместилась и наша группа. Двести километров до Красноярска мы ехали двое суток.

Вечером первого октября поезд Хабаровск — Москва уже уносил нас на запад.

Мы возвращались домой оборванные, похудевшие, насквозь пропахшие дымом, но зато обогащенные опытом полуторамесячной жизни в тайге.

В одном только оказался прав старый тофалар: мы вышли в поход слишком поздно. Но другие его предсказания не сбылись.

Мы все-таки взошли на Грандиозный, засняли и его, и открывающуюся с него панораму, и путь подъема. И «девчонки» не отставали в походе, хотя и тащили «котомки». И мы не пропали в безлюдной горной стране, как пропал неизвестный охотник, могила которого — покосившийся деревянный крест — видна на Черном белогорье.

Но мы возвращались и неудовлетворенными, потому что так и не увидели огромного водопада на северном склоне пика, не узнали, куда он падает, как выглядит подножье Грандиозного с севера. Из-за отсутствия анероида мы не смогли определить высоту пика, даже побывав на его вершине.

По собственной глупости мы не составляли ежедневно подробных кроков пройденного пути. К сожалению, перечислить то, чего мы не делали, гораздо труднее, чем то, что мы сделали.

Когда кто-нибудь при нас говорит о Саянах, мы настораживаемся: «Вы там были? Где именно? И давно?». Вероятно, в нас говорит что-то, похожее на ревность, непременную спутницу всякой любви.

И, как все влюбленные, мы твёрдо знаем, что эта любовь навсегда, на всю жизнь.