День пришел

Трещина, в которую он провалился, напоминала огромную колбу. Над головой уходила кверху изогнутая под углом косая щель, словно горлышко колбы. Нужно дотянуться до нее. Выбраться дальше труда не представляет. Впрочем, это праздные размышления — по гладкому ледяному своду пещеры не вскарабкаешься. Ни единой зацепки. Но где же Усиков? Куда он пропал?

Скатившаяся ледышка с плеском упала в воду. Рябихин невольно поглядел вниз. Какая здесь глубина? Он подвязал кусок репшнура, опустил в воду ледоруб. Два метра… Три… Порядочно! Ледоруб уходит все дальше, глубже. Еще. Четыре… Пять… И вдруг померещилось, что вокруг пляшут бесчисленные веревки. Не верил себе и все еще надеялся… но шнур беззвучно упал в воду и, покружившись, скрылся в зеленоватой мгле.

— Всё! — хрипло вскрикнул человек на уступе.

«Всё…» — издеваясь, откликнулось эхо. Машинально, словно проверяя себя, Рябихин медленно поднял правую руку: на ней висел обрывок шнура, обмотанный вокруг запястья, — все, что осталось от ледоруба, который сопровождает каждый шаг альпиниста в горах. Он удерживает его на крутом снежнике, рубит ступени на льду. Без него… Но где же Усиков? Где же он, Дмитрий?

Поднятая, упиравшаяся в стенку левая рука затекла, сведенная судорогой. Рябихин хотел взяться правой, но со стоном отдернул ладонь: кисть правой руки опухла, не сгибалась. «Этого еще недоставало! Но где же все-таки Усиков? Где он?..»

— Йя-гу-у! — неожиданно раздалось над головой и еще раз: — Йя-гу-у!

— Здесь! Я здесь! — торопливо откликнулся Рябихин. — В трещине!

— Ты живой? — донесся глухой голос.

— Да, да! — обрадованно ответил Рябихин. — Стою на приступочке. Трудно. Долго не выстою. Скорее спускай веревку.

— Держись, Мишенька! Держись! Спешу помочь! Вот только закреплюсь сам. Без страховки боюсь подползать к трещине: как бы не провалиться.

— Понятно! Только спеши… Еле держусь.

Он кричал изо всех сил: до хрипоты, до звона в ушах. Но слова отшвыривались обратно ледяными сводами, они дробились в бесчисленных щелях: приходилось несколько раз повторять каждую фразу.

Скорей бы! Рябихин стоял с запрокинутой головой, не сводя глаз с уползающей кверху ледяной щели. Наконец-то… Зашуршали потревоженные сосульки, из щели медленно — до чего же медленно! — выползла веревка… Ну, скорей! Скорей же!.. Продвинулась… Подползла еще… Эх, чорт, остановилась!

— Ну как, привязался?

— Да нет же! Веревка не доходит! Осталась наверху!

— Быть не может! Это весь моток!

— Где-нибудь заклинилась. Вытрави, сбрось опять. Только посильнее!

Падали сбитые ледышки. Унимая охватывавшую его дрожь, Рябихин приподнялся на носки и поднял руку, стремясь уцепиться за веревку. Нет!.. Далеко!.. Не дотянуться!.. Веревка ерзала между ледяными стенками, то приближаясь, то снова отдаляясь. Рябихин не мог отвести от нее взгляда…

Он резко выпрямился, протянул вперед руку и с плеском рухнул в воду.

Падение, удар, холод вызвали одно желание — жить! Из воды показалась рука, за ней капюшон куртки, мокрое потемневшее лицо. Широко открытые серые глаза глядели пристально и твердо. Веревка! В ней было его спасение. Сама жизнь. Он не мог бы объяснить, откуда взялись у него силы, как взобрался он на уступ — с опухшей, несгибающейся рукой, с набухшим, отяжелевшим рюкзаком.

Еще раньше он приметил во льду углубление. Вдавившись в него локтем разбитой руки, он уперся спиной в стенку трещины, с силой вонзив зубья кошек в противоположную. Его тело повисло меж стенами, словно мост. Сгибаясь и снова распрямляясь, подтягивая выше то ноги, то спину, он полз кверху волнообразными, рассчитанными движениями.

Он подтянулся к веревке осторожным движением:

— Держусь! Не падаю!

Теперь оставалось схватить веревку и быстро завязать на груди. Он вытер рукавом лицо, залитое потом и тающим снегом.

— Обвязался! Готов! — крикнул он срывающимся голосом.

— Есть такое дело! Тащу.

Веревка пришла в движение. Рябихин, повиснув на ней, видел, как она распрямляется, натягивается. Чуть-чуть подвинулась к щели. Но тут Рябихина резко качнуло в сторону, в другую, ударило затылком о лед. Веревка вращалась, раскачивалась.

— Упрись ногами, спиной, чем хочешь, — услышал он сдавленный голос. — Ради бога, упрись! Невмоготу тащить тебя.

— Не могу… Кручусь во все стороны. Страшно болтает!

Веревка неожиданно ослабла, дрогнула, и Михаил снова погрузился в воду. Вновь натянувшаяся веревка помогла ему добраться до уступчика. Он встал, с силой упершись в стенки раскинутыми руками и ногами, словно распятый на кресте. Перевел дыхание… Скверные дела… Дмитрий не может вытащить его. Это ясно! Рябихин, в который уже раз, поднял голову к круто уходившей вверх щели. Если бы преодолеть эти метры, этот проклятый ледяной перепад. Дальше он поднялся бы сам: распором, расклинкой, как угодно. «Отдам рюкзак, — решил Михаил: — намок, отяжелел, стягивает вниз». Он было хотел крикнуть, но только сипло прохрипел что-то. «Этого не хватало. Неужели отнялся язык?» Холодный пот залил глаза.

«Врешь, Мишка!» — подбодрил он себя и вспомнил Юрия Ротова, своего учителя по горному спорту. Юрий редко и скупо рассказывал о себе, но всех его учеников обошла неизвестно кем переданная история, как при десанте под Керчью, раненный в руку и в ногу, Ротов привязался к баллону от полуторки и ночью переплыл пролив. Да еще с подобранным им на берегу контуженным моряком. «Есть такое дело, Юрочка! — с усилием прошептал Рябихин. — Отбиваться! Как ты».

На миг он припал губами к мокрой веревке. Медленно, словно читая что-то по слогам (он поступал так, чтобы успокоить себя, унять колотившую его нервную дрожь), подвязал к спущенному шнуру рюкзак, и тот уплыл наверх. Минуту спустя Дмитрий спустил ему веревочные стремена. Но они оказались ненужными: не поддавались, скользили, съезжали.

Рябихин собрался с силами и, преодолевая боль в горле, выкрикнул:

— Слушай меня, Митя! — По трещине раскатился тревожный хриплый голос. — Я уже выбился из сил. Со стременами ничего не получается. Думай, как быть!

— Спускаю тебе свой ледоруб. Попробуй вырубить ступени.

— Не пойдет: выше меня навес, ступени не помогут.

Еще раз попытался вытащить его Усиков. Еще раз сорвался Рябихин в воду, но минуту спустя снова цеплялся за уступчики и карабкался молча и зло. Поднявшись над водой, он тихо застонал, увидев багровые пятна, расползающиеся по льду. Его кровь. Он ранен!

— Делать нечего, беги за спасательным отрядом, — выдавил он наконец. — Беги, Митя!.. Сейчас же!.. Иначе конец!..

После каждого слова он должен был делать паузу, жадно хватая воздух.

— У-хо-жу, — услышал он далекий голос. — Буду торопиться. Держись! Не сдавайся!

И Михаил остался один.

Он машинально отвернул манжету: четверть третьего. Значит, вот когда произошла авария и остановились часы. Сейчас уже не меньше пяти-шести. Интересно, когда доберется до лагеря Митя? Когда поднимется сюда отряд? Будет уже темно. По изорванному леднику ночью пройти трудно. Хотя… Здесь же должна заниматься инструкторская школа «Восход». Митя добежит за час. Даже меньше. Будет там в шесть, самое большее в половине седьмого. Полчаса на сборы. Подняться сюда — еще час. Темнеет в десятом часу. Значит, могут быть засветло. Найдут до темноты. Здорово! Одно обидно: разрешили первое самостоятельное восхождение, доверили нам, а мы и себя и весь лагерь подвели. Обидно. Совестно и обидно!

Он огляделся. Кругом лед: темнозеленый, чистый. Внизу вода. Прозрачная, но дна не видно. Глубоко. Когда упал ледоруб, он, Рябихин, долго ждал звука. Как, значит, глубоко!

Захотелось есть. Уходя с бивака, они, как полагается, набили карманы разной снедью. Рябихин пощупал карман. Ореховое особо калорийное печенье и конфеты «дюшес» размокли, стерлись, смешались с табаком. Он без раздумья выбросил их в воду. Шоколад вывалился раньше. Надо было попросить Митю спустить еду…