Сафари

— Он меня настиг, он меня настиг! Стреляйте! Он меня настиг!

Ему казалось, что его сцапал лев.

Внизу около убитого льва стоял плантатор, глядя с открытым ртом на барахтающуюся, орущую и разбегающуюся толпу. Он приложил руку к уху и прислушался к незнакомому слову «мията», звучащему из толпы.

— Что значит мията? — крикнул он снизу.

Но ответа не было. Под конец он увидел, что от всей толпы остались лишь два его гостя. Один, придерживая руками свои штаны, удалялся в кусты, другой одиноко сидел на солнышке. С тех пор они навсегда остались с кличкой «бана Мията».

Машинист

Когда старику Висмену говорили о львах, он выходил из себя. Он жил около двадцати пяти лет в Африке и ни разу не видел ни единого льва, не слышал поблизости его рева даже в таких местах, где туземцы покидали свои деревни из-за львиного засилья. Зато некоторым везет.

В этом отношении нечто исключительное произошло с одним машинистом Узамбарской железной дороги. Этот молодой человек прибыл в понедельник из Германии. В тот же день он явился к начальству и во вторник приступил к работе в железнодорожной мастерской, а в среду его прикомандировали к машинисту товарного поезда. Это была его первая поездка в глубь Африки.

Африканские экваториальные дороги отапливаются дровами, заготовленными по пути штабелями. Оба машиниста остановили паровоз за тридцать километров до Момбо, и негры, работавшие у топки и тормоза, стали с шумом и гамом кидать поленья в тендер.

Новичок минуты две смотрел на их возню, затем загляделся на освещенную вечерним закатом пустынную степь. Тысячи таинственных голосов манили к неслыханным, ярким и диким приключениям. Море травы колыхалось под дыханием вечернего ветерка; в глубокой дали виднелись туманные очертания кустарников и деревьев, озаренных золотистым светом. Точно колокольчик, прозвучал вдалеке манящий призыв какой-то птицы.

— Что это? — спросил молодой мечтатель своего товарища.

— Это, должно быть, цесарка!

— Сколько времени мы здесь простоим? — торопливо спросил новоприбывший.

— Минут двадцать.

— Одолжите мне ваше ружье. Мне очень хочется пробежаться немного вглубь; может быть я подстрелю эту цесарку, и тогда у нас будет хороший ужин.

Старый машинист рассмеялся.

— Я уже знал, что будет дальше, когда вы стояли и глядели в даль. Я вас понимаю, и со мной было то же самое, когда я был новичком в этой стране обезьян. Умеете ли вы обращаться с этой штукой? Хорошо! Вы знаете, что мы останемся здесь лишь двадцать минут, но вы не знаете, что здесь очень легко заблудиться. Не теряйте из виду железнодорожной насыпи! Около нее с вами ничего не случится. Вот вам ружье, ступайте!

И новичок двинулся с такой быстротой, точно намеревался подняться сегодня же на дальние откосы горы Паре, окрашенные в темно-фиолетовые и золотисто-коричневые тона. Кругом простиралась молчаливая степь, освещенная последними лучами солнца, словно золотистый сказочный сад. В котловине уже лежал белый туман, по небу тянулись яркие лучи и умирали в голубоватом и светло-зеленом свете, а через несколько минут опустились на землю тени тропической ночи.

Молодой человек остановился, оглянулся и отогнал от себя соблазн подальше углубиться в эту безграничную тихую пустыню. Вот насыпь; ближайший путь вел мимо большого дерева. С ружьем в руках он медленно побрел, поглядывая на шумящую крыльями стаю пролетевших над ним журавлей. Внезапно он остановился и повернул голову. Не шевельнулись ли невдалеке от него ветви? Большое дерево образовало вместе с кустами нечто вроде закрытой, темной беседки. В сердце машиниста что-то екнуло — он остановился, наклонившись вперед, и усиленно прислушивался в глубокой тьме. Ничего! Но вот! — снова тихое движение. С быстротой молнии мелькнула мысль: какие здесь есть животные? Может быть это кабан? Почти бессознательно он поднял и приложил ружье к щеке. Где шевелились ветви? Кажется именно там, куда он теперь целился. Он выстрелил.

В ответ послышался ужасающий звук: короткий, глухой рев, полный страшной угрозы. Стрелок испугался и побежал. Как сумасшедший мчался он по темной степи. Запыхавшись взбежал он на насыпь и прямо вскочил на паровоз.

— Дружище, что случилось? В кого вы стреляли?

— Не знаю. Там возле кустов — какое-то животное — оно так страшно рычало… тут вот, совсем рядом.

— Рычало? И вы действительно попали в него? Надо сходить посмотреть. Эй, Гамис, возьми-ка фонарь, пойдем с нами! В ружье был хороший заряд!

Через пять минут они осторожно раздвигали ветви «беседки», и рука негра медленно просовывала фонарь в темноту; вдруг негр содрогнулся, и все три человека окаменели от удивления — перед ними лежала могучая туша мертвого льва с громадной гривой.

Бана Ниати

Помимо ужасных обезьян африканский плантатор больше всего проклинает диких кабанов. Повсюду, где можно найти немного влаги, речонку или болотистые лужи дренажа и где поблизости имеются туземные или европейские плантации, годные для разорения и опустошения, там всегда поселяются многочисленные стада кабанов. Против павианов плантаторы держат негров, вооруженных ружьями, а против кабанов — львов. Последние очень лакомы до свинины. В обильных свиньями плантациях обычно поселяются лев со львицей. Тогда плантатор должен только заботиться о том, чтобы его козы и телята не разгуливали ночью, ибо не следует вводить в искушение ни человека, ни льва. Плантатор старается также и сам избегать этого желтого охотника на зверей, то же самое соблюдает и лев, и тогда обоюдные отношения налаживаются деловито и ко взаимной пользе.

Бана Ниати долгие годы прекрасно ладил с четою своих львов, но в один прекрасный день его мальчик-пастух хватился нового козла, привезенного из Европы. На другое утро мальчуган побрел с тяжелым сердцем по следам козла и внезапно очутился перед угрожающе рычавшей львицей. Она стояла над окровавленным трупом драгоценного племенного козла! Мальчишка, весь дрожа, помчался домой и должен был предстать перед лицом бана Ниати (господина Буйвола). Он оправдывал свою кличку, будучи действительно очень горячим.

Бана Ниати зарычал, как дикий бык, и так как он не мог застрелить мальчика, он помчался и застрелил львицу. Еще дрожал кончик хвоста львицы в предсмертной судороге, как бана Ниати уже пожалел о совершившемся. С того дня он всячески оберегал своего овдовевшего льва.

Зато он был крут и горяч со своими помощниками, и они часто уходили от него из-за его ужасного характера. На последнее объявление бана Ниати откликнулся один управляющий из юго-западной Африки. Они письменно пришли к соглашению, и нового помощника ждали в середине следующего месяца.

Уже в начале месяца он был в Дар-ес-Салам, намереваясь осмотреть окрестности, а главное познакомиться с четвероногими обитателями страны, так как он страстно увлекался охотой. В один прекрасный день управляющий слез с поезда и, узнав дорогу к плантации бана Ниати, стал быстро подниматься туда. По дороге он встретил рабочих, во главе с гоаназцем верхом на ослике. Они несли на станцию большой груз каучука. Расспросив кое-как на своем плохом кизаугельском наречии, куца и откуда караван держит путь, управляющий узнал, что это рабочие бана Ниати, т. е. Дрегемюллера.

— Бана Дрегемюллер! К нему-то я и направляюсь! Верно ли я иду?

— Да, господин, — ответил конторщик-гоаназец, слезая с осла. — Возьми, господин, этого осла, тебе будет удобнее; один из людей пойдет с тобой и покажет тебе дорогу.

Проезжий, утомленный жарой и крутой дорогой, охотно взял свежего сильного осла, но отказался от провожатого и быстро поехал дальше. Дорога шла поднимаясь и опускаясь по холмам. Перед путником вздымались высокие голубоватые горы Улюгуру. На круглой, крутой вершине, перед серо-зелеными каучуковыми рощами, стоял жилой дом. Очевидно, это была плантация Дрегемюллера. Дорога сворачивала в сторону по обширному валу, покрытому кустарником. Плантация снова исчезла из глаз; на вершинах гор отражались теплые тона заката, на долины и овраги ложилась синеватая тень.