Человек с луны.

Вместе со своими старыми друзьями он объезжал на лодке знакомые деревни. К нему опять приводили больных, с ним советовались относительно войны и мира, во время дождей его просили прекратить ливни и отказывались верить, когда он говорил, что не может сделать этого.

Все было как будто по-прежнему, но с каждым приездом Маклай видел, как быстро идет время, как все меняется вокруг него.

Кокосовые пальмы, посаженные им когда-то на берегу возле хижины, выросли теперь в высокие и крепкие деревья. Выросла и маленькая Маша, а младший сын Туя, Лялай, стал стройным и сильным юношей с серьгами в ушах и перьями в волосах.

В последний свой приезд Маклай до утра пировал на их свадьбе вместе с другими папуасами.

Он снова пил кэу и сидел на почетном месте — между Саулом, отцом невесты, и Туем, отцом жениха. Теперь уже не Туй, а Лялай плясал перед гостями воинственную пляску, потрясая копьем и целясь из лука, и теперь уже Маклаю пришлось первому потянуть коротенькую косичку Маши и сказать ей все то, что требовал обычай папуасов. По-прежнему гудели трубы и били барабаны. И даже месяц был такой же тоненький и прозрачный.

Но Маклаю было грустно и тревожно на этом пиру.

Да, время шло! Время шло очень, очень быстро, а он все еще не сделал того, что так хотелось ему сделать. Так и не удалось ему создать поселок на берегу Тихого океана.

Все его хлопоты в Петербурге пропали даром.

Не помогали ни лекции, ни просьбы, ни докладные записки, которые он писал одну за другой.

Правда, его доклады были очень интересны, и все ученые с волнением говорили о них.

Сухой и потемневший от гложущей его лихорадки, Маклай говорил негромким, страстным голосом. Его маленькая, но сильная и жилистая рука, постукивая мелом, чертила на большой доске цифры, рисунки, чертежи.

В ярких словах оживало все, что он видел там, на далеком берегу Новой Гвинеи. Вот высокая хижина папуасов, сделанная почти без инструментов, одними каменными топорами, костяными ножами. Вот профиль воина в боевом уборе. Вот искусно сделанный донган. Вот ожерелье из пестрых раковин. Вот песня, записанная со слов Туя. Вот сказка. Вот и тщательно перевязанные пучочки волос, срезанных когда-то Маклаем с курчавых висков его приятелей папуасов. Да, Маклай вернулся в Европу не с пустыми руками! Каждый факт, сообщаемый им, был точен, каждое доказательство убедительно.

Только климат, только условия труда, только особенности жизни создавали разницу между белыми и цветными. Другого не было ничего, и все возражения противников казались и жалкими и смешными.

Но царскому правительству не было никакого дела до этого. Ученые могли говорить что угодно о замечательном и отважном путешественнике, но правительство не давало ему ни копейки.

Его ящики с коллекциями стояли нераскрытыми, труды его не печатались, тетради его дневников и записок плесневели в запертых чемоданах.

Может быть, именно об этом и думал Маклай в последний свой приезд, на свадебном пиру Маши и Лялая. Недаром так сурово хмурились его брови, так крепко сжимались пальцы, так бледнели его и без того бледные щеки. Что же будет, если он так и не придет на помощь своим друзьям? Разве он не видит сам, что время бежит, что нужно торопиться, торопиться!

Уже не одно европейское государство посматривает с жадностью на этот цветущий уголок земли, на этих сильных темнокожих людей.

Все чаще и чаще на берегах Новой Гвинеи звучит европейская речь. Гулко ухают топоры, вырубая просеки для плантаций. То там, то здесь взвиваются флаги — немецкие, голландские, французские.

Кокосы, драгоценное дерево, дешевая рабочая сила — обо всем этом уже начинают говорить в Европе.

Еще несколько лет, и этот солнечный берег будет заполнен хищниками — купцами, плантаторами. Маклай знал это и не мог с этим бороться, не мог защитить от насилия этих простых, доверчивых людей!

— Отчего ты не смеешься? — робко спрашивает Маклая Туй и кладет ему на колено свою сильную руку.— Ты опять хочешь уехать от нас? Оставайся! Мы все как братья тебе, и ты брат нам. Оставайся, Маклай! Оставайся, человек с луны!

Маклай поднимает голову. Нет, пока он жив, он не откажется от своих планов. Все, что можно сделать, будет сделано.

— Теперь я уеду ненадолго,— тихо говорит он.— Я вернусь, и вернусь навсегда. Я построю себе домик на островке Мегасперра и буду жить рядом с вами. Ты будешь рад, Туй?

— Я буду рад,— говорит Туй.— И мы все будем ждать тебя.

И в этот, в последний раз пироги папуасов провожали его далеко в море.

Снова били барабаны. Горели костры. Снова папуасы кричали вслед уходящему кораблю:

— Эме-ме, Маклай! Эме-ме!

Но Маклай не сдержал своего слова. Он больше не вернулся на Новую Гвинею. Ему помешала смерть.

Говорят, что хижина на сваях сохранялась многие годы.

Папуасы берегли жилище своего друга. Ни одна вещь не была унесена оттуда, ни один гвоздь не был выдернут из стен маленького домика.

И говорят, что долго приходили папуасы посидеть у этого высокого крыльца и долго еще там пелись песни о белом человеке, человеке с луны, брате папуасов из Горенду.

Его хижина стоит крепко,

Загляни в неё, молодой месяц.

Для людей Горенду он брат —

Твой сын, молодой месяц.