Путешествие вокруг света

Наконец мы приблизились к высохшему руслу ручья, которое теперь служило дикарям дорогой. На крутых откосах по сторонам рос мелкий кустарник, даже пальмы, а громадное фикусовое дерево (Ficus religiosa Linn.) того вида, который у сингалезцев и малабаров служит предметом религиозного почитания [488], образовывало над дорогой как бы дугу: корень его разветвлялся надвое, и одно ответвление росло по одну сторону, другое — по другую. Наверху, в кроне, порхало множество мелких птичек, наслаждавшихся изобилием плодов. Мы отдохнули в его густой тени, радуясь тому, что встретившиеся по пути индейцы не высказали ни малейшего недовольства нашим присутствием, ни беспокойства из-за наших выстрелов.

К полудню мы повернули обратно. Хотя было очень жарко, в лесной тени мы этого не ощущали. Возле нашего водоема нам встретился индеец, вырубавший в зарослях тонкие жерди, чтобы сделать из них подпорки для вьющихся ростков ямса (Dioscorea oppositifolia). Его топор выглядел довольно жалко: лезвие было сделано не из обычного твердого камня, а из раковины. Поэтому работа у него двигалась до того медленно, что мы решили помочь ему нашим английским топором и за несколько минут нарубили больше жердей, чем он сумел заготовить за все утро. Все туземцы, шедшие в это время мимо с берега домой, останавливались, удивляясь достоинствам нашего топора. Некоторые тут же предложили за него свои луки и стрелы. Мы подумали, что при таком желании они согласятся дать за него свинью, однако на это предложение они ничего не ответили и пошли своей дорогой. Поросенок, подаренный моему отцу старым Пао-вьянгомом,— все, что мы получили на этом острове.

Когда мы показали одному индейцу дикий мускатный орех, найденный нами в голубином зобе, он принес нам еще три таких ореха, на коих сохранилась наружная кожица, или так называемый мускатный цвет, но дерева, на котором они росли, показать нам не смог. Эти орехи назывались у них по-разному, но дерево — всегда нираш. Когда мы обратились к своим книгам по ботанике, обнаружилось, что этот сорт очень похож на дикий мускатный орех Румпфа и по всему тот же самый, что встречается на Филиппинских островах. Да и голубь, питающийся этими орехами на Танне, очень похож на того, который, по свидетельству Румпфа, способствует распространению настоящего мускатного ореха и на Молуккских островах. По возвращении в Англию мы имели честь вручить ее величеству королеве одного такого голубя живьем.

Среди собравшихся на берегу индейцев мы встретили дряхлого старика, коего прежде никто из нас не видел. Дикари сказали, что это эрики и зовут его Джогаи. Он был высокий, худой, немощный, с почти совершенно лысой головой и с седой бородой. Лицо его выражало доброту и, хотя было морщинисто, все еще хранило следы былой красоты. Подле него сидел другой, коего можно было бы назвать стариком, не будь рядом человека совсем уж преклонных лет. Индейцы сказали, что это старший сын Джогаи, а зовут его Джатта. Он был высок, хорошо сложен, и для жителей Танны его можно назвать даже красивым. Немало способствовал такому впечатлению его взгляд — взгляд умного, обаятельного и дружелюбного к нам, чужеземцам, человека. Украшали его и черные пушисто-курчавые волосы, никак не убранные и сохранившие свой природный вид. По словам островитян, это был их кау-вош — титул, видимо означавший нечто вроде наследника престола, кронпринца или тому подобное [489]. Цвет кожи у этих вождей был такой же черный, как у любого из их подданных; не отличались они ни убранством, ни украшениями, разве что пояс у них был выкрашен попеременно в красный и черный цвета, тогда как у других такие повязки одноцветны — желтые либо коричневые. Но, возможно, и это различие чисто случайное и не было знаком королевского достоинства. Если не считать того, что обоих называли эрики, ни одному не оказывалось и особых почестей; мы также не видели, чтобы они давали какие-либо приказания. Поэтому я думаю, что авторитетом они пользуются лишь во время войны. В этих случаях обычно всякий народ наделяет властью кого-либо из умудренных жизнью старцев, считая их слова законом для себя; в годину бедствий они вручают свою жизнь и судьбу человеку, чья выдающаяся храбрость и многолетний опыт единодушно признаны всем народом. Мы сделали этим вождям небольшие подарки и пригласили их к себе на корабль, однако те отказались, и мы вернулись на борт к обеду одни.

В тот день наши люди доставили с берега много казуариновой древесины; это красивое дерево было спилено на высокой равнине. Дело в том, что в румпеле [490] была обнаружена трещина, а другого на корабле не было. Из этого ствола капитан хотел изготовить новый румпель. Едва наши плотники начали пилить ствол, как к капитану Куку явился с жалобой Пао-вьянгом; он объяснил, что казуарина здесь в очень большой цене и к тому же так редка, что местные жители вынуждены привозить сделанные из нее палицы с острова Ирроманго, где этого дерева много. Капитан тотчас распорядился приостановить работу, но, поскольку ствол был уже надпилен слишком глубоко, чтобы дерево могло выжить, он подарил старику собаку, много таитянской материи и разных вещей, получив взамен от него и от его земляков разрешение взять дерево. В этом и во многих других случаях я мог наглядно убедиться, что Пао-вьянгом пользовался большим влиянием среди людей, живших на востоке залива, но обязан этим он был, видимо, только своему почтенному возрасту, ибо форма правления здесь, как представляется, еще самая примитивная, то есть патриархальная. Каждая семья слушается совета старшего, а тот не решается злоупотребить своим авторитетом и прибегать к жестокости или тирании.

Поев, мы отправились опять на берег, в лес, но не нашли там ничего нового. Удивляться этому не приходилось, поскольку эту местность мы обыскивали едва ли не каждый день со времени своего прибытия. На другое утро мы постарались разыскать где-нибудь мускатный орех. В красивом банановом огороде, расположенном на западном берегу залива, водилось много попугаев, поедавших плоды, но они были до того пугливы, что подкрасться к ним оказалось невозможным. Мы считали, что теперь не следует опасаться враждебности со стороны островитян, и потому нередко отдалялись друг от друга на значительное расстояние. Но хотя и на сей раз все обошлось вполне благополучно, ничего у нас не получилось; пришлось вернуться на берег с пустыми руками. Время было обеденное, и последняя шлюпка собиралась как раз отплыть на корабль, поэтому мы поскорее сели в нее.

На корабле мы увидели старого эрики, то есть короля, Джогаи [491], его сына Джатту и красивого мальчика лет четырнадцати. Его звали Нарепп, и он, видно, был близким родственником обоих вождей. В каюте они сели на пол, и капитан как раз занимался тем, что раздавал им разную мелочишку. Джогаи взял свою долю с приличествовавшим его возрасту безразличием, зато его сын и юный Нарепп не скрывали радости. Тем временем принесли еду, и мы пригласили их сесть с нами. Ямс им очень понравился, как и прошлому нашему гостю, Фанокко, до других же блюд они не пожелали дотронуться. После обеда мы отвезли их обратно на берег. Там они сразу заговорили со своими людьми и наверняка стали рассказывать им, как хорошо мы их принимали, а собравшиеся, видно по всему, слушали с удовольствием.

Теперь на берег редко спускалось более сотни жителей, считая женщин и детей. Обычно они садились группами в тени ближайших деревьев. Иногда кто-нибудь приносил ямс или бананы и менял их на таитянскую материю. Женщины приносили целые корзины ямбо (Eugenia) и продавали за всякую мелочь, такую, как черные стеклянные бусы, кусочки зеленого нефрита и т. п., скорее из расположенности, нежели ради выгоды. Вообще они держались с нами очень любезно. Встретившись с кем-нибудь из нас на узкой тропе, они всегда отходили в сторону. Если они кого-то уже знали, то произносили его имя, причем так дружески и доброжелательно, как мы произносим лишь братские приветствия; если же они нас видели впервые, то обычно справлялись об имени и в следующий раз узнавали. Столь дружеское поведение позволяло нам уже несколько дней не прибегать к такой мере предосторожности, как ограждение запретной зоны вокруг работавших на берегу матросов; вместо этого для безопасности просто выставлялся караул. Черты не переступали даже те, кто приходил на берег из глубины острова впервые и не знал ее назначения. Словом, за тот недолгий срок, что мы здесь пробыли, они стали относиться к нам гораздо лучше, и с каждым днем наши отношения еще более улучшались.