Родина белых медведей

В балок на этот раз возвращались уже в полной темноте: нужно было выяснить, на какой срок животные теряют подвижность, вообще удостовериться, что они вернулись в нормальное состояние. (Обе медведицы благополучно поднялись на ноги и ушли: одна — через два часа после попадания в нее шприца, вторая — немного позже.) В мешках, которые мы несли с собой, барахтались медвежата. Они предназначались для отправки в Москву и служили наглядным доказательством тому, что «бескровный» отлов их вполне возможен.

На следующий день удалось обездвижить еще одну самку, затем двух, одну, снова двух. С каждой медведицей накапливался опыт, работа шла все увереннее.

Оказалось, что проще и легче иметь дело с хозяйкой неглубокой берлоги. Она сразу же показывается из убежища, обычно выставляет не только голову, но и шею и служит наилучшей мишенью для «летающего шприца» (случай, чтобы зверь совсем выскочил из берлоги, больше не повторился). Труднее обездвижить самку, жилище которой располагается на глубине от полуметра до метра. Она, как правило, рявкает или фукает где-то под снегом, но на поверхности не показывается. Здесь мы предварительно пускали в ход «закидушку» — комок тряпок и меха, привязанный к длинному шнуру. «Удочка» забрасывается вглубь берлоги и медленно вытягивается наружу. Негодуя, самка устремляется в погоню за тряпками, и таким образом ее удается приманить к выходу. Если закидушка не помогает, приходится брать в руки лопаты. Нужно с помощью шеста определить направление хода, угадать, где находится гнездовая камера, и уже над ней копать отвесный колодец (через него и выстреливается шприц). Но чаще ям приходится копать две-три, а иногда и больше, и процедура обездвиживания затягивается на несколько часов. Самыми труднодоступными оказались хозяйки наиболее глубоких и сложных по устройству убежищ. Если такую медведицу не удавалось выманить закидушкой, докопаться до нее было почти невозможно.

Представление о миролюбивом характере, даже робости, медведиц вполне подтверждалось. В поведении их не было и намека на агрессивность, хотя расправиться с человеком им, конечно, ничего не стоило.

Успех с обездвиживанием животных пришел не сразу. Первые опыты такого рода наша экспедиция предприняла два года назад на Земле Франца-Иосифа. Мы пытались тогда догонять медведиц с медвежатами на вездеходе, подкарауливали зверей в засидке у полыньи, привлекая их нерпичьими тушами и запахом горящего в печке тюленьего жира. Все это позволило нам ближе познакомиться с поведением зверей, сделать пусть небольшие, но интересные открытия в их биологии. Кроме того, выяснились слабые стороны обездвиживающего снаряжения, которым мы располагали (у нас были пули, начиненные сухим препаратом).

Конечно, опыт той экспедиции пришелся очень кстати. Снаряжение наше было теперь более совершенным. И все-таки, возьмись мы за него в другом составе, дело, может быть, опять кончилось бы неудачей. Спокойствие и уравновешенность Саши, его высокое профессиональное мастерство (если можно так сказать об ученом) как нельзя более кстати дополнялись большим жизненным опытом и талантом экспериментатора, свойственными Юрию Анатольевичу, хорошим знанием острова и выдержкой, которыми располагал Николай Николаевич. Медведица миролюбива, но, тем не менее, наша работа требовала мужества: зверь, даже нечаянно, легко может помять и искалечить человека. В мужестве моим товарищам тоже отказать было нельзя.

Пытаясь высмотреть, где находится хозяйка берлоги, и Саша, и Николай Николаевич не раз почти по пояс скрывались в медвежьем убежище. Юрий Анатольевич, чтобы не расходовать понапрасну шприцев, подчас выстреливал ими, едва не касаясь, медведицы стволом.

Итак, наша главная задача выполнена. Где-то во льдах бродят первые помеченные на острове Врангеля медведицы. Пока их немного. Но теперь уже ясно, когда и как нужно проводить эту работу.

В первых числах апреля в погоде наступил перелом. Солнце стало каким-то улыбчивым, и заметно потеплело. Пурги пока затихли, а если шел снег, то в воздухе порхали крупные, редкие снежинки. Девятого апреля у балка появилась первая пуночка — вестник вступающей на остров весны. В этот день мы уезжали на своем тракторе в поселок. Вместе с нами отправлялись в долгое и необычное для них путешествие медвежата.

Еще через несколько дней вместе со старым знакомым Ульвелькотом я поехал на собаках на мыс Блоссом. Сюда, на место моржовой залежки, по рассказам, частенько наведываются одиночные медведи. Где-то у юго-запада острова виднелось «водяное небо». Там открылась полынья и, возможно, держались «наши» медведицы. Встреча с ними была особенно заманчивой.

Ночи тают на глазах, и путешествовать теперь можно в любое время суток. Ваня собрался в дорогу поздно вечером.

Скрипят и подпрыгивают на застругах нарты, мельтешат лапы собак. Время от времени делаем короткую остановку — пора войдать полозья. В полночь на небосводе загорается неяркое сияние, но вскоре его гасит рассвет. За неспешным разговором незаметно бегут часы и километры. И вот среди заснеженной равнины (трудно различить, где кончается суша, и начинаются морские льды) вырастает бревенчатая вышка с площадкой из досок на вершине. Это навигационный знак, обозначающий мыс Блоссом — конечную цель нашего путешествия. Ваня уезжает к ближайшей избушке, чтобы дать отдых собакам и соснуть самому. Я забираюсь на вышку. Со мной спальный мешок, фотоаппарат, бинокль, примус и чайник.

На моржовом лежбище, тем более таком крупном, как это, медведи всегда могут найти поживу. Какое-то количество моржей гибнет здесь от старости (возможно, на суше старики вообще встречают свой смертный час чаще, чем в море) или от ран, полученных еще по пути на залежку. Если животные панически испуганы, например, неожиданным появлением людей, они кидаются в воду и при этом иногда давят друг друга. Так или иначе, но после ухода стада на лежбище всегда остаются мертвые исполины (собранные с них клыки в старину так и назывались — «заморные»). И сейчас по косе были разбросаны по крайней мере десятки полузанесенных снегом туш. Некоторые из них были уже основательно объедены медведями; от одной туши к другой вели цепочки медвежьих следов.

Ванина упряжка постепенно удалялась, то исчезая в ложбинах, то появляясь вновь. Вот она слилась в одно темное пятно, и теперь уже трудно разобрать, где собаки, где сани и где человек… Созерцание этой картины прервал размеренный скрип шагов. К вышке приближалась пара медведей.

Впереди, похоже, шла самка. Свидетельством тому служили относительно небольшие размеры, более стройное телосложение и даже «женственная» походка. За ней следовал самец. Это не вызывало сомнений хотя бы потому, что зверь был настоящим гигантом. У медведей начался «медовый месяц». «Кавалер» не отступал от «дамы» дальше, чем на два-три шага, но, очевидно, обращался с ней строго: ухо медведицы было надорвано и висело, на щеке виднелась кровь. Метрах в ста позади и немного в стороне от этой пары шел еще один зверь, скорее всего менее удачливый соперник.

Медведи подошли к моей засидке. Теперь, когда они очутились подо мной всего в пяти-шести метрах, можно было рассмотреть даже, что веки их густо опушены инеем. Из полуоткрытой пасти самца вырывались облачка пара, и непрестанно слышались издаваемые им звуки — нечто вроде глухих стонов или покряхтывания. Самка потерлась боком о столб вышки, расшатывая все сооружение, но тут же, приподняв голову, отпрянула. Наверное, она уловила доносившиеся с помоста шорох, щелчки затвора аппарата, быть может, и подозрительный запах.