Высшей категории трудности

К вечеру аэродром остыл, словно перегретая буржуйка: стихли моторы, успокоился диспетчер, и в пилотской в самом деле как будто стало прохладней. Хмурый полковник большими шагами ходил вдоль пилотской. От окна к радиорубке…

Уже совсем стемнело. Над аэродромом горят сигнальные прожекторы. Метет сильная поземка, я в окно хорошо вижу, как ветер закручивает снежные заструги. В пилотской тишина. Из радиорубки доносится монотонный голос радиста: "Малахит, Малахит… Я Каемка, я, Каемка… Почему не отвечаете? Перехожу на прием…" В голосе радиста усталость и никакой надежды.

"Малахит" — позывные вертолета "24". Четыре часа назад Проданин вылетел в верховья Соронги высаживать отряд Лисовского. Последняя радиограмма была принята в 13 часов 50 минут. "Нашел окно над долиной реки. Иду на посадку".

"Малахит, Малахит, я Каемка… Отвечайте, что с вами?…"

Проданин пропал вместе с машиной, экипажем и спасательным отрядом. Где-то в горах нашел он "окно" — просвет в облаках и нырнул в него, отрезав себя от всего мира.

Радисты утверждают, что самолетную радиостанцию принять с земли, тем более в горах, очень трудно. Значит, Проданин не может взлететь.

Невольно возникают самые худшие предположения. Если он сел на реку и заглушил двигатель, то лед наверняка проломился. Вертолет МИ-4 весит семь тонн.

"Малахит, Малахит, сообщите координаты посадки… Какая нужна помощь?… Я Каемка. Прием".

"Малахит" молчит. Проданин не сообщил координаты посадки.

Вернулись из горкома партии Турченко и Воронов. Кротов коротко, по-военному, доложил, что вертолет "24" из полета не вернулся.

— Пошлем самолеты? — неуверенно сказал полковник.

Турченко ничего не ответил. Он тяжело дышал и смотрел себе под ноги.

— Значит, пошлем, — сказал полковник. — Кто имеет права на ночные полеты?

Из-за стола поднялись двое: гражданский — пожилой летчик со значком миллионера и молодой командир вертолета "38".

— Полетите вы, Виктор Андреевич, — не столько приказал, сколько попросил Кротов, обращаясь к летчику-миллионеру. — Держите беспрерывную связь с аэродромом.

Через десять минут ЯК-12 ушел в ночь. В кабине ЯКа летел один пилот. Он наотрез отказался от наблюдателей.

Турченко молчал до тех пор, пока с ЯКа не поступила первая радиограмма: "Все в порядке. Иду на север". Тогда Турченко начал рассказывать новости. Новостей немного: управление колоний выделило пять лучших оперативных работников под командованием капитана Черданцева. Горком комсомола обещал создать еще один отряд из охотников и спортсменов. Восьмой член группы Южин приедет в Кожар завтра.

Ответил штурман Ермаков. Ответил вполголоса, прислушиваясь к радиорубке. "Малахит, Малахит, сообщите координаты…"

— Сегодня в поисках участвовал весь авиаотряд. Все самолеты, включая прибывший сегодня ЛИ-2, барражировали над Главным хребтом согласно полетным заданиям. Результатов пока нет.

Кротов подошел к окну радиорубки.

— Запросите, пожалуйста, погоду в Ловани и Каннопауле.

Ловань и Каннопауль — ближайшие населенные пункты к Раупу. Точнее, охотничьи фактории, но там есть метеостанции. От них по прямой до Раупа километров сто, сто двадцать.

Каждый чем-то занят. Воронов рисует на карте кружки — завтра в этих местах будут высаживать спасателей, Виннер листает свою записную книжку, шевеля губами, Турченко пишет. Каждый что-то делает. Но когда радист по громкой связи доложил погоду в Ловани, все забыли, чем были заняты.

— Спорт! — вдруг буркнул Турченко, обращаясь неизвестно к кому. — Лезть в дикую глушь без рации, без оружия — это называется спортом? Это для нас сейчас спорт — обшарить пять тысяч квадратных километров, Игла в стогу сена.

— И все-таки это спорт, — немедленно откликнулся Воронов. — Туризм — это спорт первооткрывателей.

Утренний спор грозил разгореться с новой силой, тем более, что Турченко неожиданно поддержал полковник,

— Ерунда, Валентин Петрович. Риск, открытия… Какие могут сделать открытия эти, простите меня, молокососы? Взыграла в жеребятах младая кровь, вот и понеслись, задрав хвосты, на край света.

Полковника прорвало. В его голове никак не укладывалось — целая эскадрилья самолетов и вертолетов, пять спасательных отрядов понадобились только для того, чтобы ликвидировать последствия этого так называемого спорта! Да еще и не известно, достаточно ли спасателей, которых он забросил к черту на рога, и вертолетов, которым он приказывает летать против всяких норм и инструкций, чтобы расхлебать эту кашу! Кто будет отвечать, если погибнет экипаж какой-нибудь машины? Под суд надо отдать всех этих авантюристов, совершенно не думающих, что из-за их беспечности могут разбиться летчики, могут покалечиться спасатели. Вся эта болтовня о геройстве первооткрывателей, о бессмысленном риске, нужном лишь для самоуважения, может окончиться очень плохо для других.

— Если уже не кончилась, — вдруг мгновенно остыл полковник, и его лицо передернула болезненная гримаса.

В пилотской наступила тишина. Воронов сидел, уткнувшись взглядом в карту и зажав, как обычно, уши ладонями. Но он, конечно, все слышал.

В таком молчании, отвернувшись друг от друга, члены штаба просидели, наверное, с полчаса. Эти полчаса каждому показались вечностью. Из радиорубки доносился монотонный голос радиста: "Малахит… Малахит…" Потом вдруг радист высунулся в окошко и окликнул Кротова.

— Товарищ полковник!

Полковник тяжело встал и подошел к окошку. Выслушал радиста, выпрямился и, не скрывая улыбки, громко объявил:

— Все в порядке! — облегченно вздохнул и добавил, обращаясь к Воронову:

— Ладно, пусть будет по-вашему, Валентин Петрович. Пусть они лазают по горам, но не посылайте их, пожалуйста, на Рауп.

После этого рассказал: пилот с ЯКа связался по радио с Проданиным, и с вертолета ему сообщили, что при посадке лопнул трубопровод и маслом забросало передатчик. Авария ликвидирована, через час десять минут Проданин будет в Кожаре.

…Появления в пилотской кожарского прокурора я не заметил. Видимо, в тот самый момент, когда полковник передавал нам разговор с радистом, Новиков подсел к Турченко, как раз напротив меня. С мороза у него запотели очки, Новиков слепо щурился, дышал на стекла, тер их носовым платком и переводил невидящий взгляд с одного говорящего на другого.

— Вы хотите что-то сказать? — спросил его Турченко.

— Да… Я выяснил интересную подробность. Новиков закончил процедуру с очками.

— У меня несколько вопросов к товарищу Воронову. Разрешите?

Воронов поднял голову.

— Я вас слушаю, Николай Васильевич.

— Товарищ Воронов, если в туристской группе случается несчастье, имеет ли она право продолжать маршрут?

— Как правило, группа возвращается…

— Как правило… Значит, бывают и исключения?

— Это зависит от обстановки, от того, какое случилось несчастье.

— А каким должен быть минимальный состав группы, совершающей поход высшей категории трудности? Это оговаривается туристскими правилами?

— Оговаривается. Семь-восемь человек.

— Семь? — в голосе прокурора послышалось разочарование. — Вы знаете, что один из туристов пропавшей группы покалечился и вернулся домой? Я только что был в Бинсае и беседовал с жителями…

Никакого эффекта. Прокурор удивился:

— Вас этот факт не волнует никак? Ответил Турченко:

— Нам это известно.

— Ах, вот как! Тогда еще один вопрос товарищу Воронову. Разрешите?

— Конечно.

— Вы, как член маршрутной комиссии, должны были знать всех пропавших туристов?

— Да, — ответил Воронов, — я почти всех знал в лицо.

— Почти, — уточнил Новиков. — А Постыря вы хорошо знаете?

— Постыря?

Валентин Петрович помедлил с ответом, и это не ускользнуло от прокурора.

— Постыря в лицо не знаю, на утверждении маршрута он не присутствовал… Но, судя по отзывам и характеристике, которую давал ему Сосновский, это хороший, дисциплинированный турист.

— К сожалению, товарищ Воронов, характеристика, которой располагаю я, прямо противоположна вашей: несдержан, человек без постоянного места жительства и постоянной профессии со всеми вытекающими из этого последствиями. Я сделал официальный запрос на место его последней работы, — добавил он, предупреждая встречный вопрос.