Вниз по Уралу

— Есть гуси! Будут гуси! — смаковали все, дружно налегая на весла.

Перед поселком Бударином, в самом начале семьдесят пятого яра, в зарослях леса спокойно раскинула свои воды большая Корсаковская старица. Бакенщик сказал, что на нее каждую ночь прилетают гуси. Стан был устроен быстро. К заходу солнца мы все стояли уже на старице и ждали гусей. На воду то и дело — «под самый ствол» — плюхались утки. Но стрелять можно было только гусей.

Стало темнеть. Бросив свой номер, ко мне подошел Толстой:

— Не могу один, — тихо пробасил он и протянул мне флягу: — Коньяк…

Вскоре подошел к нам Калиненко, а за ним собрались и все в конце старицы. В этот момент послышался еще заглушенный, далекий переклик гусей. С каждой секундой он становился все сильнее и сильнее. Наконец налетел на старицу шквалом, но до нас не дошел. Мы слышали, как на середину озера опустилась громадная стая. Зычный крик, удары крыльев и всплеск воды потрясли воздух. Присев и затаив дыхание, мы ждали. Гуси успокоились быстро, и слышалось только тихое бульканье воды и иногда резкий, самодовольный вскрик вожака. Кто-то вздумал пойти по берегу, чтобы обойти гусей. Но первый хруст ветки вызвал сильнейшее беспокойство в гусином стане — вожак быстро отводил стаю дальше по старице, в ночную тьму. Все поняли, что допустили ошибку.

Еще до гусей мы на два дня остановились в Коловертном. Решили посмотреть степь, поискать в ней стрепетов и дроф. Решили — значит сделали: в полдень мы уже выехали из поселка. Сначала шли выпас и посевы. Затем все увидели над жнивьем тысячные стада каких-то птиц.

— Галки, галки! — кричали все.

Но возница-казак разубедил нас. Действительно, это были утки. Утки с подъезда нас так и не пустили. Мы поторопились к степной реке Кушум.

— Каков же будет лет? — волновались все.

Бросив подводы у двух-трех лачуг, носящих громкое название «хутор», мы спустились к реке. Реки в сущности не было: была длинная цепь озер, обросших камышами. Солнце уже зашло, и на зеркальный отблеск воды спускалась тьма. Кругом царила тишина. Все встали по местам быстро.

И вот сначала вспыхнул яркий сноп, и тотчас разорвался выстрел. Слышно, как в камышах хлюпает Грайка, вынося убитую утку. Резкий дуплет толстовского «Голанд-Голанда», и началась пальба. Выстрелы шли один за другим с самым незначительным перерывом. Остановила их только полная тьма.

Вновь разразилась гроза. Ветер рвал палатку, а зарево молний то и дело освещало скрытые просторы степей и близкие озера. Мы спокойно сидели в своем шалаше и при ярком свете фонаря ели молочную пшенную кашу. Затем перешли на арбузы и дыни. Аромат дынь наполнял всю палатку… Когда же проводник-казак втащил громадный пышущий чайник, стало совсем тепло и уютно.

Сидели долго, попивая чаек, прислушиваясь к буре и грому.

Вспоминая прошлое, укладывался в дальнем углу Алексей Николаевич:

— Тысячу лет назад на этом месте спал какой-нибудь скиф или половец, а теперь лежу я. Повторение в более удобной форме. Дать бы вам вместо «Голанда» лук, обрывок бараньей шкуры вместо вашей роскошной пижамы…

— Хорош бы я был, представляю! А какие все же здесь степи… И по ним величаво шли верблюды, паслись турпаны, целые табуны куланов проносились, как ветер…

Под отдаленные раскаты грома долго в темноте рисовал Толстой картины прошлого.

Утром освеженная степь блистала солнцем. До полудня разъезжали мы по степи и озерам Кушума. Но стрельбы было мало. Утки несметными табунами уходили вдаль от первого выстрела.

— Что утки! Если бы дудачка подначить, — вздыхали все.

И вдруг увидели действительно дудака. Самый настоящий матерый дудак ходил один по широкой степи… Но все наши замыслы против этого одинокого красавца, все наши волнения были напрасны. Увидев нас, дудак тотчас сделал разбег и, как бомбовоз, ушел в голубую даль беспредельной степи.

Так мы и вернулись в поселок без дудаков, но с утками.

Как всегда, постепенно стала таять наша компания. Перед Кожехаровом сели на пароход «Коса» Толстой, Калиненко, Липатов.

Собирался в отъезд и Обтемперанский. Давно остались позади Лбищенск и Горячкино, мы стояли теперь на сто двадцать восьмом яре. Едва ли это было не самым лучшим местом. Только что разбили стан, как в вечерней синеве загоготали гуси. Как будто им в ответ, жалуясь на голод, кругом завыли волки.

Утром я с большим азартом ловил сазанов. Доктор снимал с переметов рыбу, а Валериан и Обтемперанский принесли пару гусей. Только Павлик безмятежно спал голым на песке противоположного берега вместе со своей шаловливой Лэзи.

— Я загорал и… ждал гусей, — отвечал он на укоры. — Но не прилетели…

— Летели! Над головой летели! — вступилась вдруг Лидия Николаевна. — А вы храпели, как слон.

Вечером посадили на пароход Обтемперанского с его лавераком — Лэзи. Снабдили его на дорогу знатно: дали пару гусей, трех сазанов, жерехов, судаков и еще разной дичи.

— Да тут весь пароход накормишь, — шутила команда, принимая груз.

— Ну, до свидания! Поклон Москве!..

И мы остались впятером в глухом углу реки Урала.

Тихая грусть витает над станом после отъезда товарищей. Нет разговоров: все думы о том, что и нас ждут скорый отъезд, город и жизнь с ее заботами.

Почти всю ночь у стана выли волки.

Утром встали рано. Я с удилищем тотчас пошел под яр за сазанами, а охотники сели пить чай.

— Весь день просижу, а не вернусь без гуся, — расслышал я голос Валериана.

Через час охотники показались на дальнем песке, и я видел, как забирались они в свои скрадки, как будто в колодец.

Опять тишина, снова игра осенних лучей на воде, на песках, на чуть пожелтевшей листве. И только по заметному ходу теней, по игривому бегу воды заметны жизнь и движение. Высоко забралось уже солнце, прошло время клева сазанов, а я все сижу. И в этот миг, полный тишины и забвения, — волнующий крик в вышине. Поднимаю глаза и прямо перед собой вижу в светло-голубой дали громадный треугольник. Гуси идут прямо к нам, к нашему стану. Замираю и жду. Как будто ударившись о стену, вдруг рассыпался на сотни частей треугольник. С резким свистом посыпались на песок отдельные частицы. Это гуси шли турманом к дневной присаде. Как раз на песок, как раз на охотников. С замиранием жду стрельбы, жду результатов. И только тут соображаю, что гуси сели вне выстрела. Сейчас же бегу на стан, беру браунинг, сажусь в лодку. Пять минут — и я на другом берегу. Через десять — я уже в лесу, над высоким яром. Теперь я вижу весь песок, всех гусей и стараюсь распознать места скрадок. Добираюсь, наконец, по лесу до середины яра и замечаю через Урал Валериана. Он скрыт песком и корягой, видна только его голова. Легкий свист, я машу ему из-за деревьев. Я даю ему знак: лежи, сейчас загоню. Вижу, он меня понял, и бегу по лесу дальше. Выглядывая осторожно из-за кустов, вижу гусей: не меньше двух сотен. Расселись они по песку, у самой воды, полощатся, пьют, но большая часть уже спит, нежась на солнце.. Захожу дальше и дальше, чтобы вернее направить гусей на Валериана. Наконец пора. Выхожу на яр, на чистое место. Мгновенно предостерегающий крик вожаков и хлопанье крыльев. Ринувшись от меня, поднялась над песком громадная серая туча. И вдруг под этой тучей вырастает фигура. Доктор, голый, полз по песку и теперь встал.

— Бах-бах! — слышу я и как подкошенный опускаюсь на яр: не только гуся, даже пера не упало.

— Вот это действительно номер! Что же дальше?

Стая разорвалась на две половины, и большая прямо над песком пошла к Валериану. Смотрю туда. Он целит. Бьет, и гусь… не падает… Фу, черт! Бороздит внутри. А вот и радость: гусь свернулся комом, и только потом я слышу выстрел. Вижу, как брат перезаряжает торопливо ружье, и за этим следует великолепный дуплет над Уралом — еще два гуся замертво падают в воду.

Я на ногах, я пляшу. И только доктор стоит еще на песке и смотрит в дуло своей двустволки.